Картер побеждает дьявола - Глен Голд

Картер кивнул. История была забавная и мучительная. Именно так Феба и должна была поступить.

Она сказала:

– Я надеялась, мы будем веселиться, а не жариться на скамейке.

– В моей профессии много жуликов, много медиумов. Они, как стервятники, питаются чужой надеждой, Феба. Я этого не люблю.

– Ой, ты назвал меня по имени. – Она улыбнулась. – Как здорово!

– Я – рационалист и должен знать… Мы знакомы?

Она помотала головой.

– Тебе кто-то рассказал эту историю?

Она снова помотала головой.

– Мы пропустим фейерверк.

– Нет, у нас еще есть время. – Картер продолжал по списку, который примерно набросал давным-давно на случай, если столкнется с чем-нибудь подобным. – Ты считаешь, что у тебя особый дар?

– Не дар, точно. Если я снова попытаюсь тебя коснуться, ты опять мне помешаешь? Мне это не понравилось.

Картер взял ее за руки. Он не закончил – в списке оставалось еще много вопросов, – но пальцы, словно сами по себе, начали гладить ладони, жесткие и сложные, словно у него самого. Тут Феба снова коснулась его подбородка – легко, как облачко дыма.

– Раньше ты верил, что настоящая магия, возможно, и впрямь существует. Только это было давно.

Он напрягся.

– Именно так говорят гадалки – достаточно общими словами, чтобы…

– Ой, помолчи.

Ее руки снова двинулись от подбородка вверх, словно проверяя его выдержку.

– Ты даже разыскивал девушку по имени Сара, потому что верил в возможность магии. А потом нашел настоящую.

Над ними заскрежетало железо. «Санки» с визжащими детьми пролетели вниз и начали взбираться к небу, которое уже затянули серые облака.

– Кто ты? – По коже пробежал холодок, словно ему положили за шиворот кубик льда. – Ты… – Он говорил так медленно, что уже не знал, как закончить вопрос.

– Просто я кое-что про тебя знаю.

– Ты…

– Не думай, будто я знаю всё. Это чистая случайность. Ты – рационалист, но ты ведь любишь загадки. Можно мне остаться загадкой?

Обретя голос, Картер сказал:

– Ты такая красивая.

– Что?

Он потянулся к ее очкам и успел взяться двумя руками за дужки, но она его остановила.

– Мне тридцать один, – сказала она.

– Отлично. – Он потянул за очки.

– Мне легче открыть тебе эту неприятную вещь, чем показаться без очков.

– Ясно. – Он снова взял ее руки в свои. – Ты была замужем?

– Нет. Я…

Он все лучше учился понимать эти паузы.

– Люби и бросай?

– Ну, у меня всегда лучше получалось бросать.

– У тебя есть братья или сестры?

– Я очень боюсь пропустить фейерверк.

– Ты всегда была слепая?

– Нет. – Она провела рукой перед очками. – Я пробежала через горящий сумах.

– Какой ужас. А когда… – Он почувствовал, что сейчас рациональное и загадка полностью уравновешены, и не стал допытываться дальше. – Я знаю, откуда лучше всего смотреть фейерверк. С чертова колеса.

Она взяла Картера под руку, и они по заброшенной дорожке дошли до чертова колеса. Когда-то его окружали пальмы, однако они высохли, и теперь оно стояло само по себе на краю парка, белый слон высотой в пять этажей. Хотя сам аттракцион был замечательный, мало кому хотелось идти так далеко, так что сейчас, кроме Картера и Фебы, желающих покататься не оказалось. Они сели в кабинку, служитель взглянул на часы.

– Я остановлю вас наверху в половине четвертого, – сказал он.

Кабинка плавно, но решительно поползла вверх. Картер увидел сперва весь парк «Айдора» (запустение и натужное веселье), затем – Окленд (такой же, как обычно), затем – мир (тоже ничуть не изменившийся).

– Чарльз?

– Да?

– Насчет того, что я красивая… ты искренне?

– Конечно. Ты очень красивая.

– Как давно я этого не слышала! В приюте никто не говорит тебе, что ты красивая, кроме медсестер, да и те, только когда я хорошо себя веду или закончила делать метелку.

Они совершили полный оборот и снова поднимались. Наверху кабинка дернулась и замерла. Половина четвертого.

– Это будет здорово, – сказала Феба, сжимая металлический поручень.

Наверху было прохладно. Картер отдал ей пиджак. Девушка продела руки в рукава и стала ждать.

Дневные фейерверки были для Окленда редкостью. Прослышав про первый, народ ринулся смотреть, но большинству хватило одного раза: всё ограничивалось шутихами, после которых в воздухе оставались клочки горящей газетной бумаги и цветной дым.

Внизу собралась толпа, если можно назвать толпой кучки из трех-четырех пешеходов, которые стояли сложив руки на груди и задрав головы к небу. На краю фруктового сада духовой оркестр исполнял Генделя.

