Листопад - Николай Лохматов

Теперь это урочище заняли волки, стая Корноухого. В ельнике, на спуске в овраг, они облюбовали себе под логово одну из сохранившихся землянок. Здесь на мягкой сухой подстилке родились и выросли прибылые. Заросшее осокой дно оврага служило им убежищем.

Подросли волчата - стали выбираться на свет. Познакомились со старшими братьями и сестрами: прошлогодние волчата-переярки держались недалеко от логова. Жили они почти независимо, но не покидали родителей. Матерые им добычи не приносили, они лишь доедали остатки за младшими братьями и сестрами-прибылыми, которые еще были на иждивении стаи.

Взрослые волки часто все вместе ходили на охоту. Там матерые приучали переярков подстерегать добычу. Прибылые терпеливо ждали возвращения родителей.

Однажды, когда волчата подросли, Корноухий принес крупного зайца. Перепуганный, с помятой шерстью, лежал он на дне оврага и ждал своей участи. Прибылые, повизгивая, вмиг окружили жертву. Русак, казавшийся беспомощным, неожиданно опрокинулся на спину и длинными задними лапами так полоснул подоспевшего криволапого смельчака, что тот неистово взвыл и отлетел далеко в сторону. Пленник сильными прыжками выскочил из страшного оврага и скрылся в чаще.

Крепкие когти зайца распороли брюхо волчонку. Он, большеголовый, неуклюжий, лежал пластом, никому не нужный и позабытый. Братья переступали через него. Матерые поглядывали с затаенной злобой. Его стали гнать от логова.

Постоянный голод и болезнь истощили силы криволапого волчонка. Охотиться он не мог и кормился остатками волчьих пиршеств. С каждым днем братья свирепее относились к нему. Как-то стая, обогнув лощину, вышла к глубокому, заросшему кустарником оврагу. Из-за облаков выглянуло бледное солнце. Чернели оттаявшие ветки орешника. Волки, минуя бурелом, обогнули заснеженный овраг и осторожно, цепочкой потянулись вдоль его обрывистого края.

Хрипло дыша, из осинника выбрался криволапый. Луч солнца скользнул по его слезящимся глазам. Волчонок, спрятав в лапы морду, припал к истоптанному снегу передохнуть.

Неожиданно волки окружили его. Криволапый поднял морду и в предчувствии беды попятился в кусты. Его напугал враждебный взгляд матерой. Переярок, щелкая зубами, пересек ему дорогу. Поджав хвост, криволапый просяще и жалобно взвизгнул. Корноухий обнажил клыки, по-своему, необычно зарычал. Стая разом набросилась на криволапого и, в злобной ярости притиснув его к земле, растерзала.

3

За оттепелью пришли метели и морозы. Тихо и по-прежнему неуютно было в Гнилом урочище. Только по гладкому, не испятнанному следами лесных обитателей снегу рыскали волки.

Матерая присела на краю оврага, насторожилась. Где-то за Касьяновым бродом истошно орала ворона. В неподвижном ледяном воздухе далеко разливался ее хриплый, картавый крик.

Сорвалась матерая с места и, разваливая грудью снег, повела за собой стаю.

Не зря матерая внимала крикливой птице. Стая обогнула овраг, и сразу же перед ней жгутом завилял лисий след. Вскинула матерая морду, потянула воздух и пошла. Кинулись за нею волки, стараясь не отстать. Из-под когтистых лап вздымился снег серебристой пылью.

Лисья узорная дорожка виляла между заснеженных елей, огибала поляны, опускалась в отрожки. Волки приближались к своей добыче. Но лиса - не дура.

Заметив погоню, она припала к сухой валежине как бы передохнуть. Потом пробежала по срубленному еловому стволу и бросилась стороной навстречу преследователям. Выбралась на их след и понеслась обратно к оврагу.

Волки столпились у валежины, затолкли лисьи следы...

На этот раз впереди шел рассерженный и недовольный Корноухий. Миновали ельник, обогнули березовую рощу и краем глубокого оврага направились к просеке.

Корноухий вдруг замер с приподнятой передней лапой. У затонувшей в сугробе осинки стоял огромный лось. Не подозревая опасности, он спокойно щипал тонкие сучки. Ветвистая голова его на длинной худой шее дотягивалась чуть ли не до самой макушки дерева.

Старый лось одиноко жил в чернолесье, за просекой. К исходу ночи, когда над верхушками деревьев появлялась голубая полоска, он высовывал голову из зарослей, вглядывался в дотлевающие звезды, прислушивался к лесным звукам. Темные рога его, поднятые над кустарником, перепутавшись с ветвями, в сумраке утра напоминали толстые сучья высохшего дуба.

