Античная лирика - Гомер

Перевод Я. Голосовкера

Что ты злорадно, наглец, над моею бедою ликуешь,Кровью дыша, клеветой усугубляешь вину?Ты из утробы скалы народился, выкормок волчий,Я говорю: у тебя — камень в бездушной груди.Где же предел, укажи, где вал твоей ярости схлынет?Иль не до края полна горести чаша моя?Варваров орды кругом, берега неприютного Понта,Шаг мой и вздох сторожит звездной Медведицы взор.Слышу дикарский язык. Перемолвиться не с кем поэту.Только тревога да страх в этих недобрых местах.Словно олень на бегу, наскочивший на лапы медвежьи,Словно овечка в кольце горных свирепых волков,Так в окруженье племен воинственных, степью теснимый,Ужасом сжатый, живу: враг что ни день на плечах.Или за милость мне счесть эту казнь? Подруги лишенный,Родины, дружбы, детей, — здесь, на чужбине, один?Иль не карают меня? Только Цезаря гнев надо мною?Но разве Цезаря гнев — малая кара и казнь?Есть же любители, есть растравлять незажившую рануИ распускать языком сплетни о нраве моем!Где возражать не дано, там любой краснобай — громовержец.Все, что потрясено, наземь свалить легко.Башен оплот сокрушать — высокой доблести дело,То, что упало, топтать — подлого труса почин.Нет, я не то, чем я был. Что же призрак пустой поражаешь?Камни, один за другим, мечешь в мой пепел и прах?Гектор-воитель, в бою — был Гектором. Но, по равнинеЖалко влачимый в пыли, Гектором быть перестал.Не вспоминай же, каким ты знавал меня в годы былые:Только подобие я — бывшего смутная тень.Что же попреками ты эту тень язвишь и бичуешь?О, пощади, не тревожь мрака печальной души.Пусть, так и быть, полагай, что мои обвинители правы,Что заблужденье мое умысел злой отягчил,Вот я — изгнанник, взгляни, насыть свою душу! ДвойнуюКару несу: тяжка ссыльному глушь и судьба.Даже палач площадной оплакал бы жребий поэта.Все же нашелся судья кару завидной признать.Ты Бузирида[912] лютей, ты зверее безумца, которыйМедленно, зло раскалял медное чрево быка,Сам же, глупец, подарил свою медь Сицилийцу-тирану[913],Так восхваляя ему изобретателя дар:«В этой диковине, царь, механизм превосходит картинность,В ней не одна красота форм вызывает хвалу.Створка чудесная здесь на боку быка притаилась.Хочешь кого погубить, тело в отверстие брось.Бросил — и жги не спеша, жар огня нагнетая… И тут-тоБык замычит — и живым будет мычанье быка.Дай мне за выдумку, царь, за подарок высокий подарок,Чтобы достойна творца эта награда была».Высказал. Тут Фаларид воскликнул: «О выдумщик дивный,Сам на себе испытай дивного вымысла мощь!»Долго ли, коротко — вдруг, жестоким терзаемый жаром,Длительный рев испустил выдумщик мудрый, мыча.Сгинь, сицилийская быль! Далеко ты от скифов и гетов.Я возвращаюсь в тоске, кто бы ты ни был, к тебе.Что же, скорей утоляй свою жажду кровью поэта,Празднуй, ликуй, до конца жадное сердце потешь.Я по пути испытал столько бедствий на суше и море,Что злополучья мои тронули б даже тебя.Если бы с ними сравнить скитанья Улисса, поверь мне,Гнева Нептуна сильней грозный Юпитера гнев.Как бы ты ни был могуч, а я грешен — греха не касайся,Руки жестокие прочь! Не береди моих ран.Пусть заглохнет молва о «злодействе» поэта Назона,Дай затянуться рубцом этим минувшим делам.Вспомни о судьбах людских! Переменчивы судьбы: возносятНыне, а завтра гнетут. Бойся, всему свой черед.Ты к испытаньям моим проявляешь чрезмерное рвенье.Я бы мечтать не посмел о дружелюбье таком.Не благоденствую, нет. Опасенья напрасны. Уймись же!Горе за горем влечет Цезаря гнев за собой.Чтобы проникся, постиг, не за вымыслы счел мои скорби:Дай тебе бог испытать ту же печаль и судьбу.

