Когда цветут камни - Иван Падерин

Завтра с утра во взаимодействии с 1-м Украинским фронтом начинается штурм Берлина с юга и запада, с севера и востока. Командующий решил побывать на исходных позициях своих войск. Генерал Бугрин проводил его до стыка флангов с правым соседом и тотчас же повернул машину обратно, в Темпельгоф. Хотя маршал не сделал Бугрину никаких замечаний и остался доволен тем, что гвардейская армия за первые дни штурма Берлина не уронила своей чести (средний темп «проходки» через кирпичные и каменные стены — до трех километров в сутки), все же Бугрин считал: успокаиваться нельзя. Разведка доносила: в центре Берлина фашисты срочно приспосабливают магистральные улицы для взлета и посадки самолетов.

Но больше всего волновали Бугрина потери. «Что греха таить, — говорил он себе, — в минувшие дни было много неоправданных потерь и в технике и в людях. И больше всего несут урон те полки и дивизии, командиры которых только на бумаге переформировали роты и батальоны в штурмовые отряды, а посмотришь на деле — бой ведут, как в полевых условиях, все тем же построением боевых порядков, углом вперед, уступ вправо, уступ влево… Слишком много говорим о шаблонной тактике противника и слишком мало обновляем собственные тактические приемы. Надеемся на силу — дескать, зачем богатырю ломать голову, когда в его руках силы хоть отбавляй…»

Обгоняя колонну танков, Бугрин нахмурился: ему не нравилось скопление танков на участке его армии. Странно, силы армии увеличиваются, а он недоволен. Почему? «Не хочу тешить противника кострами горящих машин», — ответил бы он, если бы его спросили. Ведь это уже случалось — такой же вот косяк ринулся через аэродром в атаку, потом растянулся вдоль улицы, и многие танки поставили свои бока фаустникам. А теперь попробуй заставить тех фаустников поднять руки, когда они поверили в силу своего оружия!

Проезжая мимо переправы через канал Тельтов, Бугрин посмотрел на ту сторону Шпрее, и ему вспомнилась встреча с одним занятным артиллеристом, который чуть было не поднял на него свои кулаки.

Случилось это вчерашним вечером у переправы через канал. Бугрин был в плащ-палатке, в каске и в темноте мало чем отличался от солдат.

— Куда вы этакие дубины тянете? — спросил он артиллериста, остановившись возле орудия большой мощности.

— К рейхстагу, — ответил артиллерист, — на помощь моему земляку генералу Бугрину. Он уже вплотную к Адольфу подошел, да взять не может: там, говорят, такие мощные крепления, что только мои орудия сумеют их разбить. По личному, так сказать, вызову генерала Бугрина мы и продвигаемся.

— Прямиком, в тесные улицы, с такой неразворотливой дубиной?

— Разумеется.

— Ну и дурак же твой земляк.

— Это Бугрин-то дурак?!

— Дурак, если такое распоряжение сделал.

Артиллерист соскочил с лафета, поправил пилотку на голове и, оглянувшись на товарищей, сказал зловещим голосом:

— За земляка могу на твоей физиономии беспорядок устроить. Так сказать, за себя не ручаюсь.

— Ого! А если сдачи дам?

— Сдачи… — Артиллерист подал знак товарищам: будьте начеку. — Сдачи не возьмем, потому как оскорбляешь человека, который солдатскую душу насквозь понимает.

— Впервые это слышу…

— То-то же. Знать надо, на кого голос поднимаешь. Побывай у него в армии — и увидишь. От Волги до Берлина с полной обоймой пришел.

— Ну, это сомнительно, что с полной, — заметил Бугрин.

— Говорю тебе — почти с полной.

— Как же это удалось?

— А вот так… Если какой командир забудет о живой солдатской душе, такого дрозда получит, что будь он палкой, и той станет больно.

— Палку Бугрин давно забросил, — заверил артиллериста Бугрин.

— Значит, ты его тоже знаешь?

Ничего не ответив, Бугрин скрылся в темноте. А сейчас вот вспомнил того артиллериста и пожалел, что не сможет поговорить с ним в открытую, по душам. Он торопился на участок, где полк Корюкова пробил брешь в оборонительном поясе старого Берлина и оказался отрезанным от главных сил. Бугрин опасался, что противник навалится на полк Корюкова и уничтожит его еще до начала всеобщего штурма…

Лишь на минуту задержавшись в штабе дивизии, Бугрин велел ехать к зданию, в котором расположился штаб полка Корюкова.

— Ну как дела? — спросил он, поднявшись на пятый этаж.

