Простые радости - Клэр Чемберс

– Есть какая-то ирония в том, что Элис всю жизнь ухаживала за чужими людьми, а этот бедный ребенок был заперт в доме. Почему нельзя было присматривать за ней в Святой Цецилии?

Сьюзан мгновение выглядела озадаченной, а потом рассмеялась.

– Вы это о Викторе? Мы называли его Вики просто в шутку, потому что у него были такие длинные волосы – как у девочки.

37

Некогда ухоженный сад на углу Уикфилд-драйв выглядел запущенным, и сердце Джин наполнилось дурными предчувствиями. Нестриженые розовые кусты перевешивались через ограду; лужайка с травой по щиколотку была погублена клевером и тысячелистником. Хвощ захватил клумбы и пробился сквозь трещины в плитке.

Я опоздала, подумала она с тоской, стоя на пороге и слушая, как пустой дом поглощает звуки дверного звонка. Она погремела почтовым ящиком, открыла крышку, чтобы заглянуть в неосвещенный коридор, и ее обдало кислым запахом лекарств.

В соседних домах по обе стороны тоже никто не ответил, но в доме напротив она добилась некоторого успеха. Когда она взялась за калитку, раздался лай, все громче и громче, и хруст – мощная собака ударилась в дверь изнутри и сбила несколько хлопьев штукатурки с внешней стены. Секунду спустя в окне появилась измученная женщина.

– Что вам нужно? – сказала она. Собака продолжала биться о деревянную обшивку.

Джин махнула на пустующий дом позади.

– Я ищу мисс Хафьярд.

Окно приоткрылось на дюйм.

– Она в больнице. Вы ее родственница?

– Нет, просто друг. Я несколько раз пыталась позвонить.

– Она покуда могла дома оставалась, но две недели назад ее забрали.

Она объяснила Джин, как пройти, закрыла окно и повернулась, чтобы рявкнуть на собаку. Отголоски перепалки доносились до Джин, пока она шла по улице.

Больница для неизлечимо больных находилась на вершине скалы, и это позволяло персоналу и посетителям, по крайней мере, взглянуть на темное морщинистое море. Пациенты, прикованные к своим кроватям на верхних этажах, могли видеть лишь перекатывающийся облачный пейзаж.

Элис Хафьярд, сильно уменьшенная версия женщины, с которой Джин познакомилась летом, лежала на металлической кровати, кожа казалась очень желтой на фоне белизны постельного белья. Ее конечности были почти лишены плоти, но живот под простынями вздулся куполом.

Рядом на столике на колесиках находились остатки обеда: зеленоватый суп и почти нетронутое бледное бланманже. Кто-то поставил на прикроватную тумбочку вазу с искусственными цветами – лохматыми раскрашенными георгинами.

Она лежала с закрытыми глазами, но открыла их, когда Джин подошла поближе. Ей понадобилась минута на то, чтобы сосредоточиться и растянуть пересохшие губы в улыбку узнавания.

– Я так и думала, что рано или поздно вы придете. – Она подняла хрупкую руку и помахала пальцами в сторону свободного стула.

Джин, хоть уже и привыкшую к больницам и к многоликости болезни, все равно потрясло, насколько хуже стала выглядеть Элис. Традиционные вопросы или слова ободрения – “как вы себя чувствуете?”, “выглядите хорошо” – абсолютно не годились.

– Мне очень жалко, что вы в таком состоянии, – только и смогла сказать она.

– Я рада, что вы здесь. Иначе пришлось бы писать длинное письмо, а я сомневаюсь, что у меня хватило бы сил. – Она говорила тихо и мягко, почти шепотом.

– Что я могу для вас сделать? – спросила Джин. Она взглянула на недоеденный обед. – Хотите, покормлю вас?

Элис покачала головой.

– Я всю жизнь проработала в больнице, а пациентка я в первый раз. В первый и последний.

– Какой у вас диагноз? – Джин знала, что на недомолвки и фальшивые утешения времени нет.

– Рак. Печени, а теперь и позвоночника.

– Вам очень больно?

Элис едва заметно кивнула.

– Я столько всего узнала об уходе за больными, оказавшись по другую сторону. Но уже не успею этим воспользоваться.

– Я уверена, что вы и без того отлично справлялись. Не так давно я получила письмо от Бренды ван Линден. Она шлет вам наилучшие пожелания. И Китти. Оказывается, она живет практически в двух шагах от меня.

– Китти? Надо же. Как она?

– Физически по-прежнему очень ограничена. Но ее пример воодушевляет. Изучает теологию с помощью сестры.

Элис с усилием улыбнулась.

– Выдающаяся девочка.

– Я тоже так подумала.

– Расскажите же мне про ребенка Гретхен. Что показали исследования?

– Ну как сказать. Единого мнения нет даже у докторов. Но неудача с пересадкой кожи, по-видимому, означает, что непорочного зачатия не было.

Элис жестом попросила воды; стакан стукнулся о зубы, когда Джин попыталась ей помочь.

– Как жаль, – сказала она. – Я надеялась на чудо.

– Да. Как и все мы, наверное.

– Простите, что я была не очень внимательна, когда вы ко мне приходили. Я недавно узнала свой диагноз и, боюсь, отвлеклась на собственные невзгоды.

– Это вполне понятно. Полагаю, вы знаете, почему я здесь.

– Догадываюсь. – Элис поморщилась от внезапного приступа боли.

– Вы уверены, что можете говорить? – сказала Джин, испытывая стыд от того, что она досаждает умирающей женщине, а еще больше страх, что ответ может быть отрицательным и ей придется уйти ни с чем.

– Не волнуйтесь.

Во взгляде, обращенном на Джин, светился все тот же острый ум.

– Я хотела спросить вас о Викторе.

– Как вы узнали? – Элис говорила шепотом.

– Вы упоминаете о нем в вашем дневнике, а ни у кого из пациентов или медсестер имя не начинается на В, и тут я задумалась.

– Не помню, чтобы я писала в дневнике о Викторе, – сказала Элис, качая головой. – Я думала, там только больничные дела.

– В тот период, когда Гретхен была пациенткой, о нем не было упоминаний, – сказала Джин. – Поэтому я сначала их и не увидела. А потом, когда мы встречались с Китти, она сказала, что в Святой Цецилии ей однажды ночью явился ангел. Естественно, у меня возникли серьезные подозрения. – Она поняла, что тоже говорит шепотом.

– Я не знала. Она никогда мне не говорила.

– Одна из монахинь ее поддержала, но не похоже, чтобы она тогда еще кому-то про это рассказывала. А сегодня утром Сьюзен Тревор сказала мне, что у вас есть племянник по имени Виктор и что-то про его длинные волосы, и я вспомнила ангела Китти.

Элис закрыла глаза, и одна слезинка задрожала у нее на ресницах.

– Это сын моей сестры. Она была сумасбродная – вечно попадала в неприятности. Она не сказала нам, кто отец ребенка, – может, и сама не знала. Но она не отдала его; ей было наплевать, что люди скажут. И как ни смешно, материнство, кажется, пошло ей на пользу. А потом у нее начался перитонит, и она умерла, когда малышу было четыре, и мы вырастили его сами – мы с моей матерью. Он был такой красивый мальчик – у меня