Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки - Дмитрий Спивак

Формулируя свою мысль, император имел в виду не только личную преданность, которая была очевидной. Возведшие на престол Екатерину Великую полупьяные русские гвардейцы также были ей лично преданы. Напротив, возвышенный Павлом I, а позже возглавивший заговор против него граф Петр Алексеевич Пален возводил свой род, как известно, к комтурам Тевтонского ордена. Думается, важной для Николая I была еще и душевная преданность самодержавной форме правления, принятой в государстве Российском. Эта преданность легко давалась прибалтийским немцам, привыкшим располагать жизнью и смертью своих крестьян, отдавать грубые распоряжения, и, в случае необходимости, подчиняться им – а на дворянский гонор, мнение салонов и прочие «французские штучки» смотреть исподлобья. Когда, много позже, в эпическом романе об александровском времени, Толстой характеризовал одного из действующих лиц, как «сына темного лифляндского дворянина», он имел в виду именно этот тип личности (мы говорим о Берге из третьей части второго тома «Войны и мира», глава XI).

Честность, особенно заметная на фоне широкого мздоимства, испокон веков более чем присущего российскому чиновничеству, также входила в число добродетелей немцев на русской службе. «Честные управители встречались почти всегда только в центре, в министерствах или соответствующих им учреждениях. Идея государственной службы как служения обществу была совершенно чужда русскому чиновничеству; она была завезена с Запада, в основном из Германии. Именно прибалтийские немцы впервые показали русским, что чиновник может использовать свою власть для служения обществу». В приведенном высказывании, американский политолог Р.Пайпс заострил свою мысль до почти гротескного вида. Дело, конечно же, было в том, что, в связи с недостатком бюджетного финансирования, российские власти всегда смотрели сквозь пальцы на то, как чиновники, особенно «на местах», кормились «от просителей». В связи с общей простотой отечественных нравов, в осьмнадцатом веке такое кормление было одно время признано официально. В немецких же землях, в особенности в XIX веке, распространялись уже новые «технологии власти», основанные на регулярной выплате жалованья, но и усиленном контроле.

Как всякая привилегированная группа, российское чиновничество первой половины XIX столетия достаточно быстро проявило тенденцию сложения в своеобразную касту. Заботясь о репутации верноподданных, чиновники немецкого происхождения взялись за овладение русским языком и, в массе своей, решили эту задачу. Если в прежнее время немец на царской службе добро если кое-как объяснялся по-русски, то ныне он говорил и писал на местном языке не хуже природных русаков. «Более того, как ни странно, именно образованные русские немцы говорили „самым правильным“, почти безупречным русским языком», – пишет современный языковед В.В.Колесов и заключает: «Такой правильный русский язык – особая примета петербургских немцев». Причина такого положения состояла в том, что немецкие служащие в массе своей овладевали русским языком по нормативным грамматикам и учебникам, а пользовались им прежде всего в присутственных местах (в семьях продолжали говорить почти исключительно по-немецки – если, конечно, они не были смешанными). Отсюда и «сверхправильность» их речи, сразу расслышанная их русскими собеседниками. Сходное впечатление производила выпущенная тогда «Русская грамматика» Н.И.Греча – немца по происхождению и лютеранина, праздновавшего при этом день своего ангела по православному календарю. Присущая этой грамматике жесткая регламентация живо напоминала читателям «линейную» планировку Петербурга.

Патриотизм «петербургских немцев» включал представление о государстве Российском, как общем доме, созданном преимущественно трудами русских и немцев. Как следствие, «служилая среда начинала давать отпор чужеземцам – отпор, особенно ревностно поддержанный, повидимому, балтийскими немцами, считавшими себя коренными русскими», по верному замечанию советского историка И.М.Троцкого. Любопытно, что эта позиция нашла понимание и поддержку в среде собственно русского чиновничества. Суммируя ее, известный мемуарист Ф.Ф.Вигель, сам послуживший чиновником, писал с некоторой иронией, что-де «одни немцы нас хорошо поняли и оттого, если Бог попустит, долго они будут у нас первенствовать»…

