СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ - Лина Серебрякова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты… ты мне за это ответишь, — пригрозил Кукель. — Ты еще пожалеешь о своих словах.
Это оказалась не пустой угрозой.
Мало того, что бедный Казаринов был немедленно отставлен от службы, но и все его документы, продвижения, выслуги, все вплоть до военного училища с его журналами и ведомостями — все исчезло, будто не бывало. Не было такого офицера Казаринова в природе, и все тут. Поди докажи.
Разумеется, пространные объяснения на имя Корсакова написали все жандармские чины, эти бумаги в толстой папке были отправлены курьерской почтой в Санкт-Петербург. Государственная машина вновь заскрипела, двинулась чуть быстрее и снова пошла по привычному бюрократическому кругу.
Как принято.
Лишь строгий доктор Белоголовый решительно осудил Бакунина, объявив, что его поступок ничем не извиняется, поскольку нарушение всех обязательств не может оправдываться никакими изворотами, в какие бы формы он их не облекал.
— Платить за слепое доверие такою эгоистической неблагодарностью — преступно; оставить бедную молодую женщину на произвол среди искушений, подвергнуть ответственности стольких лиц, оказавших ему теплое участие — вряд ли все это вместе даст ему довольно смелости искать встречи с Николаем Николаевичем Муравьевым-Амурским в Париже.
Милый благородный доктор!
В его груди билось сердце честного человека. Но где ему было знать, что в мировой политике его времени жестко работали понятия "сила есть право и право есть сила", и что о понятии "нравственности в политике", ценой неустанной работы, созидательной и разрушительной, множества умных и совестливых голов, ценой миллионов человеческих жизней, заговорят всерьез более чем через сто лет.
Да и то не слишком уверенно.
Глава шестая
О, это плавание через два океана!
Пока Мишель плыл из Японии через Тихий океан на Американский континент в Сан-Франциско, и пока пробирался через тот самый континент с запада на восток к Нью-Йорку, и снова плыл через океан, Атлантический, повсюду встречая друзей то по дрезденскому восстанию, то по учебе в университете, то просто по бродячей жизни в Европе, он по-прежнему легко занимал у всех деньги с клятвенным обещанием, что Герцен из Лондона все оплатит. И пока летели его письма и телеграммы из всех означенных пунктов, приближая счастливчика к заветной встрече со старыми друзьями, они, старые друзья, уже оповестили мир о великом событии и даже подписали договора с издателями о "Мемуарных записках" Михаила Бакунина, которые тот непременно напишет, пока не иссяк взрывной интерес к его подвигу.
Интерес к его "самому длинному побегу в мире" (из газет).
Это сулило целое состояние.
Глава седьмая
" Друзья, мне удалось бежать…
После долгого странствия оказался я в Сан-Франциско. Всем существом стремлюсь к вам, и лишь приеду, примусь за дело, буду служить у вас по польско-славянскому вопросу. Разрушение, полное разрушение Австрийской империи будет моим последним словом, а за ним явится славная, вольная Славянская Федерация…"
Получив послание в ноябре 1861 года, Герцен тут же оповестил всех, кому эта весть была интересна.
… Мой дорогой господин Прудон! На этот раз берусь за перо, чтобы сообщить Вам превосходную новость. Наш друг Михаил Бакунин бежал, наконец, из Сибири. Он проделал путь по Маньчжурии, пересек Японию и отправил мне письмо из Сан-Франциско 15 октября. Он жив и здоров, и прибудет в Лондон к 1 января. Я хотел доставить себе удовольствие известить Вас об этом немедленно.
…. Итак, милейший Рейхель, вот вам поклон и поцелуй от Бакунина — я получил от него письмо из Калифорнии от 15 октября. Он посылает вам дружеский привет. Это Амур его спас.
… от 15 октября. Не правда ли, милейший Тхоржецкий, что человек, положивший начало в 1847 году объединению независимых русских с польскими патриотами, этот человек, приговоренный к казни королем Саксонским, погребенный с 1849 года в казематах Шлиссельбурга, в пустынях Сибири, этот человек, затерянный, безвестный, мертвый человек — Михаил Бакунин — является свободный, живой, исполненный сил, с другого берега Тихого океана, приветствуя зарю польской независимости и русской свободы.
И далее, далее.
Написав еще с десяток подобных писем, Александр Иванович отложил перо. Они сидели в его кабинете вдвоем с Огаревым над свежим оттиском одной из статьи для "Колокола".
— А что ты на это скажешь, Ник? Каков-то он сейчас, наш беспокойный соотечественник? По-прежнему ли с минуту на минуту ждет революцию, чтобы все опрокинуть вверх дном?
Герцен вздохнул и просто, по-домашнему посмотрел на друга, опершись локтями на колени. Он был уже седоват, полноват, страдал диабетом и печенью, но духом был весел и силен.
— Между нами говоря, я опасаюсь его приезда. Как бы он не разрушил ту хрупкую удачу, что сопутствует нашей типографии и не помешал бы "Колоколу".
Огарев со вздохом покивал головой.
— Он ведь не будет жить в этом доме?
— Нет, разумеется. Но где-то поблизости. Тургенев написал, что готов платить ему 1500 рублей серебром в год. Я считаю, что русские должны ему собирать на самое необходимое, например, 3500 франков в год. Ну и будем их собирать. Да твои 500 франков. За глаза довольно.
Огарев согласно кивал.
— Надо дать знать братьям Бакуниным, чтобы выслали деньги в Лондон или Париж на имя И.С. Тургенева. Но если сам Иван хочет заплатить ему за полстолетия вперед, то этого будет мало — ни вперед, ни назад платить не надобно, а в настоящее.
— Боткин тоже.
Герцен прошелся по кабинету, отворил дверь на балкон, через минуту закрыл его, впустив зимний, по-лондонски влажный воздух.
— Да. Пусть знают, что они любят послать, а я люблю получить. А то все один я оплачиваю, как король. Но главное, пусть тут же садится за "Автобиографию", предложения сыплются со всех сторон, тут пахнет нешуточными капиталами. Два смертных приговора, семь лет царской тюрьмы, побег из Сибири, да какой! — ни одному Вальтеру Скотту не снились такие приключения!
Приятели улыбнулись.
— Надобно сразу усадить его за письменный стол. Обеспечить себя в этом мире непросто, но это залог личной свободы и порядочной работы.
… А вот и наш герой, прямо с парохода. Огромный, толстый, беззубый, но по-прежнему ясноглазый и звонкий, как серебряная гора.
— С Новым Годом! С приездом! С благополучным возвращением в мир действующих и думающих!
— Как положение? — был его первый вопрос после объятий и поцелуев.
— В Польше только демонстрации.
— А в Италии?
— Тихо.
— А в Австрии?
— Тихо.
— Ну, а в Турции?!
— Везде тихо, и ничего даже не
