В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь - Николай Александрович Лейкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Экипаж подкатил к гостинице. Из подъезда выскочил рослый гайдук в черногорском костюме и стал помогать супругам выходить из коляски. В вестибюле опять лакеи во фраках и белых галстуках, распорядители во фраках и с воротничками, упирающимися в подбородок и не позволяющими вертеться голове, турчонки асансера в фесках и синих куртках. К супругам подошел длинный, как сельдь, англичанин в рейтфраке и белых суконных панталонах, рекомендовался директором компании, которая содержит гостиницу, и на плохом французском языке заговорил с ними.
– Вуаля, монсье… Се ма фам… Она понимает… а муа – плохо… – указал ему Николай Иванович на жену.
Англичанин, держась как палка, обратился к Глафире Семеновне и говорил ей что-то довольно долго, но наконец поклонился и ретировался.
– О чем он? – спросил жену Николай Иванович.
– Говорит, что если мы проживем у них в гостинице более десяти дней и будем аккуратно посещать табльдот, то он скинет нам с общего счета пятнадцать процентов. Очень, говорит, жаль, что вы не взяли у нас сегодня второго завтрака.
– А из-за завтрака ихнего прозевали бы султана? Вечная старая заграничная история. Хотят на аркане в свою столовую тянуть.
Только они хотели влезать в подъемную машину, как подошел распорядитель с таблеткой[64] и карандашом в руках.
– Надеюсь, что вы сегодня посетите, монсье и мадам, нашу столовую и будете обедать у нас? – сказал он. – Обед у нас в восемь.
– Вуй, вуй!.. – отвечал Николай Иванович, поняв слова «дине» и «саль а манже», и махнул рукой распорядителю.
– Вотр ном, монсье?
– Иванов… Николя Иванов и мадам Глафир Иванов…
Распорядитель поклонился и стал записывать в таблетки.
Подъемная машина свистнула и начала подниматься.
Вот супруги в своей комнате. Опереточная горничная около Глафиры Семеновны и спрашивает ее, сейчас она будет переодеваться к обеду или потом.
– Алле, алле… Я сама… Же сюи фатиге… Мерси… – машет Глафира Семеновна горничной, помогающей ей раздеться, сбрасывает с себя лиф, корсет и остается в юбке. – Принесите мне чашку кофе с молоком и булку, – приказывает она.
Горничная смотрит на нее недоумевающе и исчезает.
Сбрасывает с себя Николай Иванович визитку и жилет и валится на диван.
– Фу! Устал, – произносит он.
Стук в дверь. Стучит Нюренберг. Глафира Семеновна накидывает на себя платок и впускает его.
– Когда прикажете, эфендим, явиться к вашего услуга?
– Послушайте, милейший, нам сегодня хотелось бы куда-нибудь в театр, – говорит ему Николай Иванович.
– Вы с вашего супруга хотите?
– Да, да, да… Не сидеть же ей дома. Она-то главная театральщица у меня и есть.
– Нашего театр все такого, куда дамского пол не ходит. Тут кафешантан.
– Отчего не ходят? С мужем и в кафешантан можно.
– Тут у нас все такого кафешантан, что нашего извозчики сидят, нашего лодочники, нашего солдаты и матросы.
– Но ведь те в дешевых местах сидят, а мы возьмем первые места.
– В константинопольского кафешантаны все места одного сорта.
– Но неужели у вас нет настоящего большого театра? Оперы, например, драмы.
– Теперь нет. Приезжала маленького итальянского опера, но теперь уехала, приезжала труппа французского актеров, а теперь она в Адрианополе.
– Да нам не нужно итальянского и французского. Вы нам турецкий театр покажите. Чтобы на турецком языке играли.
– На турецкого языка?
Нюренберг задумался, но тотчас же ударил себе рукой по лбу и сказал:
– Есть на турецкого языка. Французского оперетка на турецкого язык.
– Вот, вот… Такой театр нам и давайте. Нет ли еще драмы турецкой какой-нибудь позабористее, но чтобы играли турки и турчанки?
– Турецкого оперетка есть, но играют ее и хоть на турецкого языке, армянского, греческого и еврейского мужчины и дамы.
– А отчего же не турки и турчанки?
– Пхе… Как возможно! А шейх-уль-ислам? Он такого трепку задаст, что беда!..
– Ну, так добудьте нам билеты в турецкую оперетку с армянами и греками.
Нюренберг поклонился и ушел. Появилась горничная и объявила, что подать кофе теперь нельзя, потому что повара все заняты приготовлением обеда, а гарсоны накрывают в столовой на стол.
– Кофе с молоком и хлебом у нас в гостинице можно получить только от семи часов утра до одиннадцати, – сказала она, разумеется по-французски.
– Подлецы! Вот вам и европейский ресторан! – сердито проговорила Глафира Семеновна, развернула сыр и булки, купленные ей Нюренбергом по пути в гостиницу, и жадно принялась закусывать.
Ложная тревога
В шесть часов в коридоре раздался пронзительный звонок. Супруги, лежавшие в дезабилье – один на диване, другая на кровати – и отдыхавшие, всполошились.
– Что такое? Уж не к обеду ли? – вскочила Глафира Семеновна. – А я еще и не одета.
– Как же, душечка, к обеду. Давеча обер-кельнер явственно сказал, что обед в восемь часов, – отвечал Николай Иванович.
Звонок повторился с большею силой.
– Так спроси. Накинь пиджак, выйди в коридор и спроси, – продолжала Глафира Семеновна. – Очень уж трезвонят пронзительно. Не пожар ли?
Николай Иванович вышел в коридор. К нему тотчас же подскочила горничная.
– Кескесе? – спросил он ее. – Звонят. Пуркуа?
И он сделал рукой жест, показывая, что звонят.
Горничная, лукаво улыбаясь, стала объяснять по-французски, что звонят это к чаю, который теперь будут давать в салоне и в кабине де лектюр. Николай Иванович понял только слово «те», то есть чай.
– Какой те? Коман? – недоумевал он, но из недоумения его вывел Нюренберг, который явился с купленными на спектакль билетами и подошел к ним. Он объяснил, что здесь в гостинице за два часа до обеда всегда подают, по английскому обычаю, чай в гостиных и при этом постояльцы-англичане принимают пришедших к ним с визитами гостей.
– Какой чай? Это по-английски в маленьких чашечках, сваренный как вакса, и с бисквитами? – спросил Николай Иванович.
Нюренберг кивнул и прибавил:
– Самого лучшего английского общество бывает.
– Черт с ним, с лучшим английским обществом! Ах, шуты гороховые! Из-за чашки чаю так трезвонить! А мыто переполошились! Думали, не загорелось ли что.
