Вверх тормашками в наоборот-3 (СИ) - Ночь Ева

Глаза оказались быстрее хаотичных мыслей – метнулись к женщине, что стояла у камина.

Испуганная. Худая до истощения. Жалкая. Судорожно сглатывает, и видны все неровности гортани, проступающей сквозь пергамент тонкой кожи. Не голова, а череп – прорисованы до мельчайших подробностей косточки и хрящи носа. Не характерного, с горбинкой, как у них с Риной – другого. Но губы и линия подбородка знакомы – у них с Риной точно такие.

Очень хрупкая фигура, кажется, тронь пальцем – рассыплется в прах. Очень напряжённая, прикоснись – и зазвенит тревожно. А ещё женщина смотрит на Рину и не узнаёт. Не может понять, почему чужая девушка называет её матерью.

Ренн ничего не чувствовал. Слышал только прерывистое дыхание той, что когда-то подарила ему жизнь. Он не понял, откуда взялись гул и дрожь – лишь жил этой щекотной вибрацией и желал, чтобы встряска помогла ему прийти в себя.

К нему кинулись Геллан, Раграсс и Лерран.

– Тихо-тихо, – крепкие ладони сжимают предплечья, а спокойный голос завораживает и возвращает в реальность. – Тише, успокойся, иначе ты сейчас здесь всё разнесёшь. Выдохни, пожалуйста, и кивни, что слышишь меня.

Ренн выдохнул и кивнул. Оглядел комнату и растерянные лица. Кажется, никто толком и напугаться не успел. Хорошо, что не поняли, что это такое, когда стихийная магия вырывается наружу в тесном помещении, полном людей.

– Я в порядке, – сам не узнаёт собственный голос – севший до хриплого загнанного шёпота: внутри ещё бурлит воздушный вихрь, и стоящие рядом это чувствуют.

Глаза матери, полные страха, скользят по его лицу. Гримаса боли на миг ломает тонкое лицо, пролегает морщинами на лбу и возле рта. Не этого жаждал он при встрече с далёким прошлым.

Беза не могла его узнать. Слишком долог путь от маленького трёхлетнего мальчика до взрослого мага-стихая. Не Беза. Кудряна. Но ему почти нет разницы: имя матери Ренн узнал недавно.

Рина делает шаг вперёд и протягивает руки, желая заключить мать в объятия.

– Что случилось с тобой, мама? – спрашивает тревожно и замирает, увидев, как женщина отшатывается, неловко бьётся телом о стену и, прикрывая руками голову, падает на колени.

– Она не помнит ничего, – сипло прерывает молчание Юла. – Память её спряталась от потрясений.

Беза дрожит всем телом и неожиданно начинает бормотать. Вначале тихо, затем громче, пока голос не срывается на высокой ноте, переходящей в рыдания:

– У меня нет детей, у меня нет детей… У меня нет детей! Нет! Детей!

– Нету, нету, – ворчливо отзывается Росса и без церемоний обнимает хрупкое тело, прижимая женщину к груди. – Успокойся, нет у тебя детишек. Всё хорошо.

Беза не вырывается, обмякает у неё в руках, доверчиво клонит голову, всхлипывает, втягивает воздух и постепенно успокаивается. Росса кидает на всех предупреждающий взгляд. Сердитый и строгий.

Никто сейчас и не осмелится ни перечить, ни приближаться.

Постепенно градус в доме выравнивается, уборка продолжается, но все словно ходят на цыпочках. И даже ужин проходит в молчании.

Беза, разомлев от сытной еды и тепла, засыпает тут же, у камина.

– В последнее время мы плохо питались, – разводит руками бойкая Юла и зорко оглядывает народ единственным глазом, словно ждёт, что начнут упрекать или спрашивать лишнее.

Все молчат. Не от равнодушия, а с пониманием.

– Как вы познакомились? – спрашивает Ренн, не надеясь на правдивый ответ.

– Случайно, – с готовностью отвечает мохнатка. – К сожалению, ничего не могу рассказать о ней. Я её, можно сказать, из-под кнута ведьмы вытащила. Думаю, она скиталась и нередко была бита практически ни за что. Нищенствовала и попрошайничала, наверное. И Беза – это я ей дала такое имя. Безымянная потому что.

– Она ничего не рассказывала о себе? – не мог удержаться Ренн, понимая, что вряд ли узнает многое.

