Утро без рассвета. Сахалин - Эльмира Нетесова

— Ошибаешься, Яровой! Я устраню тебя! — зловеще прошептал Клещ и, рванув на себе рубашку, заорал: — За что?! Я не виноват! Остановись, Яровой! Не убивай, — бился Беник головой о стенку, рвал кожу на своем лице. Стучал ногами.

— Хватит, Беник! Концерт окончен! Посмотри сюда, — указал он на окошко, из которого смотрели на Беника глаза понятых. Клещ сразу утих. Сел на табурет.

— Богатый у тебя арсенал. Но методы староваты. Ну что же, любопытно было встретиться еще раз с тобой. Поговорить. Ну, а теперь — все! — Кстати, я забыл сказать… — начал Клещ.

Яровой, едва не нажавший кнопку вызова конвоя, подождал.

— А что мне грозит? — спросил Беник.

— Соучастие в убийстве с особой жестокостью по первому эпизоду, убийство с целью скрыть ранее совершенное преступление — по второму, покушение на убийство с той же целью — третий эпизод.

Поджог, а также нарушение режима поселения — по совокупности. Методом поглощения — сам понимаешь… Статья от… и до… Но я не суд. Я не решаю, — ответил Яровой. И добавил: — Конечно, будет учтено, что эта судимость не первая.

— Но у меня сын! — простонал Клещ.

— Знаю. Ребенка и мне жаль. Как человеку, жаль, — вздохнул Яровой и нажал кнопку.

— Яровой! Но ведь он один у меня!

— Раньше, Беник, надо было думать. Раньше.

Следующим предстоял допрос Мухи. Аркадий знал, что это не Клещ и, взвесив все, подготовился…

Муха вошел тяжело. Грузно сел на табурет, молча слушал. Следователь объявил и разъяснил, в чем он обвиняется. Перечислил доказательства. Сенька будто прирос к табуретке. Внешне никак не реагировал на слова Ярового. Но слушал внимательно.

— Признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях? — спросил следователь.

— Признаю в том, что был дураком и не пришиб тебя на деляне. Виновен! Да ты мне не морочь мозги! Я не дурней тебя! Я на суде скажу, как ты вымогал показания против нас у начальства! Как грозил прорабу и леснику! Как подкупил Юрку и наобещал ему всякое! Грош цена твоим доказательствам! Кто помогал тебе? Я не скрою! Все скажу. Мне известно, как ты грозил Вовке посадить его. И в больнице сказали, что нервное потрясение наступило в результате психического воздействия. Клещ у санитара «скорой помощи» все выведал…

— Журавлев обследован комиссией судебно-медицинских экспертов. И ни вы, ни я, а лишь суд будет решать — принимать его показания в счет или нет. Кстати, он их еще не давал. Так что оставим Журавлева в покое. К вашему допросу и к раскрытию преступлений он не имеет никакого отношения, — сказал Яровой.

— Я заявляю ходатайство следствию, — мрачно сказал Муха.

— Какое? — удивился следователь.

— Когда Бенька пошел с Гиеной к гостинице, за ними вышли трое мужиков. Мне они показались подозрительными. И они вернулись в зал ожидания аэропорта позже Клеща, — говорил Муха.

— Значит, вы заявляете ходатайство об установлении и проверке их личностей? Так я вас понял? — спросил следователь.

— Да.

— Я вынужден отклонить ходатайство.

— Почему?

— Все пассажиры, а их, в тот день в Хабаровске было сорок шесть человек, проверены. Повторную проверку проводить нет необходимости. Посторонних, а именно провожающих или горожан, в это время в порту не было. К тому же, из оставшихся кроме вас мужчин-пассажиров — шестеро были престарелыми пенсионерами, а девять — малолетние. Еще трое — сопровождающие грузов, которые не покидали диспетчерскую порта, ожидая вылетов, а пятеро — вылетели раньше, чем была задушена Гиена. В гостинице порта останавливаются лишь матери с грудными детьми.

— И ты думаешь, что раскрыл дело? Что тебе удастся засадить нас? Но я не Клещ, не одессит-интеллигент! Я — «Муха!» — встал Сенька во весь рост. — Я не таким, как ты, сворачивал шеи. Из моих рук зверь не вырывался! Ты меня засадить вздумал? Да я тебя пришью и ни одна экспертиза не поможет тебе! Ты не успеешь нажать кнопку. А и успеешь, они опоздают! Ты что ж, падла, с нами шутить вздумал? — подходил Муха.

Глаза его наливались кровью. Громадные волосатые кулаки сцеплены в кувалды. Яровой смотрел на него.

— Прощайся с жизнью, паскуда! — подошел Сенька почти вплотную к Яровому.

— Стоять! — раздалось внезапно с порога кабинета. И дюжие конвойные, опередив рывок Мухи, быстро увели его из кабинета.