Однако, несмотря ни на что, в парке было довольно славно.

– Знаешь, что самое трудное? – сказала Феба, когда первые две ракеты взлетели в воздух. – Знать всё, что знаешь, и сохранять веру.

Шипение, жидкий хвостик буроватого дыма, и с неба посыпалась обугленная газетная бумага. Потом взлетели две лиловые ракеты, перевиваясь хвостами, как змеи. Бабах! – на мгновение возник ореол искр.

Легко было притворяться, что веришь, здесь, в небе над Оклендом, под грохот шутих. Картер закрыл глаза и заметил то, чего не замечал с открытыми – все ракеты, независимо от яркости, взлетают с одним и тем же глухим хлопком.

Внизу кричали.

Картер открыл глаза. Феба сидела, вслушиваясь в хлопки и шипение. Он не одинок. Вера – это выбор. И чудо, соответствен но, тоже.

Под конец фейерверка в небо взлетело сразу пять или шесть ракет. Картер обрел голос и закричал: «Браво!» вместе с толпой. Трудно поверить, но он искренне огорчился, когда фейерверк закончился.

Примерно через полчаса он затормозил у ворот приюта. Они слезли с мотоцикла на гравийной дорожке. От приюта их загораживал большой кипарис, от улицы – кирпичный столбик ворот. Феба по-прежнему куталась в его пиджак.

– Это было классно, – сказала она.

– Поначалу трудно, но потом классно.

Она сунула руки в карманы пиджака и отвела локти, как крылья.

– Ну.

– Ну.

– Что нукаешь, запрягай, – быстро сказала Феба.

– Ты когда-нибудь замечала, какими глупыми голосами люди говорят перед тем, как поцеловаться?

– Нет. Никогда. – Она мотнула головой.

– Что, если мы снимем с тебя очки?

– Вариантов так много.

Картер осторожно снял с нее очки. Глаза у Фебы были плотно закрыты. Когда он положил руки ей на плечи, она внезапно расслабилась и открыла глаза. Они были бутылочно-зеленые, как аптечная настойка белладонны. Зрачки, не фокусируясь, метались, как колибри.

– Вот она я, – сказала Феба.

Она выглядела такой беззащитной! Картер чувствовал, как бьются под кожей тончайшие жилки.

– Ты дрожишь.

– Я не люблю снимать очки.

– Феба. – Он пытался прочесть ее лицо, как она руками читала его. Что-то оставалось не вполне понятным, как слова на языке, которым не совсем хорошо владеешь.

– Я решу, что ты жестокий, – прошептала она.

– Кто тебя обидел?

– Можно мне надеть очки?

– Нет.

– А мешок на голову?

– Я хочу спокойно на тебя посмотреть.

– А я этого не хочу. – Феба выхватила очки и, надев их, немного успокоилась. – Чарльз, если через пять секунд ты меня не поцелуешь, я убегу.

Он легонько прикоснулся к ее губам; в ответ она обняла его за шею и поцеловала по-настоящему. Когда он попытался отстраниться, чтобы глотнуть воздуха, Феба удержала его.

– Дыши со мной, – шепнула она, снова подставляя раскрытые губы.

И вот, держа – она его за щеки, он ее за талию, там, где рубашка выбилась из брюк, – они обменялись дыханием изо рта в рот один раз, потом другой.

Феба разорвала объятия и нагнулась, так что он увидел ее ключицы, а ниже, в тени – краешек комбинации.

– Хватит? – прошептала она.

– Нет.

Она похлопала его по груди, осторожно отступила от кирпичного столбика и пошла по знакомой аллее прочь, к приюту. Картер медленно закрыл рот. Он не мог отвести от нее глаз. Что это за звук в ушах, как эхо ее шагов?

Стук его сердца.

Глава 20

Бар Джосси Дувр никак формально не назывался. Она вернулась из Парижа в двадцатых и с началом «сухого закона» открыла собственный частный клуб, который все называли «Губы», намекая, что полицейским, чтобы найти его, достаточно было бы взглянуть себе под нос.

Гриффин подошел к стальной двери и коротко постучал. В двери открылось окошко, пара серьезных глаз осмотрела Гриффина с головы до пят. Не то тип по ту сторону стоял на табуретке, не то был невероятно высок.

Гриффин рукой изобразил «о'кей». Заскрежетала задвижка, дверь отворилась. Тип действительно оказался невероятно высок и хорош, как киноактер. В остальном место ничем не отличалось от других подпольных баров, которые Гриффин видел: темное, прокуренное, с бархатными занавесами по стенам, якобы придающими ему шик. Обеденный перерыв кончился, а вечер еще не наступил, поэтому посетителей было мало: несколько мужчин у длинной оцинкованной стойки, еще несколько за угловыми столиками, при свечах; кое у кого из них на коленях сидели девицы.