Куриный бульон для души. Прощение исцеляет. 101 теплая история о том, как оставить прошлое и начать двигаться вперед - Эми Ньюмарк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я достиг зрелости и мне исполнилось тридцать девять, я наконец осознал, что был несправедлив и мне следует простить отца. Но мне нужно было простить и себя самого. Себя мне нужно было простить за то, что я не даю себе расслабляться, не позволяю отдыхать и ставлю цели выше и выше, желая превзойти самого себя. Если я не достигал своих целей, я впадал в уныние и жестоко критиковал себя. Я не мог смотреть на жизнь в позитивном свете. И думал, что причина этому – мой отец, который был суров в моем детстве. Но потом до меня дошло, что причина во мне. В том, что я совсем не понимал отца и не понимал истоков его суровости. Простить его значило бы для меня отказаться от собственного высокомерия и увидеть себя самодовольным придурком – каким, по сути, я был.
При первой же возможности, когда мы остались с отцом наедине, я попросил у него прощения за то, что в юности был эгоистичным и доставлял ему много неприятностей из-за вызывающего поведения. Отец же сказал на это, что мне не нужно извиняться.
Я напомнил ему тот случай, с моим школьным моноспектаклем, и признался, что недооценил его похвалу.
– Ну я знал, что ты в тот год был расстроен из-за того, что не смог стать защитником своей футбольной команды, – объяснил отец.
И эти его слова многое объяснили мне. Я понял, почему он тогда упомянул Джона, сравнив меня с ним. Отец хотел мне дать понять, что вовсе не спорт – мое признание, а творчество и драматургия. И дело было не в том, что отец не смог тогда правильно сделать комплимент, а в том, что я его неправильно воспринял и превратил в оскорбление.
Наш разговор с отцом многое открыл для меня – я наконец-то увидел, что он всегда был на моей стороне и был моим союзником, а не противником. Как и мир в целом, мой отец всегда желал для меня самого лучшего. И давал все самое лучшее! Просто я не замечал этого.
Любовь моей мамы с детства была для меня очевидной, чистой и простой. Любовь же отца казалась неуклюжей, сложной и критичной. Но когда я все-таки понял, что он любил меня, – его любовь обрушилась на меня, как лавина. И я увидел, как много в нас общего!
– Спасибо за все, отец, – сказал я ему в тот наш разговор.
Я пусть моя благодарность была запоздалой. Я рад, что наконец-то смог выразить ее.
Пол Лайонс
Отпусти свое чувство вины
Нет смысла наказывать себя за ошибки прошлого. Прости себя и повзрослей, а затем отпусти свое чувство вины.
– Мелани Кулурис
– Сегодня тебе нравятся мои брови? – спросила Джин. – Что ты о них думаешь? Одобряешь?
Сбитая с толку этим вопросом, я в недоумении повернулась к Джин. Учась в школе, я не очень-то обращала на нее внимание – мы не были ни близкими подругами, ни просто приятельницами. С чего это вдруг Джин спросила меня про свои брови? Это как-то странно – встретиться через десять лет после окончания школы на вечеринке бывших выпускников и говорить о бровях. Хм…
После некоторой паузы, в течение которой я обдумывала ответ, разглядывая брови Джин, я так и не нашла подходящего ответа – у нее были самые обычные брови, ничего примечательного.
– Я почему спрашиваю, – продолжила Джин, – в тот вечер, когда мы десять лет назад прощались со школой, ты обсуждала со своими друзьями мои брови и посмеивалась над ними, говоря, что меня надо отловить, крепко связать и пройтись пинцетом по моим густым бровям. Мне об этом только что рассказал Кент. – Джин кивнула в сторону нашего бывшего одноклассника, который стоял рядом с ней.
«Господи! – мысленно воскликнула я, почувствовав, как мое лицо заливает краска стыда. – Как я могла такое сказать?»
Мне казалось, что я провалюсь сквозь землю на глазах у всех моих бывших одноклассников – неужели я когда-то была такой бесцеремонной и грубой?! Как я могла смеяться над чьей-то внешностью? Подшучивать над чьими-то густыми бровями?!
Я попыталась припомнить в деталях наш школьный выпускной: единственно возможный, всплывший в памяти аргумент в свою защиту (в котором, кстати сказать, я совсем была не уверена) состоял в том, что эти слова – насчет бровей – произнесла не я, а другая наша одноклассница. Но даже если это было так, то все равно подобная реплика никогда не должна была достичь ушей Джин.
Ошеломленная, я переспросила:
– Я могла такое сказать? А это точно была я? Прости, но я не помню…
– Да ты, ты это сказала, – смеясь, произнес Кент. – Ты что, забыла?
В этот момент всех нас пригласили рассаживаться за столиками – начинался обед в честь собравшихся на годовщину выпускников, и, воспользовавшись этим предлогом, я незаметно ретировалась и уже до конца вечера старалась не попадаться Джин на глаза. Я была так взволнована и смущена, что даже не извинилась перед ней – мне было стыдно к ней подходить.
Я испытывала отвращение к самой себе: ужасно неприятно было сознавать, что я могла ляпнуть что-то подобное и свысока судить о чьих-то бровях. Вероятно, мои слова так сильно задели Джин, что она десять лет носила их в себе, чтобы, наконец, напомнить мне о них. Каким же чудовищем я была в старшей школе! Да, действительно, когда мы учились, Джин сильно отличалась от других девчонок – но не потому что у нее были густые брови! А потому что она была необычайно талантливой художницей с яркой индивидуальностью. Я всегда восхищалась ею, даже несмотря на то, что мы особо не общались. О чем я думала тогда, когда так зло смеялась над ее внешностью в компании своих друзей?!
Пока я ехала домой после встречи выпускников, я всю дорогу обдумывала этот неприятный инцидент. Но в какой-то момент я поймала себя на том, что теперь не самые добрые мысли направляю уже на себя. Не слишком ли я увлеклась самобичеванием? Да, десять лет назад я повела себя бестактно, но ведь теперь я изменилась! Я уже не позволяю себе судить других.
Но, к сожалению, все
