Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века - Ирина Щербакова

О соседях

Воспоминания Елены Дмитриевны: «Прижиться здесь, на Кавказе, одинокой женщине с ребенком очень трудно. Но, во-первых, это так везде, соседи устраивают разные проверки. Надо это выдержать, принять по-доброму и себя не дать в обиду. Нашелся молодой абхаз, который вдруг решил забрать у меня купленный мой дом. Подал заявление в судебные органы Гудауты. Он был дальним родственником старушки, умершей в этом доме. Ну, суд так суд. Я пошла на суд. Подготовилась, конечно, нервничала, взяла блокнот, ручку. Напротив меня сидит прокурор, речь говорит о том, что купля-продажа совершена незаконно. Я ему в рот заглядываю и все в блокнот пишу. А ведь я не знала сначала, что это был суд незаконный. Но если суд незаконный, да еще и записывается человеком, над которым ведется этот суд, это очень серьезно. Парень, который хотел высудить у меня дом и участок, хотел на абхазском языке говорить, я потребовала, чтобы суд вели только на русском языке. Я русская, а это значит, что суд нужно вести только на русском языке. Знаю, что есть такой закон и его нарушать нельзя. Я подготовилась к суду. А на русском парень заикается, хорошо умеет говорить только на абхазском языке. Потом я начала говорить о документах. В государственных органах нигде не отмечено, что бабушка умерла. Если он наследник, так почему нет документов об этом. Я – покупатель дома, оформляла документы в государственных органах. Никто мне ответить не мог. Суд прошел. Я судье сразу сказала, что мне, пожалуйста, полностью протокол дайте, чтоб я могла обжаловать решение суда. Он мне говорит: „А куда?“ Я говорю: „Как– куда? К Владиславу Ардзинбе – президенту Абхазии, надо жалобу на вас писать.

Суд был незаконным. Отсутствовал секретарь, который должен вести протокол. Нет документов из БТИ, нет протокола судебного заседания. Зачем вы его вели? Надеялись, что я безграмотна и меня можно запугать? Дом мне разрешил купить председатель городского совета Малиа Заур Владимирович“. Они это дело быстро замяли, и я осталась жить в своем доме. Вот такая была серьезная проверка на выживание в новой, незнакомой для меня местности.

Было трудно, началась война. Дочку вывезли вначале в Подмосковье к друзьям, а потом перевезли в Ростов-на-Дону. До поездки в Абхазию жизненных сложностей было достаточно, и я знаю, что приживаться очень трудно. Надо принимать людей, не важно какой они национальности, надо себя добросовестно вести, короче говоря, быть человеком.

Вот только с одной женщиной я трудно сходилась, она была менгрелкой и самой ругачей на улице. И вот как мы с ней нашли общий язык. Очередная проверка была, она начала запускать в мой двор коров. А там же огород, помидоры, огурцы, там же все растет, а коровы все потопчут. Я спокойненько подхожу ей и говорю: „Знаешь, Мэри, я напишу на тебя заявление в милицию, что ты запускаешь ко мне во двор коров. Это мои продукты растут, нам с дочерью они нужны! “ Потом очередной раз прихожу – опять коровы. И я написала заявление в милицию. Милиция приходила, разбиралась. После этой разборки я шла с рынка, мимо ее дома, она встретила меня и… как начала ругаться! Я ругаться, как она, не умею. Слушала я ее, слушала, и, когда она очередной раз набирала воздух в легкие, я ей сказала: „Вот видишь, как у тебя получается, я так никогда не смогу ругаться! “ Ну и мы поссорились.

С вечера все жители Гуд ауты занимали очередь за хлебом, утром покупали хлеб. Мы с ней в одной из очередей стоим, она впереди меня. Смотрю, она что-то бледнеет и бледнеет и вот-вот упадет. Во время войны менгрелку никто из абхазов никогда не поддержит. Я подошла, успела подхватить ее, падающую, попросила рядом стоящих принести стул. Я – русская – попросила, значит, принесли, и усадила Мэри на стул, люди воды принесли. В общем, привели в чувство, и первый ее вопрос был: „Я с тобой поругалась, а ты обо мне заботишься?“ Я ответила: „Моя хорошая, на своей улице все должны быть как дома – можно поругаться, можно высказать друг другу что-то, а здесь, вдали от нашей улицы, мы соседи, мы самые близкие люди. Других наших соседей здесь никого нет, значит, мы должны, если не на своей улице, помогать друг другу“. Она в ответ: „Спасибо, спасибо! “ Это была последняя проверка для того, чтобы прижиться, и у меня со всеми соседями сложились хорошие отношения.

