Когда цветут камни - Иван Падерин

— Найдите каналы для уведомления англичан: если они схватятся с русскими, мы откроем для них целые арсеналы.

— Постараюсь, — ответил Геббельс и кивком головы подозвал своего помощника, безмолвно стоящего у стены.

Получив из рук Геббельса какую-то бумажку, он, не теряя ни минуты, отправился на радиостанцию.

Гитлер, выпив стакан фруктового чая, откинулся на спинку кресла. Вернер вместе с поваром собрали со стола посуду и покинули кабинет. Им предстояло приготовить свадебный обед. Вслед за ними ушла в свою спальню Ева Браун. В кабинете остались: Гитлер, Геббельс, Борман, Кребс и секретарь-стенографистка фрау Винтер.

Гитлер прошелся вдоль стола, посмотрел на потолок: это был знак, что он сейчас начнет высказывать исторические по своему значению мысли. В зрачках его как бы вспыхнул синий огонь — огонь зла.

— Итак, американцы разрушили дрезденские заводы и тем самым бросили Сталину перчатку в лицо, — начал он. — Черчилль собирает наше оружие, чтобы направить его против русских… Сталину известно, что Гиммлер и Геринг ведут на западе переговоры о перемирии. Не сегодня, так завтра Сталин пошлет своим союзникам протест. — Гитлер прошелся по кабинету, волоча правую ногу: последнее время правая нога и левая рука отказывались ему служить, он выглядел разбитым и больным. — Сегодня ночью я слушал музыку Вагнера. Великий композитор не верил в смерть и остался бессмертным. Я слушал его величавую музыку, и мне вспомнилась старинная сказка. Лев и тигр сошлись перед добычей. Целые сутки они стояли и смотрели друг другу в глаза: кто первый моргнет, тот и погибнет. А тем временем…

— Мой фюрер, я понял вас! — вдруг воскликнул Борман, до сей поры молчавший. — Мы должны использовать этот момент!

Гитлер одобрительно кивнул Борману:

— Мартин, я всегда верил в тебя, ты умеешь читать мои мысли. Но вопрос о генеральном сражении у Тиргартена не снимается. Мы должны выиграть время. Для этого я заготовил верный ход: завтра утром генерал Кребс отправится к русским, чтобы договориться о прекращении огня. Перед войной он был военным атташе в Москве, знает психологию и характер русских и должен всеми силами уговорить их командование прекратить огонь в Берлине и начать переговоры о перемирии.

— Поверят ли они нам? — усомнился Геббельс.

— Русские, несомненно, знают, как малы наши силы, и едва ли пойдут на переговоры, — сказал Кребс.

— Я прошу вас, господа, выслушать меня до конца, — остановил их Гитлер. — Сегодня же ночью мы объявим по радио и в газетах о переговорах Гиммлера и Геринга с Западом и назовем это предательством интересов Германии. Так надо… Пусть русские усвоят, что их западные союзники, особенно Черчилль, могут договориться с Герингом и Гиммлером о перемирии без Сталина. Сталин знает Черчилля, и это натолкнет его на тревожные мысли… Он пойдет на переговоры… Переговоры будете вести вы: Геббельс, Борман и Дениц. Без меня…

— Без вас, мой фюрер? — спросил Борман.

Гитлер немедленно ответил:

— Сталин не поверит мне, поэтому официально я должен исчезнуть, умереть, сойти с арены, как главный виновник войны. Но фактически я останусь жить и буду жить в надежде поссорить Запад с Востоком. Я передаю вам свое посмертное завещание, а вы постарайтесь довести его содержание до русских, до Сталина…

— Другого выбора нет, надо использовать и такой ход, — согласился Геббельс.

— Мое посмертное завещание, — продолжал Гитлер, — откроет перед вами возможности убедить русское командование и Сталина начать переговоры с новым правительством, во главе которого номинально будет стоять Дениц — президент и верховный главнокомандующий. Он сейчас в Мекленбурге. Переговоры о перемирии должны состояться в Берлине, как столице Германии, куда прибудет новый президент, после прекращения здесь огня. Это один из доводов, который должен привести Кребс. Таким образом, мы выигрываем время для того, чтобы довести противоречия наших врагов до высшего накала, вплоть до столкновения войск…

— Это будет чудо! — восхитился Борман.

