Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки - Дмитрий Спивак

Впрочем, вернемся к истории лютеранской общины св. Анны. Согласно приказу Р.Брюса, занимавшего тогда пост коменданта города и Петропавловской крепости, этой общине было передано здание изрядно уже обветшавшей кирхи св. Петра, поставленное на территории упомянутой крепости практически одновременно с ее основанием и, следовательно, принадлежавшее к числу старейших культовых зданий нашего города. Таким образом, с освящением на Невском проспекте в 1730 году внушительной Petrikirche, в нашем городе оказалось две кирхи св. Петра и, соответственно, две общины, носящих это имя. Решением графа Миниха, в 1735 году старая кирха была снесена, а на ее месте построен новый лютеранский храм, оригинальной восьмиугольной формы, фахверковый на каменном основании, который и был позже освящен, ко всеобщему облегчению, во имя не св. Петра, но св. Анны. Изящное здание в стиле раннего петербургского классицизма о двух элегантных фасадах, которое стоит по тому же адресу (Кирочная, дом 8) по сие время, было выстроено для общины св. Анны гораздо позже, уже в екатерининские времена, известным архитектором, лютеранином по вероисповеданию, Юрием Матвеевичем Фельтеном.

Третья крупнейшая евангелическо-лютеранская община невской столицы образовалась, отделившись от общины св. Петра в 1728 году, на Васильевском острове, и получила имя Преображенской в соответствии с его первоначальным названием. Как известно, переезд на остров при отсутствии стационарных мостов был часто затруднен. Это и послужило формальной причиной отделения. Кроме того, Васильевский остров стал одним из мест концентрации немецкого населения – по преимуществу служащих таможни, биржи, и, разумеется, Академии наук. Сначала богослужения проводились в специально снятом для этих целей доме, располагавшемся во 2-й линии Васильевского острова. С течением времени, дом удалось приобрести в собственность, потом провести несколько ремонтов. Наконец, к лету 1768 года, для нового здания кирхи был выделен участок, почти на углу 1-й линии и Большого проспекта. Возведение нового здания было также поручено архитектору Юрию Фельтену. К 1771 году легкое здание с четырехколонным дорическим портиком и стройной башенкой было закончено и освящено во имя св. Екатерины.

Точнее, медная плакетка закладного камня указывала на то, что «Немецкая Евангелическо-Лютеранская община на Васильевском острове основала этот храм во имя высочайшей императрицы» – то есть во имя царствовавшей тогда Екатерины II. Надпись эта весьма примечательна: она продолжает традицию смешения имен земного потентата и его (или ее) небесного патрона, которая была заложена еще в имени самого Санкт-Петербурга. Как справедливо подчеркивает современный исследователь истории петербургского протестантизма Т.Н.Таценко, «в отношении санкт-петербургских лютеранских церквей мы уже третий раз сталкиваемся со случаем, когда церковь получала имя небесного покровителя правящего императора или императрицы: церковь Св. Петра, церковь Св. Анны, церковь Св. Екатерины». Выделенный таким образом сегмент культовой топонимики протестантского Петербурга представляется нам заслуживающим всяческого внимания. В нем была выстроена сознательная параллель названиям православных храмов столицы – прежде всего, Петропавловского и Исаакиевского соборов, кодирующим каждый на свой лад царское имя. В то же время, названия лютеранских храмов указывали на царствования «петербургского периода», отличавшиеся наибольшей благосклонностью властей по отношению к немецкой общине.

Следует также обратить внимание читателя на статуи апостолов Петра и Павла, включенные в композицию фасада кирхи св. Екатерины. Первоначально они размещались в нишах по сторонам входа, то есть под крышей портика. Позже, в начале XX века, они были вынесены наружу, в ниши фланкирующих портик стен симметричных лестничных пристроек, что сделало их еще более заметными. Композиционно аналогичный прием применен и в знакомом читателю здании кирхи св. Петра, построенном в 1832–1838 годах архитектором А.П.Брюлловым. Единственное существенное отличие состоит в том, что тут статуи обоих апостолов были вынесены ближе к Невскому проспекту, где и были помещены на особых постаментах. В Граде св. Петра установлено несколько памятников Петру I – однако, как это ни удивительно, почти нет статуй, представляющих небесных покровителей города – апостолов Петра и Павла. Наиболее ранним и, повидимому, самым известным исключением может служить изображение апостола Петра в сцене низвержения Симона-волхва на аттике Петровских ворот Петропавловской крепости. Но там, впрочем, мы видим не «круглую скульптуру», а, собственно говоря, многофигурный резной барельеф. Скульптура не пользовалась популярностью в православной традиции, хотя в петербургском православии эта установка была отставлена на второй план. Достаточно вспомнить хотя бы о четырех скульптурах святых, установленных в нишах северного портика Казанского собора.

