Картер побеждает дьявола - Глен Голд

Пришел черед семидесятифутовой веревки. Самюэлсон слышал, что Гудини освобождался от семидесятифутовой веревки, но не очень-то верил и хотел провести эксперимент самостоятельно. Однако почти сразу возникли затруднения. Бродвей был запружен машинами, фургон постоянно останавливался и снова трогался с места, агентов поминутно бросало друг на друга. Ворочать Картера в тесном пространстве было неудобно; кроме того, когда его обмотали несколько раз, сперва до Самюэлсона, потом до О'Брайена дошло, что так он не влезет в мешок, значившийся следующим пунктом программы.

Самюэлсон сказал:

– Придется развязать.

– Может, без мешка обойдемся? – предложил О'Брайен. Он изрядно попотел над веревкой.

– Нет, мешок! – крикнул Холлиз с переднего сиденья. – Я за мешок! Так основательнее.

Снова заспорили, на этот раз, что основательнее – мешок или веревка. В конце концов О'Брайен, чертыхаясь, вынужден был перочинным ножом разрезать те примерно пятнадцать футов веревки, которые они намотали на Картера. Закончил он к тому времени, когда фургон уже миновал ионические колонны на въезде в оклендский порт.

Пошел дождь. На ветровом стекле заработали «дворники». Штуц держал мешок, а Самюэлсон и О'Брайен засовывали туда Картера, поминутно сталкиваясь лбами и переругиваясь. Сперва каблуки зацепились за край, потом наручники, затем никак не удавалось затолкать голову.

– Смотри, зашнуруй как следует, – сказал Самюэлсон.

Верхнюю часть мешка закрывали две металлические пластины: одна с выступающими скобами, другая с отверстиями. Самюэлсон свел их вместе, О'Брайен продел в скобы кожаную полоску и закрепил ее почтовым замком.

– Эй! – крикнул Штуц. – Он вздрогнул!

– Чего ты там с ним делаешь? – Самюэлсон толкнул Штуца в бок. – Чего он вздрагивает?

– Просто… дернулся.

Самюэлсон остался при убеждении, что Штуц чего-то такое с Картером сделал, но проверять было некогда: они въехали в доки.

– В ящик, быстро.

Это был стандартный таможенный ящик на шестьдесят четыре кубических фута – бутлегеры однажды переправляли в нем джин. Он стоял на двух цепях, пересекавшихся точно посередине. Сбросив в него мешок, агенты принялись набивать сверху три узкие планки. Стук молотков отдавался в пространстве фургона, словно ружейная пальба.

Наконец они подъехали задом к последнему пирсу, самому дальнему от устья залива, распахнули двери, и Холлиз бугелем соединил цепи с лебедкой на пирсе.

Дождь затруднял работу. Они запустили лебедку, следя, чтобы цепи не соскользнули. Ящик перевернулся и повис над зеленой водой. Вдоль берега шло течение: выше по нему начиналась заболоченная трясина, ниже располагались десятки пирсов и доки. Ящик повернулся на цепях, которые быстро покрывались каплями дождя.

– Давай! – скомандовал Самюэлсон.

Они отцепили «кошки». Ящик плюхнулся в воду, подняв столб брызг, закачался и перевалился набок.

Четверо агентов стояли на пирсе, ухмыляясь во весь рот, и ждали, когда же начнет происходить что-нибудь интересное. Самюэлсон прихватил с собой зонт, но остальные трое были не прочь постоять под теплым дождем.

– Я думал, утонет, – заметил Холлиз.

– Таможенный ящик, – ответил Штуц. – Небось водонепроницаемый.

Самюэлсон вынул револьвер, прицелился в угол ящика и выстрелил. Полетели щепки.

– Сэм! – завопил О'Брайен, зажав уши руками.

– Мама родная, Сэм! – У Штуца отвисла челюсть.

– Ну вот, теперь тонет.

– А что, если ты попал в него?

– А что, если и так?

Раздались неуверенные смешки, которые быстро перешли в раскаты гомерического хохота.

Пуля не попала в Картера – она просто пробила ящик в дюйме от угла. Порт недавно чистили, так что вода была глубокая, но грязная. Шел отлив, пеликаны пикировали на воду, как метеоры. Течение подхватило ящик. Он дрейфовал медленно – футов на десять в минуту. Агенты двинулись по берегу вслед за ним.

Довольно долго ничего не происходило. Им стало скучно. Тут О'Брайен вспомнил, что все они поют в хоре министерства финансов, и весело затянул:

Что поделать с хмельным матросиком,Что поделать с хмельным матросиком,Что поделать с хмельным матросикомРа-а-аненько поутру?