Командир дивизии, поглядывая на присутствующего здесь Скосарева, начал докладывать обстановку, а Скосарев молча подал Бугрину карту, ту что взял у Лисицына. Слушая комдива и читая карту, Бугрин убедился, что полк Корюкова и в самом деле далеко ушел вперед, проникнув через два узких прохода, и эти проходы противник запер огнем пулеметов. Но, разглядев систему круговой обороны, организованной Корюковым, Бугрин успокоился: штурмовые отряды расположены надежно.

— Что же вы решили? — спросил он комдива.

Тот опять взглянул на Скосарева и как-то нерешительно ответил:

— Вот сейчас организуем решительную атаку. Ударом во фланг мы отвлечем внимание противника направо, с тем чтобы расширить этот прорыв… — Комдив показал карандашом квадрат, куда ночью прорвался полк Корюкова.

— Так… Чья это идея?

— Наша, — не без тщеславия ответил Скосарев, надеясь, что командарм оценит его скромность.

«Э, понятно, генерал Скосарев, — подумал Бугрин. — Ты своими подсказками так сковал инициативу командира дивизии, что тот, бедняга, только и смотрит в твой рот».

Вслух Бугрин сказал:

— Корюков отвлекает противника на себя, а вы на себя? Отставить атаку! До утра!

Скосарев вздрогнул:

— Но там же полк. Ему угрожает уничтожение. Надо выручать.

— Один полк выручим, а два погубим, если уже не погубили…

— Не понимаю, — искренне удивился Скосарев. Он заподозрил, что Бугрин испытывает его отношение к Максиму Корюкову. Подумав так, Скосарев принялся убеждать генерала, что очень озабочен судьбой полка и потому настаивает на немедленной организации решительной атаки.

Бугрин выслушал его внешне спокойно и сказал:

— Вчера вечером я беседовал с одним артиллеристом. Здоровенный детина. Он собрался набить мне физиономию за то… Впрочем, я хотел бы, чтобы вы послушали суждения этого человека.

— О чем же?

— О самом главном, что надо знать войсковым командирам, — ответил Бугрин и опять про себя: «Корюков отвлек на себя по крайней мере два полка противника, значит, ослабил оборону фашистского гарнизона на каком-то другом участке, своими действиями он помогает мне найти правильное решение на завтрашний день… Молодец, Корюков, молодец!.. Однако с какого же участка противник снял эти полки? Эх, если бы Корюков захватил «языка»…»

Принесли рацию. Радист настроился на полковую волну, дал сигнал: «Не мешайте, будет говорить хозяин», затем вызвал Корюкова — и галдеж в эфире на полковой волне прекратился.

Услышав отзыв Корюкова, Бугрин взял микрофон:

— Ну как, крестник, жарко в твоем доме отдыха?

— Терпимо, — ответил Максим.

— Жмет?

— Да как сказать, одного сынка потеснил, жду еще, да никак не дождусь.

— Слушай… не получишь ли ты к завтраку свежих «язычков»?

— Подслушивают, — предупредил Корюков.

— Черт с ними, пускай подслушивают, именно этого я и хочу. Рассказывай…

По возможности кратко, как всегда и говорят по радио в боевой обстановке, Корюков стал докладывать. У него восемь пленных, из них пятеро из особых отрядов СС, дислоцировавшихся до сегодняшнего утра в Шенеберге, в районе, что левее Виктория-парк. В самом парке большое скопление артиллерийских орудий, преимущественно зенитных. Пленные показывают еще, что сегодня ночью в Тиргартене, в центре Берлина, вооружали гражданское население винтовками и автоматами.

— Так, ясно… Ну что ж, держись до зорьки, потом крени влево. При этом не забудь, что ты обязан доложить нам о своем проекте. Помнишь?.. «Главкомов» своих предупреди и со «стратегами» поговори насчет крена влево. Ясно?

— Ясно. Только прошу сказать солистам, и особенно «Раисе Семеновне», чтоб ей пусто было, — посылает и посылает нам свои гостинцы. А мы и без нее сыты…

Бугрин возмутился, поняв, что полк Корюкова подвергается обстрелу своей же артиллерией.

— В чем дело? — спросил он Скосарева.

Скосарев ответил, что он лично только что закончил уточнять границы осажденного полка и сейчас будет связываться с командующим артиллерией армии.

— Поручите это командиру дивизии, он сделает скорее, а нам с вами, генерал, надо заняться другим делом, — сердито сказал Бугрин.

Он чувствовал, что терпение его на исходе. Хоть с опозданием, но сор из избы выносить придется.

На рассвете 26 апреля над Берлином — на востоке и западе, на юге и севере — занялась фантастическая заря: двадцать тысяч орудий и минометов открыли огонь по последним гитлеровским укреплениям в Берлине. Войска двух фронтов — 1-го Белорусского и 1-го Украинского — начали заключительный штурм фашистской столицы.