СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ - Лина Серебрякова

— Весьма убедительно. Пусть грохочут пушки до самого подписания. На берегу и на воде.

— Что скажут переводчики? — поинтересовался Муравьев.

— Не забудьте о подарках. Красное с золотом. И о терпении и неистощимом благодушии — главными условиями сношений с китайцами.

Накануне отъезда Муравьев и Бакунин допоздна засиделись в кабинете.

— Не нахожу себе места. Мишель. Я не дипломат. Обычный человек. Вдруг не смогу убедить китайцев? Вдруг сорвется? Крах, полный крах.

— Не ослабляйся. Наши враги внутри нас.

Муравьев откинулся в кресле, глядя в глаза Михаилу

— Кто ты, брат мой? Я сам не робкого десятка, но до тебя далеко. Что за сила в тебе?

В глазах Бакунина заиграли цветные огни.

— Не знаю, Коля, — Мишель глядел перед собой нездешним взглядом. — Кто мы на самом деле? Воистину, мы не те, за кого себя принимаем.

… В комнату переговоров с представителями Цинской империи об условиях Договора вошли только Муравьев и Перовский с переводчиками.

За длинным столом, устланным картами Приамурья, сидели три представителя китайской делегации в красивых, красно-синих национальных одеждах, переводчики.

Подали чай в тончайших, полупрозрачных чашках. Улыбки казались мирными и доверительными.

— Как здоровье Его Императорского Величества? Как поживают члены Его семейства?

Остальные члены делегации, казаки и Михаил Бакунин дожидались в беседке, беседуя между собой. Им приносили чай, лепешки, фрукты, какие-то сладости. Слуга услужливо хлопотал вокруг стола. Бакунин внимательно наблюдал.

— Уважаемый, ты говоришь по-русски?

— Мало-мало.

— Do you speak English?

Китайцу и деваться было некуда.

— Yes, Y speak English.

И длинный Бакунин увел коротенького китайца по дорожке.

— Уважаемый, я не нашел у Конфуция ни слова о свободе человека.

— Они есть у Лао Цзы, господин. Свобода в обретении Дао. Вне его человек наполнен хаосом мира, и никакой свободы не имеет.

— В тюрьме, в оковах можно обрести Дао?

— Можно, господин. Вознестись в озарение, избежать новых смертей и рождений.

Бакунин вздохнул с улыбкой. Сие внятно, но не сейчас. И повернул обратно.

— А как насчет правителя и народа?

— Лучший правитель оставляет народ в покое.

— Уже лучше.

Первый день переговоров был закончен. Все вышли на крыльцо. Китайская сторона прощалась до завтра, мелко трясла руки, кланялась. После отъезда гостей слуга с видимым удивлением рассказывал чиновникам, глядя вслед русским экипажам.

Муравьев был недоволен.

— Будто и не начинали. Вопросы о здоровье, о благополучии семейств. Что за манера?

Перовский дипломатично улыбнулся.

— Восток. Главное, не потерять лицо.

Второй день также не обещал никакого решения.

— Как поживает Ваше семейство? Все ли здоровы?

А пушки грохотали без перерыва. И Муравье сорвался, вскочил, ударил кулаком в стол.

— Ваш Пекин разграблен и сожжен англичанами и французами, ваше население валяется в опиумном дурмане, а вы даже не стремитесь обезопасить северную границу? Мы тоже перейдем в наступление!

Вечером Муравьев сидел под обрывом, на бревне на берегу Амура, подавленный своей вспышкой. Но Мишель был почему-то весел. И Перовский загадочно улыбался.

— Все не столь очевидно, Николай Николаевич. Главное, не потерять лицо.

На третий день Договор был заключен. Китайская сторона поверила Муравьеву. Усть-Зейская встретила возвращавшуюся шхуну салютом. Отныне станица называлась Благовещенская.

С блестящей победой Генерал-Губернатор Муравьев отправился за повышением в Санкт-Петербург.