Меньшей популярностью у петербуржцев пользуются превосходно исполненные, однако суховатые по внешнему облику барельефные изображения обоих апостолов с их символами – мечом и ключом, установленные на створках массивных дверей главного, западного входа в Исаакиевский собор. Они были выполнены в середине XIX столетия опытным петербургским скульптором И.Витали. Можно упомянуть и о статуях апостолов Петра и Павла, поставленных в нишах по обе стороны ворот, ведущих с Лиговского проспекта к Крестовоздвиженской церкви (дом 128). Если встать перед надвратной колокольней и посмотреть наверх, то можно заметить, что их дублируют аналогичные изваяния меньших размеров, установленные на одном из ярусов колокольни. Фигуры апостолов Петра и Павла выглядели бы вполне уместно на пьедесталах, фланкирующих колоннаду Казанского собора со стороны Невского проспекта, тем более что строился он повелением Павла I, и в своем облике нес отсылки к собору св. Петра в Риме. Весьма любопытно, что установка таких фигур была предусмотрена по первоначальному плану со стороны главного, восточного входа в собор. Гранитные постаменты для статуй апостолов до сих пор сохранились. Они завершают знаменитую ограду сквера напротив главного входа в собор, выполненную в 1811–1812 годах. Из сказанного ясно, что необычайная, по сути дела, настойчивость петербургских лютеран, направленная на восполнение заметного недостатка, представляется метафизически оправданной и уместной.

Магистральная линия развития общего архитектурного текста Санкт-Петербурга во второй половине XVIII столетия определялась расцветом «елизаветинского барокко», уступившего в свою очередь место «екатерининскому классицизму». Разворачивая свои частные архитектурные тексты, петербургские зодчие следовали грамматике, уже разработанной архитекторами ведущих стран Западной Европы. Базовые ее правила были заданы обращением к ордерной системе образцовых зданий классической древности. При реконструкции таких правил, тон задавали прежде всего архитектуры Франции и Италии. Кроме того, сами условия строительства в Петербурге – нестесненность в пространстве и средствах, возможность осуществлять «умной выбор» из увражей любой европейской архитектурной школы – вообще говоря, не имели прямых аналогов на Западе. Вот почему, при поиске следов «немецкого акцента» в петербургском тексте времен императриц Елизаветы Петровны и Екатерины II, мы можем рассчитывать лишь на скромные результаты.

Наряду с этим, Австрия и Пруссия оставались ближайшими к нам из числа крупных европейских держав, а культурные контакты с ними были весьма оживленными. Как следствие, определенные параллели все-таки могут быть проведены. «Елизаветинское барокко» у нас было, по европейским меркам, явлением весьма запоздалым – и в этом качестве его следует сопоставить прежде всего с инерцией барочного мышления у архитекторов католической части Европы в целом, и южнонемецких земель в частности. Вена была в свое время и осталась по сей день своеобразным «заповедником барокко». Оглядка на опыт ее архитекторов была так же важна, скажем, для графа фон Растрелли при работе над Зимним дворцом, как союз с Австрией – для внешней политики Елизаветы Петровны (непривычная для глаза современного читателя, германизированная форма фамилии знаменитого петербургского архитектора иногда употреблялась им в официальных бумагах – затем, видимо, чтобы сановным немцам было понятнее).

Что же касалось зодчих екатерининского времени, то они вовсе не ставили под сомнение доминирующую роль грамматики классицизма. Вместе с тем, наличие центральной, организующей системы подразумевало вычленение зон некоторого «художественного беспорядка», дававших приятное отдохновение от строгостей классицизма. «Так, на рубеже 1760-1770-х годов в русской архитектуре складывается „внеклассическое“ стилистическое направление, объединившее западную – „готическую“ и восточную – „китайскую“, „турецкую“ линии», – отметила историк архитектурной мысли Н.А.Евсина. Первоисточником «готической» линии в европейской архитектуре нового времени было, как известно, творчество английских зодчих. «Восточная» же, в особенности, «китайская» линия обычно возводится к архитектурной практике Франции. Никак не оспаривая общей верности таких положений, нужно заметить, что немецкие зодчие работали в обоих стилях с большим удовольствием и эффектом.