Утро без рассвета. Сахалин - Эльмира Нетесова

— Погоди! Давай подумаем, как ему сдохнуть, чтоб в самоубийство поверили, — перебил Клещ.

— Да как? Пусть удавится.

— Здесь нельзя. Подозрительно. Как он тут оказался, так далеко от дома, все знают, что он с порта не высовывался. Дальше Ноглик нигде не был, — сказал Клещ.

— Ну, отвезти — не проблема. Да только стоит ли душиться? Да и на чем? Вишь какой у него ремень жидкий, не выдержит. Да и короткий. Еле хватит, чтоб петлю для головы сделать. На узел не останется, — бубнил Муха.

— У меня в лодке веревка есть. Буксирная. Пусть на ней вздернется, — предложил Бенька.

— А потом тебя за задницу вздернут. Эту твою веревку не только каждый плотогон видел, а и «мусора», когда лодку осматривали в милиции, — возразил Муха.

— Тогда пусть пиджак с письмом на берегу оставит, а самому камень на шею и в воду, — предложил Клещ.

— Камень ты чем привяжешь? Ремнем его? Так не выдержит. За рубаху — тоже не дело, туда лишь кирпич влезет. И он не утянет на дно.

— Тогда пусть вены перережет себе, — предложил Клещ.

— Дурак! Так это — улика! Вены перерезать ему могли помочь. А если сам — так надо, чтобы он сделал это либо у себя на складе, либо в общаге. А ты поверишь, что он сделает это, а не побежит к Яровому. Нет, я хочу сам убедиться. Сам увидеть. А резать вены за Ногликами, какой дурак станет? — возразил Муха.

— Так он и есть дурак.

— Но лишь временами. Врачи при вскрытии определят, сделал ли он это во время приступа или же нет. Если нет, то на кого подозрение упадет? То-то, — урезонил Сенька.

— Тогда надо сделать вот что. Там за Ногликами, раскорчевку тайги делают. Под строительство дома площадку расчищают. Многие коряги выдернуты, но не вывезены. Пусть он станет в яму, под корягу, ремнем охватит за сук и потянет на себя. Коряга и придавит. Так, что ни один медик по кускам не соберет, — предложил Беник.

— Чепуха! А как его найдут? Кто его пойдет искать? Сам говоришь — время дорого. К тому же риск. Может, не раздавить, а только покалечить. Он и растреплется. А нам и проверить нельзя. Подойди мы глянуть — сдох ли он, следы на земле останутся. Земля-то взъерошена. А подозрение на кого? На нас. Нет. Это не подходит. Надо, чтоб на виду. Чтоб враз заметили. И без подозрений, — говорил Муха.

— А как?

— Я думаю, нехай он сдохнет как белка.

— Не понял.

— А и понимать нечего. Белка, когда ей жрать нечего, в развилку меж сучками головой сунется и будь здорова!

— Какие же сучки Трубочиста выдержат? Он хоть и дохлый, но не белка, — возразил Клещ.

— Не белка. Иначе бы не сидели тут с этой падлой. Да только дерево такое имеется. Прямо у Ноглик. На берегу реки. И сучья в мою руку толщиной. Как вилки торчат. Приметил, когда сюда меня везли. И потом, когда из Еревана возвращался. От земли они невысоко. Подтянуться можно запросто. Или на пенек, что под сучьями стоит. В аккурат на рост Трубочиста. Встанет, вденется. Оттолкнется от пенька. И готов. Нам с реки будет хорошо видно. Метрах в десяти — не больше. И сбежать не сможет, — предложил Муха.

— А если горло не передавит?

— Передавит. Мы проследим. Суки там крепкие. Любого выдержат. В крайнем случае я еще за ноги дерну для верности. Под деревом бамбук растет. Молодой. Через час распрямится. И запаха не даст. А нам — надежно. Коли сбежать вздумает, своими руками его в развилку всажу, — пообещал Сенька.

— Ну что ж. Давай так, — согласился Клещ.

— Давай поживее, чтоб к утру успеть вернуться, — торопил Муха.

— Да. Только я прихватил бутылку. Для этого дурака. Пусть простится с жизнью, выпьет напоследок за смерть свою. Для храбрости. И для медиков. Чтоб не искали приступ. Чтоб, отчаянье нашли.

— Молодец! — похвалил Муха.

— Пей! Из горла! — сунул бутылку Журавлеву Бенька.

Яровой слышал, как застучали зубы Вовки о горло бутылки.

— Пей! Не тяни! — торопил Муха.

Через несколько минут пустая бутылка полетела в кусты. Аркадий вздрогнул, хорошо, что никого не задела.

