Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это была плохая примета. Охваченная страхом, Арина торопливо стала на стул, навела часы и пустила маятник. Но он качнулся несколько раз и, блеснув, опять замер. Что же это такое? — холодея, подумала Арина, постепенно догадываясь, что сдвинула часы с места. Стараясь не спешить, она поправила их, перевела стрелки. Снова качнула маятник и осталась стоять с опущенными плечами и поднятой головой, покамест не убедилась, что часы идут.
На столе ощупью нашла телеграмму, перечитала: муж должен был скоро приехать. Однако в постели кручина охватила ее с новой силой. Из головы не выходил случай с часами, и она была готова ожидать бог знает что.
Вдруг Арина услышала приглушенные рыдания. «Ох-ти мне! — ужаснулась она.— Неужто Ледок? Вот несчастье!..»
Босая, на цыпочках она пошла к Лёде. Но дочка лежала спокойно, укрывшись, как любила, чуть не с головой. Арина дотронулась до ее плеча и почувствовала: Лёдя трясется в плаче. Обняв дочку и припав к ней грудью, вспомнила: и вчера ночью слышала всхлипывания, но решила — почудилось.
- Что с тобой? — зашептала она, почти догадываясь, в какую беду попала та.
Лёдя не ответила и заплакала в голос. Однако Арина поняла: дочка будет говорить.
— Кто тебя обидел, дочушка? — на ухо спросила у нее,— Ну, скажи, Ледок. Я ж мать. Скажи,
— Я, мама, сама виновата.
— В чем? Ах боже мой! — чувствуя, как слабеют ноги и руки, перевела дыхание Арина. Теперь она могла только опрашивать и причитать.
— Виновата, мама, и всё. Ты же знаешь… — перестала плакать Лёдя. Но говорить дальше не смогла — от гордости, от обиды на всё и всех.
Лёдя давно замечала, как смотрят на нее, любуясь, мужчины, и невольно полнилась женской гордостью. Походка, стать у нее начали меняться — делались более величавыми. И держалась она уверенно, движения были красивы, и казалось, Лёдя смотрит на всех сверху вниз. Парни терялись перед ней. Как-то прошлой зимой у Лёди побелели от мороза щеки. В трамвае, куда она вошла, сразу обратили внимание, заволновались, начали подавать советы. Особенно проявлял себя один парень. Было видно, что он счастлив хоть чем-нибудь помочь ей, и аж вспыхнул, когда пальцем дотронулся до щеки, показывая место, которое нужно растирать… Верилось, по жизни пройдет с поднятой головой, требуя к себе уважения и воюя за справедливость… А теперь? Что станут говорить эти же парни, если узнают о случившемся? Что скажут Прокоп, Кира? А разве есть что-либо более страшное, как жить без уважения других и самой себя? Комсомолка! Член бригады… Даже Юрий и тот помаленьку становится не таким, как был, и старается встречаться подальше от дома. А что, если и вправду? Ну, что тогда?..
— Говори, Ледок,— настойчиво сказала Арина и взяла в руки Лёдину косу.
Лёдя поднялась, села и спустила с дивана ноги. Потом отняла у матери косу, обмотала ею шею и зажала конец губами. Босая, в ночной сорочке, с косою вокруг шеи, она вызывала суеверный страх. Арина всплеснула руками, обняла ее и застонала.
В коридоре раздался звонок. Арина вскочила, насильно уложила Лёдю и накрыла одеялом.
— После поговорим,— зашептала она,— завтра. А боже мой!.. Спи, спи…
Она скоренько вытерла простыней лицо, накинула старенький байковый халат и, крикнув «сейчас!», побежала в коридор.
Михал — непривычно шумный, веселый — шагнул через порог, но Арина не дала зажечь свет. Он не обратил на это внимания, поймал ее руку и поцеловал в ладонь — раз, второй. Включив все-таки электричество, не особенно удивился:
— Ты что, плакала?
— Я? Нет. Это у меня слезы просто на самом бережку, — стала петлять Арина и, вытерев глаза, боднула мужа в плечо.
Они прошли в комнату. Поставив чемодан на стул, Михал открыл его, вынул шерстяную кофточку, вышитую бисером. Потом достал черную плиссированную юбку.
— Это тебе, мать,— сказал он смущенно.— Нам тоже о себе думать еще не поздно… А дети где?
— Евген в третьей смене… Зачем мне столько?
— Носи на здоровье. У нас, мать, праздник нынче. Меня, оказывается, кандидатом в депутаты выдвинули.
— Когда? — не поверила Арина.— Почему мы не звали? Или таил от нас?
— Нет, мать…
Она прильнула к нему, всхлипнула. Желая порадовать жену еще чем-нибудь, Михал приголубил ее.
— Кашемировые платки в нашем универмаге были. Завтра пойдем и купим.
— Не надо загадывать вперед, Миша,— попросила она.— Кто знает, как еще завтра будет…
— Хорошо будет, вот как. А послезавтра еще лучше. Это не только меня, мать, выдвинули… Потому, поди, и молчали — взвешивая до последнего дня. Лёдя спит? Разбуди ее.
— Уморилась она больно…
Это обидело Михала, но он не стал настаивать. Тем более, что Арина заспешила и, чтобы скрыть растерянность, с укором спросила его:
— А ты опять-таки ничего не видишь? Неужто не видишь?
Он осмотрел комнату, но ничего особенного не заметил.
— А я все, как к Первому мая, убрала и вымыла,— призналась Арина.— Два дня изо всех сил старалась. И занавески новые повесила.
Действительно, в комнате было как перед праздником. На окнах висели салатные, в складках, занавески.
4
Арина не спала, маялась всю ночь. Утром встала осунувшаяся, с головной болью. Особенно измотало то, что, томясь, она не могла ни шевельнуться, ни застонать: боялась разбудить Михала. Но в эту бессонную ночь пришло решение. После тяжелого — шепотом — разговора с Лёдей она твердо надумала сходить к Сосновским и, как ни жалко было мужа, обо всем рассказать ему.
К Сосновским они пошли вместе, как только поснедали. Вчера была оттепель — с туманом и капелью, а на заре ударил мороз. Туман инеем осел на деревьях, голый ледок покрыл тротуары. Идти было скользко. Арина молча держалась за мужа, смотрела куда-то перед собой и только в переулке встрепенулась, спросила:
— Почему у нас, Миша, никогда не бывает так, чтобы все обходилось хорошо? Не одно, так другое, но обязательно с прорухой, с бедой.
— Это, наверно, чтобы мы умнее были,— попробовал пошутить Михал.
Арина почувствовала, как тяжело будет разговаривать с Сосновскими, и перед самой калиткой, чтобы мужу не было времени подумать, схитрила:
— Ты подожди меня здесь. Сперва нам, женщинам, лучше одним поговорить.
Открыл ей Юрий. На мгновение,