Потом я узнала, что ночью к Мэри приходили абхазы, приехавшие из горного села, чтобы выгнать их с мужем из дома, а дом присвоить. Они не первые и не последние грузины или менгрелы, кого выгоняли из собственных домов или убивали, если одинокие. Дома занимали. Соседи сообщили об этом абхазам, живущим напротив моего дома, и они пошли выручать соседей. Всю ночь просили не убивать наших соседей, им ведь нужно какое-то время, чтобы собраться и уехать. Защитили».

Прекрасная Елена из «Славянского дома»

Е.Д. Жукова у своего дома

О «ребятах с нашей улицы»

Воспоминания Елены Дмитриевны: «Грузино-абхазская война началась в августе месяце, через год после моего приезда в Гудауту. Я еще не знала всех соседей, живущих на нашей улице. Трое ребят с нашей улицы окончили школу, но на очередной вступительный экзамен в вуз в Сочи поехать не смогли. Ехать нужно было через Гагру, а Гагра была занята грузинами. Война началась одновременно со стороны Гагры и от грузино-абхазской границы. Молодежь организовала отряд, который вошел в состав формирования защитников Абхазии. Один из них был мой сосед Руслан, живущий напротив. Им выдали обмундирование, оружие и боеприпасы. Моему соседу выдали жилет для боеприпасов очень большого размера. Он пришел ко мне перешивать этот жилет, чтобы он не сваливался с плеч. Впереди на жилете много карманов для гранат и других боеприпасов. Жилет я переделала. Однако он пришел через два дня с просьбой пришить карманы для боеприпасов на спине жилета. На вопрос, как доставать боеприпасы из этих карманов, ответил, что они в бой ходят вместе с другом, у которого нет такого жилета. Боеприпасы на спине будут для друга.

Очередной раз ребята с нашей улицы вернулись из боя, но не все. Одного из соседей с ними не было. На вопрос матери, где ее сын, они ответили, что не нашли его. Было так: подойдя к небольшой горке, группа разделилась, чтобы с двух сторон обойти гору. Когда встретились, один из друзей не пришел. Они его долго искали, но не нашли. Через три дня его нашли. Оказалось, он шел у самого подножия горы, наступил на мину. От взрыва осыпь с горы накрыла его.

Мать три дня и три ночи без сна стояла на перекрестке улиц, ждала сына. Его привезли в запаянном металлическом гробу. Мать просила открыть, чтобы последний раз увидеть сына, но гроб не открыли. На похоронах были все родственники и соседи.

Недалеко от нас жила семья греков. Их сына убили. Какой красивый он лежал в гробу. Не удалось плотно закрыть его глаза, и синие глаза были видны сквозь неприкрытые веки. Волосы у него были черные, слегка вьющиеся. Для отъезда в Грецию ему уже был куплен билет. Он ушел в последний бой перед отъездом. Отец не выдержал такой потери, через несколько месяцев умер».

О жизни одного из абхазских защитников Апсны, о простом парне, вспоминают жители Гуд ауты. Это Масик Царгуш. Его мама – Цира Царгуш собрала материалы о своем сыне.

Воспоминания Циры Царгуш: «Война кончилась 30 сентября. Я страдала, оттого что не располагала никакими вестями о сыне. Вернулся он только 10 октября. К тому времени уже некоторые стали заниматься грабежом и воровством, а он, как и многие другие в это время, не мог оставить границу (которую охранял) и вернуться домой.

После войны я хотела, чтобы он побыл дома, хотя бы немного поправил здоровье, расстроенное многочисленными ранениями. Однако он хотел поработать, немного собраться, продолжить учебу. Но не удалось найти работу, многие обещали, но все затягивалось. Я стала замечать, что сын сейчас, после войны, стал больше переживать, чем раньше. Он думал о неустроенности, об отсутствии работы, об учебе, которую пока не удается продолжить, о друзьях, погибших на войне.

В 1999 году Масик со своими документами пошел на прием к руководителю таможенной службы. Последний принял его на работу инспектором пограничной таможни. Но и это не успокоило сына. Мы ожидали, что он пошлет его на Псоу… Однако Масик оказался в Тагилоне», – сказала Цира и стала вытирать слезы, которые она уже не могла удержать. Немного успокоившись, Цира снова повела разговор:

«В самом деле, обстановка в Тагилоне была очень трудной. Нельзя было прилечь и уснуть даже ночью на короткое время, если палец не держать на спусковом курке автомата. Очень часто гибли люди. Эти трагедии он невыносимо переживал…»

Несмотря на то что прошло немало времени после войны, боль Масика по поводу гибели фронтовых друзей не стихала. Он часто посещал их могилы, после чего его переживания усиливались. В один из таких дней он сказал матери: «Мама, какие ребята погибли и кто такие мы, оставшиеся».