— Да, я верю в чудо. Оно должно свершиться. На сегодня я назначил мое бракосочетание. Гарнизон Берлина должен узнать об этом событии, знаменующем внутреннюю силу и жизнеспособность рейха. — Гитлер нажал кнопку. В дверях появился адъютант. — Пригласите Николаса фон Билоу. Он будет свидетелем и своей подписью скрепит мое личное завещание.

Вошел высокий, весь в черном, имперский пастор Николас фон Билоу.

Гитлер дал знак Винтер, и она села за машинку.

— Пишите в трех экземплярах, — распорядился он и начал диктовать: — Мое личное завещание.

«Хотя в годы борьбы я считал, что не могу взять на себя такую ответственность, как женитьба, но теперь, перед смертью, решил сделать своей женой женщину, которая после многих лет настоящей дружбы приехала по собственному желанию в этот почти окруженный город, чтобы разделить со мною свою судьбу.

Она пойдет со мной на смерть по собственному желанию, как моя жена, и это вознаградит ее и меня за все, что мы потеряли в результате моего служения германскому народу.

Все мое имущество принадлежит партии или, если она больше не существует, государству. Если государство тоже разгромлено, то нет никакой необходимости давать дальнейшие распоряжения. Картины, приобретенные мною за эти годы, я собирал не для себя лично, а для того, чтобы создать картинную галерею в моем родном городе Линце на Дунае, и я бы очень хотел, чтобы это мое желание было выполнено.

Своим душеприказчиком я назначаю своего самого преданного товарища по партии Мартина Бормана. Он имеет право принимать любые решения. Он может передать моим родственникам все, что дорого им, как память, и все, что необходимо для того, чтобы обеспечить их существование, особенно существование матери моей жены и моих верных работников, мужчин и женщин, которые ему хорошо известны. Большинство из них мои бывшие секретари — фрау Винтер и другие, которые многие годы помогали мне своей работой. Моя жена и я избрали смерть, чтобы избежать позора падения и капитуляции. По нашему желанию наши тела должны быть немедленно сожжены в том месте, где я осуществлял большую часть моей ежедневной работы за двенадцать лет службы своему народу.

Берлин, 29 апреля 1945 г. 4.00.

Закончив диктовать, Гитлер сел в кресло, прочитал написанное, подписал, затем пригласил подписать завещание Николаса фон Билоу, Бормана, Геббельса и Кребса.

В завещании указана дата 29 апреля 4.00, но писалось оно вечером 28 апреля. Расчет простой. Генерал Кребс должен был передать этот документ советскому командованию в полном смысле этого слова «от свежего трупа Гитлера» и этим завоевать доверие русских.

Николас фон Билоу покинул подземелье тотчас же после подписания завещания. Затем Гитлер продиктовал политическое завещание, для подписания которого был приглашен еще один свидетель, постоянный советник штаб-квартиры Гитлера, депутат рейхстага адъютант Гитлера Вильгельм Бургдорф.

Через несколько минут Геббельс приступил к исполнению обязанностей канцлера Германии, а генерал Кребс отдал приказ приготовить белые флаги: он собирался перейти линию фронта и начать переговоры с советским командованием о прекращении огня в Берлине.

Однако Кребсу донесли, что русские части, наступавшие непосредственно на имперскую канцелярию, остановились перед Тиргартеном. Кребс остался на командном пункте начальника Берлинского гарнизона генерала Вейдлинга. Вместе с Вейдлингом ему удалось усилить оборону Ландвер-канала хорошо обученными батальонами особой бригады лейб-штандарт «Адольф Гитлер». Эти батальоны, по их расчетам, должны были выиграть значительно большее время, чем предполагал Гитлер.

Майор Зейдлиц залпом выпил два бокала вопреки распоряжению Геббельса. Геббельс разрешил лишь один бокал: всем офицерам предстояло выйти из подземелья и разнести по гарнизону приказ о генеральном сражении; каждому командиру, до батальонного включительно, приказано было дать расписку в том, что приказ получен и что расписавшийся дает фюреру клятву сражаться до последнего солдата.

Выпив два бокала, Зейдлиц налил себе третий, и никто не остановил его, потому что ему выпало самое опасное поручение — пробраться в Потсдам и оттуда проскочить в Мекленбург, к «президенту Германии» Деницу, с секретной директивой:

«Гитлер уходит, и вся власть передается в руки Деница, Геббельса и Бормана».

Помимо этого, Зейдлиц должен был передать устное распоряжение Геббельса:

«Задержите армию Власова, которая не ушла в леса Тюрингии — в район малой войны, а стремится прорваться в Чехословакию. Власова надо арестовать и расстрелять».