Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова - Алексей Маркович Моторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошо еще, что эти рефераты никто не читает, — поделился я. — Каждому понятно, что написан он лет десять назад. Когда обложку переклеивал, оказалось, что там следы других обложек, одна на другой. До меня там явно еще несколько плагиаторов потрудились. А войну, ребята, чтоб вы знали, судя по тексту реферата, выиграли два человека — Брежнев и Гречко.
— Мы победили в войне благодаря великому русскому духу! — сообщила Татка и закатила глаза. Она так делала всякий раз, когда срывалась на пафос.
Я выразительно на нее посмотрел, но Татка не обратила на это никакого внимания, так как мы поравнялись с вывеской «Кафе ЯРОСЛАВНА», что призывно тянулась по всей длине одного из домов. Мишка вызвался разведать насчет свободных мест и шмыгнул внутрь, а мы с Таткой остались ждать на улице. И не успел я полезть за сигаретой, как дверь приоткрылась, показался весьма взволнованный Будкин, который тут же завопил в негодовании и призывно замахал руками:
— Чего вы здесь стоите, еле чешетесь! Давайте быстрее!
Как будто не он велел нам ждать его за порогом. Но это означало, что места есть.
От тех пациентов, которых доставляли к нам в реанимацию в алкогольной коме, гардеробщик «Ярославны» отличался лишь тем, что он пытался приоткрыть глаза и сосредоточиться. И хотя при нашем появлении невероятным усилием воли он все-таки оторвался от стула, дальше этого простого движения дело у него никак не шло. С минуту он мотал башкой, тер лицо ладонью, остатками сознания понимая, что мы от него чего-то хотим. Затем, после длительной борьбы с действием этанола на организм, он, изловчившись, все-таки принял Мишкин плащ и Таткино пальто, а вот повесить их на крючки ему долго не удавалось. Наконец он справился и даже выдал им номерки. Отдавать такому мою новенькую финскую куртку решительно не хотелось. И понимая, что могу ее больше не увидеть, я какое-то время топтался, прижимая к себе свое сокровище. Но пройти с курткой в зал и повесить там на стул я не решался — а вдруг возьмут и вытурят за нарушение этикета.
Неожиданно гардеробщик резким, будто бросок мангуста, движением вырвал у меня куртку и даже с первого раза насадил ее на крючок. При этом терзания мои лишь усилились, и даже пластиковый номерок, что был мною получен взамен, настроения не прибавил.
Проклиная себя за малодушие, я понуро поспешил вслед за Мишкой и Таткой.
Кафе было под завязку, народ активно выпивал и закусывал, единственный свободный столик ждал нас у окошка, за который мы и уселись не мешкая. И тут показался официант. Если он был трезвее гардеробщика, то ненамного. Зато выглядел впечатляюще. Длинные волосы, усы подковой, ботинки на скошенных каблуках. Вылитый Владимир Мулявин из «Песняров». Он мне напомнил многочисленных парней-лимитчиков из числа водителей автобусов и поливальных машин времен моей школьной юности — в то время была именно такая мода. Подойдя к столику нетвердой походкой, официант уперся в нас тяжелым, явно недобрым взглядом. Ну все, сейчас скажет, что столик не обслуживается или что-то в этом духе, и нам придется выметаться. Но он небрежно бросил нам бумажку меню и двинулся дальше по залу. Мы перевели дух и принялись изучать заявленный ассортимент.
Договорившись сразу, что десятка с носа — это максимум возможного, нами был сделан соответствующий выбор. Осталось только заказать. Официант бродил от столика к столику, распространяя волны враждебности, мрачно выслушивал посетителей, иногда размашисто писал в блокноте. Выглядел он при этом как человек, который едва сдерживается, чтобы не кинуться в драку. Чувствуя это, публика старалась вести себя тихо, не раздражать понапрасну сотрудника предприятия общественного питания, не провоцировать.
Когда официант вразвалку подошел к нашему столику, мы, подобострастно на него глядя, дабы ненароком не прогневать, быстро и четко продиктовали: три салата, нарезку ростбифа, три антрекота, бутылку «Белого аиста». Не поднимая глаз, он хмуро выслушал, чиркнул в блокноте и удалился.
Пользуясь моментом, Татка вытащила из сумки две плоские пачки импортных сигарет невиданной красы — одну бордовую, другую синюю — и протянула нам с Мишкой:
— Мальчишки дорогие, с Днем Советской армии!
Я все-таки не удержался и добавил:
— И Военно-морского флота!
Мишке досталась бордовая пачка — «Данхилл», мне синяя — «Ротманс». Татка была щедрым человеком. В том году к грядущему дню рождения подарила мне дорогущую зажигалку в красном бархатном футляре, а когда я бросился ее благодарить, отмахнулась:
— Не надо делать из вещей культа!
Тут я абсолютно некстати подумал, что цвет сигаретной пачки точно такой же, как и у моей новой куртки. И конечно же начал затравленно поглядывать в сторону гардероба, но из зала его было не видно, и мне снова стало неспокойно.
Тем временем официант поставил на стол салаты, большую тарелку с ростбифом, грохнул коньяк «Белый аист». Мишка разом оживился, разлил, возбужденно потер руки и произнес:
— Ну, погнали!
Выпили, закусили и сразу же повторили. Живое тепло разлилось по телу, в голове приятно зашумело. И только я закурил и расслабленно откинулся на стуле, предвкушая обязательный в этих обстоятельствах душевный разговор, как тут за спиной раздалось:
— Юрка! Здорово, хер моржовый!!!
Я вздрогнул, как и все сидящие в кафе, и моментально посмотрел туда, откуда донеслись эти приветственные возгласы. У входа в зал стояли двое — мужик двухметрового роста и баба, хоть и не такая огромная, но тоже габаритов внушительных. Они оба были явно навеселе, разодеты в дутые пуховики одинакового алого цвета и большие желтые лохматые шапки.
— Гляди на него, Алка! Так набухался, что друзей не узнает!
— Да уж вижу! — не отставала его спутница. — Юрец, уж больно ты рано отмечать взялся! А вечером что делать будешь?
У мужика был громовой шаляпинский бас, от которого дрожала посуда на столах, а баба, наоборот, верещала на столь высоких частотах, что, если бы в кафе стоял аквариум, рыбки в нем тотчас подохли бы от такого визга.
Топая ножищами, они прошли через весь зал, на пределе громкости продолжая обсуждать Юрца и его состояние.
— Ну чего, голубь ты наш, неужто не рад? Алка, бля, он нам не рад!
— Я ему щас устрою, щас он у меня вмиг обрадуется!
Они то вместе, то попеременно, принялись сгребать официанта в объятия, гулко бить его по спине,