— Я тебя вытащу в Россию, вот увидишь, Мишель. Всю жизнь ты здесь жить не будешь. К весне вернешься в свое Премухино, — обещал он.

Но сдержать свое слово не удалось.

… Император Александр II с восхищением смотрел на Генерал-Губернатора Николая Муравьева.

— Лучшего желать мы не можем! Ура! Как вам удалось, Николай Николаевич?

— С божьей помощью, Ваше Величество.

— И ни синь пороха! в точности по завету Папа́.

И кивнул секретарю для записи приказа.

— Присвоить титул графа Муравьеву-Амурскому с право передачи по наследству.

Из списка, поданного Царю, удалось помочь Петрашевскому, Спешневу, Завалишину, но не Бакунину.

— При жизни моей Бакунина из Сибири не переведут!

С восточной же границей через пару лет блестяще справился дипломат Игнатьев, подписав договор о присоединении Уссурийского края, замкнув южную границу на Корею. Впритык. Комарам-англичанам носа не подточить!

…

С отъездом Муравьева жизнь становилась все хуже. Способность наживать врагов с годами у Бакунина не убавилась. Еще Тургенев, поживший с ним долгое время, удивлялся, что "Мишель любит изображать из себя сточную канаву". Разве не били его за сплетни, грязноватые выдумки, бестактные поступки?

Но куда там!

Генерал Болеслав Казимирович Кукель был земляком Квятковских. Встретившись в Иркутске, они стали бывать друг у друга семьями. Тем более, что стараниями Муравьева, Ксаверий Васильевич занимал теперь весьма солидное положение.

— А помнишь…

— А помнишь…

Присутствовал на встречах и Бакунин, член семьи Ксаверия Васильевича, иной раз заглядывал к генералу и один, поболтать в уютном кабинете. Однако, со временем домашние Кукеля стали прятаться от него, перестали замечать, здороваться с ним и вообще выходить к столу, если в доме присутствовал Бакунин.

Генералу это, в конце концов, надоело, он устроил очную ставку и при всех уличил Мишеля в постыдных немыслимых сплетнях о своем семействе.

В довершении бед золотопромышленник, в канцелярии которого Мишель получал даровые деньги, потребовал их обратно. Две с половиной тысячи!

— Герцен, помоги!

— Катков, помоги!

— Братья, выручайте!

Братья выручили, заплатили, но не более того. Жить на "пособие арестанта" с женою было невозможно, неприлично.

Весь город, обе партии, ополчились на Бакунина.

Мрачные минуты, быстрые переходы от отчаяния к надежде, к лучезарности с прежней мощью сотрясали дух. И Мишель одолевал.

— Не вешай носик, Антося, мы с тобой еще поедем в Италию! Я покажу тебе Рим, Париж, мы будем бродить с тобой по горным тропам Швейцарии. Ах, Антося! Потерпи немного. Я не рожден для спокойствия, я отдыхал поневоле столько лет, мне пора за дело.

На его счастье, Восточная Сибирь уже получила нового Генерал-Губернатора — Корсакова. Он привез известие о Манифесте от 19 февраля 1861 года, которым отменялось Крепостное право.

Общественная жизнь забурлила.

В то же самое время автор статьи "Под суд" врач Николай Андреевич Белоголовый поехал в Москву для сдачи докторского экзамена. Сдав его, он отправился в Европу, чтобы повидаться с Герценом и рассказать ему всю правду. Бродя до изнеможения в дремучем для него лесу шумных улиц Лондона, он деликатно дожидался вечернего обеденного времени, когда, по его представлениям, Герцен закончит дневные труды и будет готов выслушать его, ничем не отвлекаясь.

Особняк он нашел сразу, и при вечерних огнях позвонил.

— Хозяина нет дома, — ответила прислуга.

Белоголовый стряхнул со шляпы капли дождя.

— Могу ли я обождать его?

— Александра Ивановича нет в Лондоне, он в Париже.

Взяв парижский адрес, Николай Андреевич