Глава 22

До полудня в Калифорнийском университете, как всегда на летних каникулах, было тихо и безлюдно. Оживление царило только на сельскохозяйственном отделении: коров и овец кормили завтраком перед тем, как вывести на прогулку.

Однако, когда часы пробили двенадцать, несколько грузовиков выехали с Телеграф-авеню и остановились перед Уиллеровым корпусом. Рабочие принялись вытаскивать ящики, заносить их и распаковывать по поручению того бедолаги, который арендовал тут место.

Со времени войны летний сезон приносил университету заметную прибыль, поскольку в его аудиториях изобретателям было очень удобно встречаться с инвесторами. Университет не проводил экспертизу изобретений: достаточно было внести двадцать пять долларов и представить краткое описание демонстрируемого чуда. Иногда секретарь искренне жалел очередного энтузиаста, придумавшего очередной вечный двигатель, однако брошюра 1922 года объявляла, что университет «ставит своей целью поддержать любую яркую мысль, даже не ортодоксальную». Поскольку после этой фразы чеки посыпались, как манна, в брошюре 1923 года на нее сделали главный упор. Изобретатели страшно боялись, что их гениальные идеи похитят конкуренты, поэтому университет не публиковал расписание демонстраций и не давал объявления, а на всей переписке ставился красный штампик «конфиденциально» – к обоюдному удовольствию сторон.

То, что при такой политике слушателей будет немного, отнюдь не смущало изобретателей, полагавшихся больше на приглашения, которые они рассылали самолично. «Уважаемый Уильям Рандольф Херст, – гласило одно из них, – я помогу Вам многократно приумножить Ваше состояние. Как, спрашиваете Вы? Отвечаю: с помощью эвфонии!»

В тот день в десятке аудиторий Уиллерова корпуса демонстрировались: двигатель на морской воде, зерноуборочный комбайн, типографский станок нового типа, несколько несуразных автомобильных приспособлений и еще несколько методов и устройств, большую часть которых их авторы показывали летом 1922 и 1921 гг.

С четырех до пяти часов был перерыв. Изобретатели стояли перед широкой каменной лестницей, курили и притворно радовались новой встрече. Каждый хотел осторожно выведать, не украли ли его список богатых вдов и других наследников, а заодно узнать, не подпал ли он сам под подозрение в краже.

Покуда они разговаривали, университетские рабочие пронесли один за другим ящики с надписью «Огден, Юта». Это вызвало общее веселье, поскольку ящики принадлежали новичку, повторившему все их прошлые ошибки: он привез слишком много оборудования, значит, больше заплатит рабочим, с самого начала попытайся завязать дружбу, расспрашивая, что они изобрели, и сам поведал о своем замечательном изобретении под названием «телевидение», и, самое смешное, арендовал большой лекционный зал, ожидая, что там яблоку негде будет упасть от капиталистов, мечтающих осыпать его деньгами.

Изобретатель зерноуборочного комбайна, большой остроумец, выпустил колечко дыма и сказал:

– Телевидение! Какое ужасное слово – наполовину греческое, наполовину латинское! – Все засмеялись, но тут он проговорил, побледнев: – Господи! Это что, Джеймс Картер?

Все разом повернули головы. Джеймс Картер, собственной персоной, поднимался по лестнице вместе со своим партнером Томом Крандаллом, за ними тащился еврей в очках. Все трое прошли мимо изобретателей, не сказав ни слова.

– Кто из вас сумел затащить Джеймса Картера? И… это Гроссман.

В ворота, обмахивая конвертом потное лицо, входил Эгги Гроссман из «Итальянского банка», правая рука А.П. Джаннини.

Сказать, что люди на лестнице замолчали, значит, не сказать ничего. Каждый стремительно просчитывал, на кого не пожалели своего времени Гроссман, Картер и… не Джеймс ли это Фаган из банка У.У. Крокера, а это не люди ли из фирмы Буры Смита?… И кто остальные бизнесмены? Создатель двигателя на морской воде узнал ученых из сан-францисской лаборатории «Американской радиовещательной корпорации», но зачем здесь полковник Френч с военно-морской базы в Пресидио в сопровождении двух лейтенантов?

Первые капли дождя упали на лестницу – начинался ливень. Изобретатели затоптали окурки и, двинувшись вслед за толпой, с ужасом обнаружили, что аудитория заполнена до предела – остались только стоячие места.

Короче, Фарнсуорт совершенно правильно выбрал аудиторию. К тому времени, как часы на башне пробили пять, Пем насчитала сто десять гостей. От волнения она начала подпрыгивать за боковым занавесом и лишь с трудом взяла себя в руки. Фило был мрачен и бледен. Он мало кому излагал свои мысли, но все, кому излагал, сходились в одном: поначалу Фило Фарнсуорт выглядит умным, но нервным и неподготовленным.