…Допросы. Они закончились. Теперь уже не будет встречи с Клещом и Мухой. Заключение экспертов дало возможность сделать выход на место происшествия с участием Журавлева. Неожиданно для Ярового Вовка оказал ценную услугу. Появились дополнительные вещественные доказательства убийства Евдокимова. Следователь перечитывает заключение экспертов:

«Журавлев страдал провалами в памяти только во время приступов. Помимо них события помнит, но руководить своими поступками во время пребывания в марте в Ереване не мог. Память механическая. Наблюдалась психическая подавленность. Проведен курс лечения. В настоящее время провалов в памяти не наблюдалось. Наметилась психическая уравновешенность. Может быть использован, как свидетель, при даче показаний. В настоящее время может руководить своими действиями…»

Яровой принимается за составление обвинительного заключения. Скоро он передаст его вместе с делом на утверждение прокурору республики. Дело получилось объемистое. Три больших тома. Их будут изучать тщательно, детально. Это знает Яровой. Будут изучать государственный обвинитель, судебная коллегия и защита.

Дело… Оно, как детище. Давшееся громадными, нечеловеческими усилиями, риском и переживаниями, бессонными ночами и размышлениями. Сколько дорог и судеб человеческих прошло перед глазами во время следствия. Все они остались в памяти Ярового на всю жизнь.

«Нет, ты не сядешь за описательную часть обвинительного заключения, покуда живы эмоции, пока они дают тебе о себе знать. Оценки событий, преступлений Мухи и Клеща не должны быть связаны с тем, что пережито тобою — Яровой. Они виновны в преступлениях, но не в трудностях раскрытия. Пусть твоя объективность, Яровой, не будет подвержена влиянию личных переживаний…»

Закон… Яровой опять подходит к окну, волнуясь. Но ведь государственный обвинитель, да и суд, вероятно, тоже будут недоумевать, почему это я, арестовав троих поселенцев, лишь двоих признал виновными в совершении преступления. А Владимира Журавлева, лишь свидетелем по делу. Многие ли, все ли помнят, что такое эксцесс исполнителя? Все ли смогут проникнуть в суть, понять и поверить? Не окажется ли Вовка для них таким же преступником, как Муха и Клещ?

Конечно, нелегко доказать, что человек мог совершать какие-то поступки и в то же время не мог ими руководить. Но это было именно так. Ведь Журавлев согласился на свою смерть, писал письмо под диктовку помимо согласия. Его сопротивление было сломано теми, кто держал его жизнь в постоянной опасности и страхе. Его, больного, принудили к этой поездке. И, связав страхом внушенного соучастия, постоянно грозили расправой.

Журавлев… Яровой вспоминает недавнюю встречу с ним. Правда, он еще не прошел ноющего курса лечения. Но перемены уже налицо. Он уже спокойнее говорил обо всем, что помнил из случившегося. Помогал следователю. Но прошлые провалы в памяти были отчетливо видны. Вовка теперь понимал всю тяжесть содеянных Веником и Сенькой преступлений и тяжело переживал.

Яровой был уверен в его невиновности. Но как поверят в это суд и государственный обвинитель? Доводы! Факты! Они должны стать неопровержимыми доказательствами правильности твоих утверждений.

Вовка… Трепещут на дереве листья, радуясь жизни, теплу, солнцу. Как хорошо жить! Жить! И чувствовать себя человеком! Не знать за собою черных следов. Знать, что ты нужен кому-то на этой земле! Знать, что тебя очень ждут где-то люди!

Вчера с Камчатки, из Соболево, пришло письмо от работников животноводческой фермы. Там Журавлев работал год[16]. Люди — обычные доярки, пастухи, старому и заведующий фермой, просили передать им Вовку на перевоспитание. Просили суд и следствие учесть то, что Журавлев хорошо работал.

Этим людям была не безразлична судьба человека. Яровой вспоминает их зримо. Они проходят перед его глазами с их рассказами о Вовке. Вспоминаются слова старика-сторожа: «Володюшка любил сказки. А то как же? У кого жизнь была нелегкою, тот, как дитя, верит, что доброе, хоть и обошло его, зато других не миновало». Не о каждом такое могли сказать. Не в каждого поверить.

Яровой садится за стол. Все! Все обдумано. Все решено. Ровные, четкие строчки ложатся на бумагу. В них ни одного лишнего слова, ни намека на эмоции, ни грамма сентиментов. Сухая объективность. В ней нет места пережитому.

Шелестит перо по бумаге. Исписанные листы ложатся аккуратно. В кабинете царит тишина. Тихо! Не шуми, не смейся под окном озорным мальчишкой дерево. Не заглядывай в окно своими ветками. Теперь Яровому не до тебя.