Ирония в приведенных словах, кстати, была совершенно факультативна. В официальном отчете, поданном на имя царя в 1843 году, министр народного просвещения и изобретатель знаменитой формулы «православие – самодержавие – народность» С.С.Уваров, касаясь задачи обрусения Прибалтийского края, писал, что главным препятствием на его пути является противодействие местных, остзейских дворян. Все они безусловно преданы Отечеству, – спешил оговориться министр, – однако притом полагают себя в умственном отношении едва ли не выше русских, «… коих они целое столетие снабжали своими административными идеями, своими формами и преданиями». Тон приведенных слов вполне спокоен и деловит. Не вызвало сообщение Уварова ни удивления, ни беспокойства и у царя, хорошо знавшего психологию своих остзейских подданных и уверенного в их преданности. Все приведенные доминанты психологического склада «петербургских немцев» помогли им уверенно войти в состав российского чиновничества времен Александра I и Николая I – и даже занять в нем, как мы говорили, непропорционально большое место. Ну, а общение с чиновниками разных уровней – тем более, почти обязательное для дворян того времени хотя бы кратковременное пребывание на государственной службе, по статской или военной части (переходы с одной на другую были делом обычным) – оказали в свою очередь определяющее воздействие на психологию петербуржцев в целом.

Немцы-декабристы

В своей социальной программе молодые заговорщики примыкали прежде всего, как известно, к теории «естественного права», направляя против самодержавия и крепостничества базовое для нее представление о природном равенстве людей. Некоторые деятели декабризма были знакомы с немецкими философами – кто с Кантом, как Кюхельбекер, кто с Шеллингом, как Чаадаев – однако общая тенденция в развитии их воззрений состояла в продолжении программы французских просветителей XVIII столетия.

Немцы приняли известное участие в декабрьском восстании. Как отмечает специально занимавшийся этим вопросом В.В.Коломинов, из 579 человек, привлеченных к следствию по делу 14 декабря, всего пострадало 13 этнических немцев, двенадцать из коих было приговорено к каторжным работам на срок от двух до двадцати лет, а один казнен. Им был известный читателю со школьной скамьи полковник Павел Иванович Пестель – глава Южного общества, человек высокого благородства и исключительной храбрости. За личное мужество, проявленное в войне против Наполеона, он был награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость».

Признанный вождь движения декабристов, Пестель подверг подробной разработке стратегию и тактические задачи движения в тексте так называемой «Русской Правды», рассматривавшейся им и его соратниками как проект конституции чаемой «Российской республики» (наряду, разумеется, с «Конституцией» Н.М.Муравьева). Базовые положения этого документа основаны на той же теории «естественного права». В других случаях – прежде всего, в высокой оценке традиционной крестьянской общины и ее перспектив в новом обществе – Пестель был очень оригинален, поскольку пришел к ней задолго до выдвижения аналогичных идей славянофилами либо апостолами «русского социализма». Некоторое влияние немецкой Реформации прослеживается в пестелевском призыве конфисковать монастырские земли и ликвидировать сословные привилегии православного духовенства, превратив его в особый разряд государственных чиновников. Однако как раз религиозность Павла Ивановича была более чем проблематична. Пришедший к нему накануне казни лютеранский пастор был втянут помимо своей воли в политическую дискуссию, совсем потерялся и вышел обратно в слезах.

Разгром восстания и последовавшее за ним «умножение умственных плотин» на пути революции, предпринятое царским правительством при самом деятельном участии набиравшей силу бюрократии, знаменовали наступление совсем новых, довольно стеснительных условий в духовном развитии целого поколения. Ну, а улица Пестеля, сохранившая имя наиболее вероятного первого президента несостоявшейся в его время Российской республики, а с нею и мост Пестеля (прежние Пантелеймоновская улица и Гангутский мост) с течением времени появились на карте Ленинграда.

Петербургско-немецкие предприниматели в пореформенную эпоху

Немецкие предприниматели и финансисты в силу одного только своего происхождения были достаточно подготовлены к тому, чтобы принять реформы, начатые под скипетром царя Александра II, и много способствовать их успеху. В распоряжении современного исследователя находятся биографические материалы, касающиеся судеб целого ряда отдельных деятелей и целых родов. Мы обратимся к судьбе одного из организаторов электротехнического дела в России, знаменитого в свое время Карла Федоровича Сименса – и не в последнюю очередь, поскольку можем опереться на материалы недавно опубликованного содержательного исследования В.С.Мешкунова.