Осторожно, волшебное! - Наталья Викторовна Соколова

- А если вам встать во-он к тому станку, который там вдалеке, а? Он интересной конфигурации. И свет слева, как у меня задумано.

Соколенок простодушно изумился:

- Но это же совсем не наш участок. У нас сборка, слесарная работа. Что мне делать возле большого строгального станка?

Однако не стал огорчать гостя, уступил.

Фотографа осенило вдохновение:

- Возьмите-ка в руки вот это,- он властным жестом указал на гаечный ключ,- и винтите... вертите хотя бы вон ту шайбу... или как ее звать... позади станка.

- Но это дело наладчика. И потом, ту гайку вообще отвертывают только во время капитального ремонта.

Фотограф ничего не хочет слушать. Соколенок, человек вежливый, стеснительный, преисполненный уважения к чужой работе, в конце концов покорился. Он долго стоял с дурацким видом у чужого станка, с чужим гаечным ключом в неловко отставленной руке, ковыряясь там, где совсем ковыряться не надо было, улыбаясь застывшей, деревянной улыбкой.

В обеденный перерыв фотограф все время мелькал где-то в разных концах заводской территории. Когда Никита вышел из столовой и сел рядом с Дормидонычем на асбестовые трубы, тот подтолкнул его локтем: дескать, смотри. Фотограф, то низко приседая, чуть ли не ложась на землю, то вставая на ящик, готовился снимать объемистую тетю лет сорока в ярко-оранжевом костюме джерси и лаковых туфлях, поблескивающую золотом часов, зубов, серег, колец. Голова у нее была свежеуложенная, парикмахерская, вся в аккуратных колбасках соломенно-желтых локонов.

- Зубниха. Из нашей поликлиники,- объявил всеве- дающий Дормидоныч, который жил по соседству с проходной и жена которого была первой сплетницей в заводских домах,- Без году неделя у нас, а уже, вишь ты, снимается, позы строит. В конце того месяца к нам оформилась, мне моя старуха говорила, старуха зря не скажет, она дошлая...

День был пасмурный, прохладный, дул резкий ветер. Фотограф, озабоченно поглядывая на хмурое небо, поставил зубниху так, чтобы в кадр не попала большая лужа от последнего дождя и попал недавно отремонтированный корпус инструменталки. Остановил какую-то девчонку в комбинезоне, велел ей открыть рот, а толстая пусть в этот рот заглядывает, орудуя зеркальцем. Девчонка сначала стала прихорашиваться, перевязывать косынку, а потом не захотела сниматься с разинутым, перекошенным ртом, убежала. Задержали проходившего мимо пожилого человека, он пожал плечами, стал в нужную позу. Фотограф распоряжался: «Левее голову, вот так. Плановый профилактический осмотр... наша медицина выходит навстречу... Нет ли у вас с собой какого-нибудь молотка, товарищ? Хорошо бы в отставленную руку производственное орудие. Ах, вы повар? Естественней, еще естественней...»

- Между прочим, муж он ей,- сообщил Дормидоныч, кивая на фотографа. - Не так давно въехали, знаешь, белый дом, новый, за школой, ну, башней такой... старуха знает, старуха зря не скажет... переезжали, богатющая обстановка, одних ковров, говорит, таскать не перетаскать,- Крепко сплюнул.- Еще на свой зубной табурет задом-то и не примостилась как следовает. Но уже меня разыскала, кота твоего за хвост! «Голубчик да милочек, вы, говорят, такой мастер, сделайте, не откажите... да через проходную пронесите, уж как-нибудь исхитритесь, будто для клуба». Сделай ей к торшеру ножку покрасивее, витком, рисунчатую. Еще хочет палки для занавесей, чтоб не такие как у всех, особенные. И еще... Смотри, красномордый заявился. Дышло, так мы его звали раньше, очень насчет этого дышла распалялся. Он и есть Дышло.

Все это относилось к внушительному плечистому Жукову, которого теперь собирался снимать фотограф (оранжевая тетя уже ушла, блеснув золотом зубов и махнув на прощанье золотом колец). Жуков был при галстуке и в белой рубашке, в выходном костюме (видно, знал заранее, что предстоит съемка, пришел из дому нафуфыренный). Необыкновенно любезно улыбался фотографу.

Он всегда держался нарочито простецки, подчеркнуто грубовато, Жуков. Дескать, манерам разным, камергерским и камердинерским, не обучались, мы люди трудовые, рабочие, вываренные, значит, в котле... Но на самом деле рабочим Жуков никогда не был и за все годы своего пребывания на заводе ни разу не прикоснулся к металлу. Начинал он, говорят, выписывая в окошке разовые пропуска, потом что-то делал не то в административно-хозяйственном отделе, не то в учебном комбинате, был комендантом общежития, замначальника пионерлагеря. Старожилы вспоминают: в начале пятидесятых годов заделался оратором, стал с большой охотой произносить речи (у него была луженая глотка, отменные голосовые связки, он мог перекричать кого угодно). Боролся, не жалея сил, с иностранной техникой, которую называл «опасностью номер один», восхвалял отечественные технические традиции, в частности какой-то «принцип русского дышла», противопоставляя его подшипникам скольжения. Однажды как-то предложил, если верить заводскому преданию, переименовать технические процессы, названные «в угоду иностранщине низкопоклонскими именами». Да вот хотя бы бессемерование Штейна. Кто он такой, этот Штейн?

«Какой-нибудь западный немец, американец? Не знаю и знать не хочу. Если поискать - наверняка имелись русские инженеры, которые всемерно уделяли значение... всячески оказывали в этом направлении... Так пусть будет бессемерование, скажем, Орлова... или Воробьева». Конфуз заключался в том, что штейн - это вовсе никакая не фамилия, а сплав сульфидов металла, из которого получают черновую медь.

Карьера оратора быстро окончилась, и на «русском дышле» Жуков в дальнейшем не настаивал. Занимался он то техникой безопасности, то противопожарной готовностью, то стендами технической информации, побывал в отделе труда и заработной платы, в бризе, нигде подолгу не задерживаясь, легко переходя с одного места на другое. Но самое главное: чем бы он ни занимался, он ничем никогда не занимался. Всегда был свободен и всегда как-то под рукой, ему можно было дать любое разовое поручение, не имеющее отношения к его прямым обязанностям, и он обрадованно, борзо кидался его исполнять.

На большом заводе обычно возникает много дел, обязательных, неизбежных, но третьестепенных, маловажных, не очень нужных, а случается, и просто ненужных. И вот Жуков стал нужным человеком для проворачивания маловажных и просто ненужных дел. Стал наинужнейшим, архинеобходимым, просто незаменимым специалистом по таким делам. Отсидеть многочасовое скучное заседание, совещание - а как же, отправим Жукова. Надо ублажить такого-то, поехать и договориться с ним лично о путевках, потому что он с гонором и по телефону откажет,- что Ж, все очень удачно складывается, как раз Жуков может. Принять таких- то товарищей, проводить по заводу (у товарищей нет никакого конкретного дела на заводе, да и заводу нет до них дела, это, так сказать, визит вежливости) - ничего, Жуков справится, наболтает, а что он слабо разбирается в производстве, так они ведь совсем не разбираются, так что сойдет,