Путеводитель по Шекспиру. Английские пьесы - Айзек Азимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но у него был один изъян. Сэр Джон был иноверцем.
За тридцать лет до начала событий первой части «Генриха IV» религиозный реформатор Джон Уиклиф предложил доктрину, очень похожую на ту, которую полтора века спустя проповедовали умеренные протестанты. Несмотря на происки ортодоксов, Уиклиф остался целым и невредимым и в 1384 г. умер в своей постели, поскольку находился под покровительством пресловутого Джона Гонта, отца Генриха IV.
Уиклиф оставил учеников, называвших себя «лоллардами». Это слово — производное от голландского (следует напомнить, что движение зародилось во Фландрии[76] слова, означающего «бормотать»; они получили это насмешливое прозвище, потому что действительно вечно бормотали молитвы. Церковные власти сурово осудили лоллардов, и Генрих IV, из-за шаткости своего положения вынужденный искать друзей где только можно, начал преследовать тех, кого защищал его отец.
Лолларды вербовали своих сторонников главным образом среди простонародья, поэтому их движение было легко преследовать и в конечном счете подавить, но среди них изредка попадались и аристократы. Одним из таких аристократов был сэр Джон Олдкасл. Более того, он относился к числу преданных и убежденных лоллардов, которые не отреклись бы от своих убеждений даже под угрозой смерти.
К тому времени, когда Хэл стал королем Генрихом V, гонения на лоллардов достигли пика, и жизни Олдкасла стала угрожать опасность. Генрих V, который не хотел наказывать друга юности, но не мог нескончаемо сопротивляться требованиям церкви (в частности, потому, что нуждался в финансовой помощи церкви для ведения агрессивной войны во Франции), лично обратился к Олдкаслу с просьбой покориться и отречься от ереси.
Олдкасл отказался сделать это и был осужден как еретик в сентябре 1413 г. Король отсрочил его казнь на сорок дней, надеясь, что Олдкасл передумает. Но Джон упорствовал; он сумел бежать и попытался поднять восстание. В частности, в его планы входило похищение короля.
Попытка похищения была плохо подготовлена и провалилась, но Олдкасл бежал снова и скрывался в холмах Уэльса еще четыре года, затем его схватили. Наконец 14 декабря 1417 г. Олдскасла казнили по принятым тогда правилам: как еретик он был приговорен к сожжению на медленном огне, и постепенно его зажарили до смерти. Генрих V был не в силах его спасти.
Почему же сэр Джон Олдкасл, храбрый воин, видный реформатор и мученик, выступает в «Знаменитых победах» как отрицательный герой? Он был еретиком, не так ли? И изменником тоже. А автор пьесы, бездарный писака, не сумел преодолеть тогдашних стереотипов.
Однако во времена Шекспира Кобемы по-прежнему оставались знатным и влиятельным родом. Они могли не обращать внимания на то, как выведен сэр Джон Олдкасл в «Знаменитых победах», поскольку в этой бездарной пьесе ему была отведена эпизодическая роль.
Однако после премьеры пьесы Шекспира, которая тут же обрела неслыханную популярность, Кобемы несказанно обиделись за своего предка, который выступает там как один из главных героев и изображен в комическом виде. Кроме того, за прошедшие два века Англия стала в основном протестантской страной, где Олдкасла почитали как предтечу протестантов и мученика веры, а потому негодование испытывали не только Кобемы. Шекспир был гением, но при этом обладал прекрасным коммерческим чутьем. Он не собирался ссориться с публикой, а потому сразу же согласился изменить имя персонажа и сделал это еще до напечатания пьесы.
Однако современнику Шекспира лорду Кобему это не помогло. Политические оппоненты тут же прозвали его «сэром Джоном Фальстафом».
Но если Шекспир отказался от имени Олдкасл, то откуда он взял «Фальстафа»?
Когда принц Хэл стал королем, у него появился другой приятель, сэр Джон Фастолф, сражавшийся с ним во Франции и хорошо зарекомендовавший себя во многих битвах. Однако был случай, когда его заподозрили в трусости. Обвинение не подтвердилось, и в конце концов он оправдался. Однако в более ранней пьесе Шекспира «Генрих VI» (часть первая), где Фастолф играет эпизодическую роль, он изображен трусом, бежавшим с поля боя.
Ничего другого Шекспиру не требовалось. У принца Хэла был друг, который зарекомендовал себя трусом. Драматург изменил несколько букв в имени, и в результате родился сэр Джон Фальстаф.