В осиннике, как и всегда, знобко шуршал студеный ветер, между стволами по-змеиному шипела поземка. Застрекотала только что проснувшаяся сорока. Лось настороженно потянул ноздрями воздух, повел головой. И тут его взгляд уловил зеленоватые огоньки волчьих глаз. Они, как гнилушки, светились из заснеженного чапыжника. Лось метнулся в сторону. Под его копытами захрустел валежник, затрещала поросль молодого осинника. У отрожка дорогу ему преградила стена бурелома. Сделать бы последний прыжок. Но иссякали силы. Стая окружала с трех сторон.

Лось фыркнул дерзко. Длинные уши сошлись концами, к бою согнулась сухая нога.

Первым подоспел один из прибылых. Пружиной взметнулось его тело и тут же, окрашивая кровью снег, впечаталось в сугроб.

Хищники остервенели, припадали к земле, готовые к прыжку. Но боялись, лишь щелкали зубами. Матерая вдруг вскочила и кувырком пошла по кругу. Завертелись за ней и волчата. Лось медленно поворачивал вслед за ними голову. Не заметил он притаившегося за буреломом Корноухого. Взметнулся тот из-за куста и в один миг повис на лосиной спине. Облако снега взвилось над сворой зверей...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

- Папа, я тебя совсем не вижу! - Наташа, капризно поджав губы, отвернулась к окну. - Хотя бы выходной посидел дома...

Буравлев неловко потоптался у порога, с нарочитой небрежностью проворчал:

- Не стрекочи ты, Сорока-Белобока! На пенсию вот пойду - надоем тебе. День и ночь буду на печке сидеть да требовать: подай да прими.

Он наглухо застегнул полушубок и, взглянув на нее ласково, уже мягче сказал:

- Ты уж прости меня, дочка. Даю слово, в следующий выходной будем вместе. А сегодня не могу. Работы певпроворот.

Да, воскресенье для Буравлева - чистое наказание. Не в его характере сидеть дома и заниматься своим хозяйством, когда в лесничестве столько неотложных дел. Лес рубили без всякого разбора, как кому придет в голову. В рощах и борах образовались "щели" - гибло немало молодняка. В нерасчищенных, захламленных урочищах деревья друг от друга заражались и засыхали. Нужно было что-то срочно делать, как-то наводить порядок. До выходного ли? Вот и ходил он по лесу, думал и прикидывал, стараясь найти для себя ответ.

Под ногами ядрено поскрипывал снег. Скупые лучи солнца раскрашивали серебром на ветках деревьев бахромистый иней. Над домами лесничества столбами поднимался волнистый сизый дым. Буравлев стоял на тропке, протоптанной в сугробе, и удивленно смотрел на эту картину. Веяло чем-то давно забытым, родным. Ничего не изменилось. Все было, как прежде, в детстве: и все тот же дымок над крышей, и все тот же переливающийся причудливыми красками иней. Но что-то было и не то. Может быть, другим был он сам...

Вон там, посреди белой поляны, когда-то жались друг к другу три ветвистых старых вяза. Они были похожи на сказочных витязей. А вокруг тесными редутами, как в охране, стояли стройные сосны. Когда над лесом бушевала пурга, на поляне было тихо, как в доме, сосны не давали сюда проникнуть вихревому ветру.

К вязам приходили лоси. Буравлев не раз видел их из окна сторожки. Сейчас вязов-витязей не стало. Поредели и сосны.

Буравлев пересек поляну, неторопливо углубился в лес. В Красном бору долго приглядывался к соснам. Их посадил отец в тот самый год, когда он родился. Выросли, обматерели его ровесницы. Разбросав веера сучьев, они, как в заколдованном сне, стояли гордыми красавицами. Тишина. Не дрогнет ни одна веточка, не шелохнется ни одна хвоинка. Эту сказочную тишь не тревожил даже одинокий крик желны за Окою.

Из ельника на тропинку выскочил огромный черный пес. На загривке у него вздыбилась шерсть. Он был похож на волка.

- Топтыга, назад! - раздался из-за кустов басовитый голос, и на, тропинку вышел Костя Шевлюгин, в полушубке, подпоясанном широким солдатским ремнем, с двустволкой за плечом.

- Не бойтесь, Сергей Иванович, не тронет, - предупредил он.

- Да я не особо из трусливого десятка! - заметил Буравлев.

- Вот вышел погулять. Погода больно хороша.

Костя снял с плеча ружье и поставил его у ствола сосны.

- Сколько протопал, а следа ни одного не заметил.

- Даже белка стала диковинкой, - сказал Буравлев. - Лес редеет, и зверье уходит. Бывало, зайдешь в дубняк и кого только не встретишь?.. А сейчас там хоть шаром покати. Разве только за пень зацепишься. И зачем нужно было сводить его?

- Это надо у вас спросить, - пожал плечами Костя.

Навострив уши, с тропинки сорвался Топтыга и, утопая по брюхо в сугробах, кинулся в овраг. Между стволами сосен замельтешила огромная черная птица. Шумно хлопая крыльями, она проплыла почти над самыми головами. Лицо у Кости озарилось мягкой, добродушной улыбкой, глаза весело засветились.