Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова - Алексей Маркович Моторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я честно пытался держаться, но к зиме сдался и перевелся на гемодиализ. Отделение это находилось на том же этаже, что и реанимация, это и определило выбор. Месяц-другой ушел на адаптацию, я никак не мог привыкнуть, что здесь можно стелить койку в одиннадцать и просыпаться в семь. Как неприкаянный бродил я ночами по коридору взад-вперед, прислушиваясь к дыханию больных в палатах. Чтобы заставить себя уснуть, я пытался читать учебники и художественную литературу, тренировался вязать хирургические узлы, пил чай в буфете и даже принимал димедрол. Ничего не помогало. Коварные объятия Морфея распахивались за полчаса до того, когда надо было убегать в институт.
Спустя какое-то время я научился забываться рваным сном, как у бездомной дворняжки, что проводит жизнь в постоянном ожидании очередного пинка ботинком в бок. Мне все чудилось, вот сейчас прозвенит звонок из гаража и я помчусь принимать больных с улицы.
Но это был какой-никакой, а отдых — воспрявший мозг тут же заработал на запредельных оборотах, да и повышенная стипендия пришлась как нельзя кстати.
Однако подсознание мое никак не желало стирать прошлый опыт, да я и сам не особо противился, поэтому-то и забегал в реанимацию почти на каждом дежурстве, удачно подгадывая к ужину.
Вот и в этот раз в сестринской был явственно различим дружный стук вилок, и мне оставалось всего-то два шага, чтобы туда юркнуть, но тут из пультовой возник Андрюша Орликов с реанимационной сумкой.
Андрюша был известный мастер убеждения, и ему потребовалась буквально пара секунд, чтобы уломать меня сбегать с ним на вызов. Вернее, он меня не уламывал, а просто повесил мне сумку на плечо и втолкнул в подошедший буфетный лифт.
И только я собрался поинтересоваться, далеко ли мы отправились, как лифт в ту же секунду остановился. Третий этаж. Значит, вызов в неврологию.
— Ну и с чем неврологи наши не могут справиться? — Вопрос был не праздным, ужин мог меня и не дождаться. — Держу пари, что стволовой инсульт!
— А вот и не инсульт! — обрадовался Андрюша, он не любил, когда я угадывал. — У них с обеда эпистатус не купируется.
Мы стремительно шли по длиннющему коридору, сумка оттягивала плечо. Давно не приходилось мне делом заниматься, совсем за последний год закис. На всякий пожарный с сестринского поста я позвонил в реанимацию и попросил в случае чего меня подстраховать на гемодиализе. Хотя что там может случиться?
В дверях палаты монументальная женщина средних лет в розовой мохеровой кофте театрально заламывала руки и вопила что есть мочи:
— За что ж нам горе-то такое! Ведь не пила, не курила, не шалавилась! Ох, батюшки-светы!
Заметив нас с Андрюшей, она тут же прибавила громкости, так что ее стенания наверняка можно было слышать в операционных тринадцатого этажа.
— Люди добрые! Спасите дочь мою единственную! На коленях ползать буду, не дайте помереть в шестнадцать лет!
С немалым трудом, сдвинув мохеровую женщину в сторону, мы протиснулись внутрь, где вокруг угловой койки бестолково сгрудились врачи и сестры, а вот растолкать их и подобраться к кровати у нас так и не вышло.
— Да откуда же эта напасть только взялась! Сроду ведь ничем не болела! Не иначе как сглазил кто кровинушку мою ненаглядную!
— Добрый вечер, коллеги! Рассказывайте, что тут у вас, — в паузе между этими заполошными криками произнес Андрюша и лучезарно улыбнулся. — Только мамашу для начала выведите в коридор, валерьянки там ей дайте и дверь прикройте!
Сотрудники отделения все разом побежали выталкивать голосящую мамашу, оставив у койки лишь ответственного невролога — доктора печального и расстроенного. Тот вздохнул и принялся докладывать.
Пациентке шестнадцать лет, сообщил он, и у нее уже пятый час продолжаются судорожные припадки, несмотря на всю проводимую терапию. И седуксен вводили, и даже гексенал, на какое-то время она, правда, засыпает, и припадки прекращаются, но как только действие препаратов заканчивается, судороги возникают по новой.
Лично он склонен расценивать ситуацию как эпилептический статус, вполне возможно обусловленный опухолью мозга. А нас они позвали для того, чтоб мы ее в реанимацию к себе забрали, так как имеется абсолютное показание для увеличения доз барбитуратов и транквилизаторов, но при этом возникает опасность депрессии дыхания, а в реанимации, когда пациент дышать перестает, это не страшно — в реанимации можно к аппарату подключить, да и вообще.
— Ясно! — сказал Андрюша. — В реанимации, в принципе, всем полежать не мешало бы. Вы бы дали на пациентку взглянуть, доктор.
Доктор тут же послушно сдвинулся в сторону, приоткрыв нам обзор.
На кровати лежала девица с вытаращенными от ужаса глазами. Рот у нее был странно приоткрыт, а одна щека выпятилась, будто она собиралась раскусить грецкий орех, да так и застыла.
Как только Андрюша попытался дотронуться ей до щеки, девушка тут же замычала, затряслась и принялась отчаянно пихаться.
— Ну вот, сами видите, — совсем расстроился невролог. — Опять судороги начались!
— Опять двадцать пять! — тут же сказал Андрюша, он обожал всякие дурацкие прибаутки. — Леха, а ну держи ей руки!
Я мигом схватил воющую девицу за запястья, да еще и присел сверху, чтобы та не брыкалась, пока Андрюша ее осматривал.
— Вызывайте травматолога, коллега, — сообщил через мгновение Андрюша оторопевшему неврологу. — Здесь вывих челюсти.
— А ты давай прекращай свои конвульсии, — повернулся он к этой дурехе, та продолжала выть да сотрясаться. — Сейчас тебе все на место поставят, домой пойдешь.
И она тут же послушно затихла.
Вскоре прибежал травматолог Гриша Матушевский, попросил две марлевые турунды, накрутил их себе на большие пальцы и мгновенно вправил девице вылетевшую челюсть. По нашему настоянию спасенная несколько раз открыла-закрыла рот, затем осторожно ощупала свое лицо и разревелась от счастья.
Оказалось, что она пришла из школы, переоделась, присела на диван с учебником экономической географии и на второй странице сладко и широко зевнула. Тут-то у нее челюсть и вылетела. И вместо того, чтоб написать на бумажке, что с ней случилось, эта балда с ревом вбежала в комнату к маме, стала показывать на