– Нет, – Юла иронично подняла бровь и улыбнулась уголками губ, – не моё дело влезать в душу. Захотела бы она, смогла бы – сама поделилась бы. А так мы просто шли вместе. Я не лечу и не исповедую. Я освобождаю, – брякнула она загадочно, вкладывая в последнее слово особый смысл, и захлопнула рот.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– На ней есть что-то, – задумчиво протянула Росса, грея руки о большую кружку. – Она не беспамятная. Это путы какие-то, наложенные специально. По какой причине – не знаю. И снять не могу – не моё это, не под силам.

Переглянулась с Иранной. Муйба поднялась и тихо подошла к Безе. Не притрагивалась, только руками поводила. Хмурилась и качала головой в такт плавным движениям.

– Нет. Слишком глубоко, – вздохнула с сожалением. – Такие вещи слишком сильны. Не впопыхах сделанное и не подцепленное случайно. Не кустарщина, а тонкая работа. Скорее всего, магическая, – стрельнула встревоженным взглядом в Ренна и спрятала глаза поспешно под ресницами.

Он понял: ему не нравятся ни её слова, ни взгляд.

– Я сама, – поспешно сказала Рина, уловив его намерение. – Я гляну. Всё же я была с ней достаточно долго, и меня она помнила, когда мы расстались.

«В отличие от тебя», – повисло в воздухе недосказанное. Как ни больно, но это то, что он не в силах изменить.

Рина не успела ничего сделать. Как только она оказалась рядом, очень близко и протянула руку, Беза закричала и забилась в конвульсиях. Кровавая пена выступила на её губах. Рину как ветром сдуло. Сестра дрожала и плакала, с ужасом глядя на мать.

– Да вы с ума сошли, – недовольно проскрипела Юла, тяжело поднимаясь с места. Опираясь на костыли, она встала, подошла и закрыла мать спиной. – Лучше оставьте её в покое, – оскалила хищно зубы. – Ей и без вас досталось. Жила же как-то до этого без детей – и ладно. Одна боль от вас да морока. Давайте-ка спать. А завтра будет новый день.

Никто не стал спорить. Разбрелись по дому, устраиваясь на ночлег. Ренн уйти не смог. Остался сидеть за столом.

– Всё равно кому-то нужно бодрствовать, – сказал он Геллану, – я побуду здесь. Не трону я её. Не смогу. Она моя мать, и я не хочу делать ей больно.

Возле Безы пристроилась Юла. Намостила одеял, вытерла лицо притихшей во сне женщине, и скрутилась клубочком, как сторожевой пёсоглав, рядом.

Хорошее место у большого камина. Самое тёплое и уютное. В других комнатах тоже разожгли огни, но здесь, в большой комнате, почему-то веяло спокойствием. Может, нужно было спать вповалку. Так привычнее и все на виду.

Вьюга за окном выла. Кажется, они вовремя спрятались: порывы ветра усилились. До утра их, наверное, заметёт по крышу.

Мерцание огня, заунывный голос непогоды, тепло сделали своё дело: Ренн на какое-то время забылся, прикрыл глаза и задремал. А очнулся от тихих шагов и не смог пошевелиться от неожиданности и, вероятно, испуга: маленькая, почти прозрачная фигура двигалась по комнате. Медленно, очень медленно.

Обогнула угол стола, постояла словно в нерешительности посреди большой комнаты, а потом шагнула к камину. Туда, где спала его мать.

Мила

Ей не спалось. Не могла уснуть, хотя чувствовала слабость. Ко всему привыкаешь, и к тому, что твоё тело становится непослушным – тоже. Главное не жаловаться и не позволять смотреть с жалостью. Хотя они смотрят – она замечала. Поэтому старалась меньше попадаться на глаза. Мечтала стать невидимкой. Но разве скроешься от такой толпы нянек?

Из головы не шла вечерняя история с Безой. Как никто остро Мила понимала, почему она так себя ведёт. В женщине видела себя. Плохо бояться всего на свете. Хуже, когда умом понимаешь: рядом только свои, самые дорогие и близкие, а тело не слушается, сжимается, ожидая удар или издевательство.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Слышала всё, не вмешивалась, как всегда, не разговаривала, не пыталась подать голос. Лучше молчать, чтобы не выдать себя: внутри растекалась боль. Не от проклятия, а от сострадания.

Мила лежала без сна и следила за Ренном. Ждала, когда он расслабится. Рано или поздно это должно было случиться. В заброшенном доме тихо. Все устали. Потрясённый маг – тоже.