ПОНТИЙСКИЕ ЭЛЕГИИ

Перевод Я. Голосовкера

Негодовать иль молчать? Скрыть имя иль имя на площадь,На всенародный позор низкую душу твою?Не назову. Умолчу. Не хочу обессмертить упреком:Славу сыскал бы тебе стих мой, ославив тебя.В дни, когда барка моя опиралась о прочное днище,Первым ты вызвался, друг, под моим парусом плыть,Хмуро фортуны лицо, и ты, — о, понятно, понятно! —Ты на попятный… Беда! Помощи ждут от тебя.Ты и видать не видал и слыхать не слыхал о Назоне:Кто он? Что за Назон — в знатном кругу имен?Я — тот Назон, это я, припомни, тот самый, которыйЧуть не с пеленок с тобой спаян был дружбой слепой,Тот, кому первому ты поверял неотложное дело,Кто и в забавах твоих первым затейником был.Я — тот сожитель и друг — ближайший, теснейший, домашний,Музой единственною был я тогда для тебя.Да, это я! Обо мне не спросил твой язык вероломный:Жив ли я, умер и где — мало печали тебе.Или, меня не любя, ты притворно разыгрывал дружбу?Или притворству был чужд, — значит, пустышкою был.Что ж оттолкнуло тебя? Душа от обиды изныла?Если нет правды в тебе, терпкий упрек мой правдив.Что же, какая вина вдруг преградою стала былому?Мне ли вменяешь в вину грустную участь мою?Мог не оказывать мне услуг ни словом, ни делом,Но на бумаге черкнуть мог бы словечко, как друг?Я не поверил ушам, будто ты надо мной, над лежачим,Подло глумился, меня, слов не щадя, поносил.Что ты творишь, слепец! Фортуна изменчива. Что жеТы состраданья себя, слез при крушенье лишил?Ах, неустойчивый шар выдает легковесность богини:Кончиком шаткой ноги счастье на шаре стоит.Листика легче она, дуновения ветреней, вздоха…Только твоя пустота легкости этой равна.Все человеков дела на тончайшей подвешены нити,Случай — и рушится вдруг несокрушимый оплот.Кто на земле не слыхал о богатстве невиданном Креза!Жалкою жизнью и той стал он обязан врагу.Или тиран Сиракуз[914], пред которым страна трепетала,Перебивался едва черной работой, как раб.Вспомни Великого![915] Он, величайший, снизив октавуПеред клиентом, просил кротко помочь беглецу.Также другой властелин земли от края до края,Мироправитель, терпел горшую в мире нужду:Сам триумфатор, гроза, сокрушитель Югурты и кимвров,Консул, венчающий Рим славой все новых побед,Марий[916] — в трясину болот, в тростники зарывался под тину.Сколько же сраму его славе пришлось претерпеть!Властно играет в делах человеческих тайная сила.Разум доверчив, — увы! — верен ли нынешний час?Если б мне кто предсказал: «Ты уйдешь в край далекий Евксина,В страхе пред гетской стрелой будешь с оглядкою жить», —Я бы ответил: «Пророк, выпей сок, очищающий разум,Иль чемеричный настой — тот антикирский[917] травник».Но испытанье пришло. Избежать карающей дланиСмертного мог бы, но рук бога богов — не могу.Так трепещи же и ты. Вот мнится: забрезжила радость,Слово еще на губах. Глянь! обернулась в печаль.

Перевод Я. Голосовкера

Как-то в кругу томитян говорил я о доблести вашей(Я и по-гетски могу и по-сарматски болтать).Некий старик среди нас на мое восхваленье такуюРечь величаво повел звонкому слову в ответ:«Гость дружелюбный, и нам слово «дружба» — не чуждое словоВ этом далеком от вас, Истром[919] омытом краю.В Скифии есть уголок, именуемый древле Тавридой —Бычьей землей. Не года скачут от гетов туда.Там я близ Понта рожден. Не к лицу мне стыдиться отчизны.Фебу[920], богиню, чтят жертвами жители гор.Там и поныне стоят на плечах колонн-великановХрамы, и к ним переход — в сорок ступеней пролет.Статуя с неба сошла, по преданию, в эту обитель.Верно, молва не пуста: цоколь от статуи цел.Жертвенник в камне скалы сверкал белизною природной:Ныне он тускл и багров, кровью пропитанный жертв.Жрица безбрачная там роковые вершила обряды:И превышала она знатностью скифских невест.Грозен обычай веков, заповеданный предками скифам:«Да упадет под мечом девственным жертвой пришлец».Мощно царил там Фоант[921], знаменитый по всей Меотиде[922].Берег Евксинский не знал мужа славнее, чем он.И притекла, говорят, Ифигения, некая дева,В годы державства его к нам по воздушным волнам:Будто ее ветерки, под облаком в небе лелея,Волею Фебы, как сон, в эти места увлекли…Многие годы она алтарем управляла и храмом,С грустью невольной рукой скорбный обычай блюдя.Вдруг занесли паруса двух юношей к храму Тавриды.На берег вольной ногой оба ступили, смеясь.Возрастом были равны и любовью. Молва сохранилаИх имена — и звучат ныне: Орест и Пилад.Юношей жадно влекут к алтарю беспощадной богиниТривии[923]. За спину им руки загнули враги.Вот их кропит водой очистительной жрица-гречанка,Рыжие кудри друзей длинною лентой крепит,Их обряжает она, виски обвивает повязкой.Для промедленья сама ищет в смущенье предлог.«Я не жестока, о нет! Простите мне, юноши, — молвит, —Варварский этот обряд горше мне варварских мест.Скифский обычай таков. Но какого вы племени люди?Столь злополучно куда держите путь по морям?» —Смолкла. И слышит она священное родины имя,Милых сограждан своих в пленниках вдруг узнает.Глухо бормочет: «Один из двоих обречет себя в жертву,Вестником в отчий дом пусть воротится другой».Жертвой наметив себя, в путь Пилад торопит Ореста.Друг отвергает. За смерть жаркая тяжба идет.В праве на смерть не сошлись. Других разногласий не знали.Спорят: кому из двоих душу за друга отдать?Длится меж юношей бой — состязанье в любви беззаветной.К брату дева меж тем трудно выводит письмо.Брату наказы дает. Но тот, кому дева вручала,Был, — о, превратность судеб! — братом и был ей родным.Образ богини втроем похищают немедля из храма,К морю тайком… и корма пенит безбрежный простор.Канули годы, века, но образ дружбы высокойЮношей чтят и досель в Скифии, в темной стране».С детства знакомую быль так закончил старик незнакомый,Все похвалили рассказ — честности добрый пример.

Перевод Я. Голосовкера