— Вставай, пошли! — послышался голос Клеща.

— Живей! Ну! Чего раскис? Иль обосрался? — хохотнул Муха и все трое направились к берегу.

И тут же ночную тишину разорвал пронзительный крик сороки. Сигнал, поданный лесником. Это его толкнул в бок Яровой. Поселенцы на секунду замерли.

— Стоять на месте! — кинулись к ним оперативники.

Клещ тут же кинулся к лодке. Но оперативник сбил его. Надел наручники. И, оглушенного, связал. Муха заорал по-звериному:

— Продал лягавым! — и прыгнул к Трубочисту. Но пудовый кулак его опустился на голову Юрки. Откинутый в сторону, Трубочист плакал пьяными слезами, не понимая, что лучше для него — смерть или спасение.

Оперативники долго боролись с Сенькой. И лишь старый лесник, вовремя подсунувший под ноги Сеньки корягу, навалился на упавшего, заломил ему руки. Оперативники быстро надели на них наручники.

Три лодки, дружно вздохнув моторами, вскоре отчалили от берега. И побежали по воде вниз. К Ногликам. Аркадий сидел в лодке. На дне ее, проклиная все и всех, лежал Муха. Рядом вздрагивал всем телом Трубочист. В первой лодке везли Клеща.

Да, не подслушай Яровой этот разговор, в присутствии свидетелей, вряд ли удалось бы ему закончить расследование. Он это понимал. Преступники оказались умнее, чем можно было предположить…

Вот Трубочист, кажется, трезветь начал. До него понемногу стало доходить все случившееся. Он на холодном ветру вытирал мокрое лицо и со страхом смотрел на Муху, крутившегося на дне лодки. Тот ругался так, что Вовка вздрагивал, а оперативники надрывали со смеху животы.

Яровой не слушал. Он думал о своем. Ведь вот и в засаде узнал о многом. Но ни Муха, ни Клещ не сказали, как убили они Скальпа. Но убили! Это уже вне сомнений.

Но как убили? Это предстоит установить и доказать. И сделать это тяжело! Ведь спасенный от смерти Трубочист ничего не знает о тайне убийства Скальпа, да и о смерти Гиены ему вряд ли что известно.

Яровой смотрел на Вовку. Тот угнул голову. Обхватил ее руками. Словно от ударов прикрывал. Плечи Трубочиста будто судорога передергивала. А Муха все кричал. До слуха Ярового донеслось

— Продался, падла! Сука припадошная! Кентов сыскал?! Снюхался! Ничего! Вместе отбывать будем! Там все с тебя взыщется! И это…

— Молчать! — приказал ему следователь.

— А ты мне рот не затыкай, гнус проклятый. Я еще не на суде. Там посмотрим, чья возьмет, кто из нас закрутится. За наручники, надетые до приговора, еще отвечать кое-кому придется. Не вы одни грамотные, падлы лягавые!

На следующий день Яровой с утра пошел к прокурору района. Тот встал навстречу Яровому. Долго жал руку.

— Я вам письмо тут принес. Жалобу на меня, — достал следователь письмо Трубочиста.

— Жалобу? Интересно. Дайте познакомлюсь, — взял он письмо и пробежал глазами по строчкам. Яровой внимательно следил за выражением его лица.

Вот брови прокурора сдвинулись, образовав одну кустистую злую полосу. Потом складки прорезали лоб.

Прокурор прошел за свой стол. Сел грузно. Читал медленно. Перечитывая иные слова снова. Руки его нервно переворачивали страницы. Вот и скулы заходили. Прокурор явно досадовал. Дочитав письмо, он отложил его в сторону. Холодно, отчужденно посмотрел на Ярового и процедил сквозь зубы:

— Да, не завидую я вам, товарищ Яровой, нас на севере за такие вещи по голове никого не погладят, — потряс он письмом и продолжил:

— Я вынужден потребовать от вас прекращения следственных действий по делу. Мне надо связаться с прокурором области. Изложить ему все произошедшее, а уж он, в свою очередь, созвонится с прокурором вашей республики. Пусть они решают, как быть дальше. Но я не позволю, чтобы в моем районе следователи работали как частные детективы! У нас каждый человек находится под охраной закона. И этот закон, смею заметить, стоит на защите прав и интересов каждого. Вне зависимости свободный это человек или поселенец. Работает он на пользу государству и обществу — значит, это человек нужный нам. И ни вы, ни я, не смеем преследовать людей за прошлое всю жизнь! Наказание отбыто! Человек исправился! И стыдно вам — юристу, работать так топорно! Простите, но я был гораздо лучшего мнения о вас! — лицо прокурора побагровело.