«От выдержанных сухих вин…»Фальстаф и принц Хэл состязаются в остроумии; обычно это состязание заканчивается вничью. Принц постоянно атакует, но, хотя Фальстаф является прекрасной мишенью (как в прямом, так и в переносном смысле), он великолепно уклоняется от ударов и дает сдачи.
Однако смысл этого обмена остротами со временем стал непонятен, не говоря о том, что за четыре века наше чувство юмора сильно изменилось. Непонятное можно объяснить в примечаниях, но соль шутки, конечно, будет при этом утрачена. Например, первая реплика принца Хэла, адресованная Фальстафу, гласит:
У тебя так ожирели мозги от десертных вин…
Акт I, сцена 2, строки 2–3В оригинале используется выражение «old sack» (буквально: «старый мешок»).[77] Однако из контекста выясняется, что речь идет о каком-то алкогольном напитке[78]. Но это совсем не тот напиток, который потребляют современные алкоголики (к коим мы автоматически причисляем и Фальстафа). Речь идет всего-навсего о любом сухом вине, которое по-французски называется vin sec. Таким образом, sack — это англизированное французское sec. Так называли в Англии главным образом вина, привезенные из Южной Европы — например, белый испанский херес.
Приведем еще один пример. Фальстаф начинает фразу:
Знаешь, душенька…
Акт I, сцена 2, строка 23[79]Слово «marry» — обычное для Елизаветинской эпохи обращение друг к другу, которым в наши дни не пользуются. Поначалу кажется, что оно лишено смысла. Однако на самом деле это сильно сокращенное выражение «клянусь Девой Марией» («by the Virgin Магу»), аналогичное выражению «dear me», которое является искаженным итальянским dio mio, то есть «боже мой». Такие клятвы считались в порядочном обществе чем-то вроде обеззараживающего средства, которое применяли перед тем, как вступить в диалог с уважаемым человеком.
«…Старина»Один из этих выпадов и контрвыпадов представляет особый интерес. Спасаясь от острот принца Гарри, Фальстаф пытается сменить тему и ни с того ни с сего заговаривает о трактирщицах:
А скажи, разве моя трактирщица не сладкая бабенка?
Акт I, сцена 2, строки 41–42Принц Хэл живо реагирует:
Настоящий мед, старина. А скажи, разве не сладкая штука куртка из буйволовой кожи?
Акт I, сцена 2, строки 43–45[80]Применяя известную поговорку (мед из Гиблы, города в Малой Азии, с древнейших времен считался самым сладким на свете), Хэл соглашается с Фальстафом, но тут же наносит следующий укол. Замок — это известный лондонский публичный дом; тем самым принц намекает на наклонности Фальстафа. Игра словами была бы еще более тонкой, если бы Шекспир сохранил первоначальное имя своего персонажа[81]. Эта пикировка слабый след прежнего имени. Шекспир не стал менять этот эпизод — либо по небрежности, либо не желая отказываться от шутки.
Но потом Хэл подкалывает Фальстафа еще сильнее. Он тоже ни с того ни с сего заговаривает о буйволовой куртке (долг платежом красен). Использованное Шекспиром слово «durance» означает не только «прочность», но и «тюремное заключение». С виду принц Хэл отпускает невинное замечание о свойствах одежды, но, поскольку желтовато-коричневые куртки из буйволовой кожи носили шерифы, это намек на то, что Фальстаф кончит свои дни в тюрьме, если не на виселице.
Фальстаф понимает намек, и тут ему изменяет чувство юмора. Он злобно огрызается:
…черт побери, какое мне дело до буйволовой куртки?
Акт I, сцена 2, строки 47–48[82]Принц Хэл тут же отвечает вопросом на вопрос:
А какое мне дело до твоей трактирщицы?
Акт I, сцена 2, строки 49–50[83]«Покс» — это, конечно, сифилис; по мнению принца, именно сифилис ждет тех, кто якшается с трактирщицей и другими особами легкого поведения. Упоминание о сифилисе — конечно, анахронизм, но не такой вопиющий, как в «Троиле и Крессиде».
На серьезное замечание принца Хэла о нежелании иметь дело с трактирщицей следует обратить внимание. Шекспир заботится о репутации своего будущего героя.
Хэл действительно водит компанию с темными личностями, но не говорит и не делает ничего предосудительного. Далее мы увидим, что он участвует в разбое, но это всего-навсего шутка, которую можно простить. Конечно, он пьет, но никогда не напивается допьяна. Более того, никто не может обвинить его в сексуальной распущенности. В изображении Шекспира принц — всего-навсего молодой человек с развитым чувством юмора, которому нравятся грубоватые шутки. Пожалуй, единственное, в чем его можно упрекнуть, — это терпимость, с которой он относится к недостойному поведению людей, развлекающих его.
