Високосный год - Манук Яхшибекович Мнацаканян

Сверху снова донеслись шаги Шамрик. Теперь она стояла у платяного шкафа, и Мелкон даже услышал, как со скрипом открылась дверца.

Шамрик перебрала выглаженное, старательно сложенное белье, нашла, что ей было нужно, сменила простыни себе и Мелкону. Потом взбила подушки, сменила на них наволочки. Нагнулась, долго рылась и наконец вызволила из глубин шкафа шелковую ночную рубашку — подарок в день свадьбы, которую ни разу еще не надевала: берегла дочке в приданое. Она погасила свет и, стыдясь собственной наготы, скользнула в шелковую, приятно холодившую тело рубашку. В темноте Шамрик распустила свои густые волосы, расчесала их и рассыпала по плечам, нашла флакон дешевеньких духов, надушилась.

Мелкон проверил задвижки на окнах, в последний раз огляделся и, гася лампу, поднялся наверх.

— Ты что это свет погасила?..

— Легла уже, — прошептала Шамрик.

— А двери зачем заперла? — потянув за ручку, попенял Мелкон.

Шамрик услышала, как в коридоре загромыхал настенный умывальник, услышала удаляющиеся шаги мужа.

— Разве он когда так досадовал? — вздохнув, сказала Шамрик самой себе.

Бродившая в коридоре собака с грохотом опрокинула мусорное ведро Аник и, поскуливая, убежала. Аник вышла, громко чертыхаясь, подмела разбросанный мусор и ушла.

Мелкон вошел в дом, запер за собой дверь, медленно подошел к тахте, сел.

— Не ложишься?..

— Слушай-ка, что скажу, — зажигая папиросу, сказал Мелкон, — есть у нас немного денег. Так я сотню с собой заберу…

— Бери все…

— На что мне? Да и Хосров принесет. Сотню я заберу, а на остальное купи хорошего барана, отдай Хачатуру зарезать и приготовь кавурму.

Огонек папиросы долго теплился около губ Мелкона, затем, угасая, сполз вниз.

— Мелкон…

— Да?..

— Чего не ложишься?..

— Дров, говорю, нету, как вы тут зимой будете?..

— Может, до зимы вернешься?..

— Вернусь. Если ничего не достанете, в подвале доски возьмете. Доски крепкие и гореть будут хорошо.

— Те доски я не трону.

— Не дури. Детей застудишь.

— Дай бог, чтоб до зимы вернулся.

— Дай бог, — проворчал Мелкон. — Кто его знает, может, проведают, что бондарь хороший, и на фронт не пошлют.

— Хоть бы, хоть бы… очень уж я этого фронта боюсь.

— Бойся, не бойся — все одно, — Мелкон вытянулся на тахте. — Прикажут — надо делать.

— Ты хоть ружье-то брал в руки когда?

— Не-е. Да вон и Аршак не брал ведь. А тоже забирают.

— Держитесь друг за дружку.

— А то как же?.. Военком говорил, что нас стрелять научат.

На подоконнике в цветочном горшке что-то зашелестело. Раскачивался от ветра и скребся по стеклу засохший лист. Мелкон на ощупь нашел на столе спички, зажег потухшую папиросу. В свете спички лицо мужа показалось Шамрик побледневшим.

— Ты мне скажи, — нарушил тишину Мелкон, — как жить-то будете?..

— Бог милостив.

— Заладила: бог милостив да бог милостив! — неожиданно разозлился Мелкон. — Оба работали, и то еле концы с концами сводили.

— Не сердись: что тут поделаешь, вытянем как-нибудь.

— Ох, — покачал Мелкон головой, — изведут там меня ваши заботы.

— Будешь о нас думать, и сам в беду попадешь, — набросилась на него Шамрик. — Ты о нас не думай!

Мелкон не ответил. Нагнулся, развязал шнурки, снял ботинок, выпрямился, подумал немного и сказал:

— А то, не надо кавурму делать, а? Купи масла, посоли и держи.

— Лучше кавурму сделаю, уж очень ее дети любят.

— То-то, что любят, — выпустив из руки ботинок, повысил Мелкон голос, — прикончат все за месяц, а дальше что делать будешь?

— Куплю масло.

— За матерью моей хорошенько присматривай. И чтоб я не слышал, что ты с ней ругалась. — Он стянул с себя рубашку, нагнулся и, снимая носки, сказал со вздохом: — Эх, был бы Нерсик старшеньким, мало-много, а помог бы.

— Не нужна мне их помощь. Лишь бы учились.

— Да, — согласился Мелкон, — а то туго им будет.

Мелкон бросил брюки на тахту, приблизился. Шамрик откинула одеяло, подвинулась.

— В последний раз ложусь в постель, — кладя голову на подушку, сказал Мелкон.

— Все будет хорошо, — жена обняла мужа, прильнула головой к его груди.

— Дай подумать, что делать будем.

— Не уехал еще, а уже чужой какой-то, — вздохнула женщина.

— Почему это чужой?

— Да так.

Прижавшись к мужу, Шамрик замерла, умолкла. Под окном соседка Еран постукивала чугунным утюгом о землю, выбивая из него уголь, затем облила его водой; послышалось шипенье. Засохший лист вновь поскребся о стенку цветочного горшка.

— Завтра в это время в поезде буду, — заговорил наконец Мелкон, потом задумался и сказал жене: — Если не вернусь, даю тебе полную свободу: выходи замуж.

Мелкон не сразу понял, что жена плачет.

— Ты чего?

Шамрик не ответила. Прижавшись к мужу, она затряслась еще сильнее.

— Я тебя спрашиваю…

— Думаешь, до того мне, — рыдала жена, — не уехавши, замуж меня выдаешь?..

— Перестань!

— Да как ты можешь? — еще громче зарыдала жена. — Знай, ничего мне не нужно.

Мелкон хотел погладить ее по волосам, но она отстранилась.

— Да будет тебе, — сдался Мелкон.

— Ты езжай, не беспокойся, — подавляя плач, всхлипнула Шамрик. — Я твою честь не уроню…

— Ну, сказал человек глупость…

— Разве ж такое говорят?.. Разве ж такое говорят?..

Мелкон выбрался из постели, сел на тахту, закурил. Напротив, на втором этаже, засветился балкон, полоска света осветила лицо Мелкона. Какая-то старушка, опершись на перила, вытряхивала тряпки и, кончив, снова погасила свет.

— Нам и двух твоих строчек хватит, только пиши почаще.

Муж промолчал. Забрался с ногами на тахту и, ссутулившись, обнял колени.

— Иди ложись, простудишься.

— Как только обзаведусь деньгами — вышлю. Или пришлю детишкам одежонку.

— Ложись, простудишься, — Шамрик подумала немного и спросила: — А может, не возьмут, если заболеешь?

— «Не возьму-ут»! — передразнил Мелкон. — Сапожника Шмо вон с