Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова - Алексей Маркович Моторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я тут же вытащил из истории болезни квитанцию и погнал за курткой сестру-хозяйку на склад вещей, та сбегала без скандала, да еще на удивление быстро, просто как заправский спринтер. Абдул-Азиз вытащил из кармана кошелек, прижал его к сердцу и заплакал.
Затем он отвечал на вопросы Рогачева, пока тот собирал анамнез. После чего Рогачев стал его осматривать, пальпировать и аускультировать и по завершении осмотра выкладывать план обследования и лечения, а Абдул-Азиз вникал. И все это время Валеркина мать переводила.
Немного погодя Рогачев убежал в ординаторскую записывать все данные в историю болезни, а АбдулАзиз сел на стул у кровати и принялся рассказывать о себе.
Оказалось, что он вовсе не из Ливии, а из Ливана и живет в Бейруте, где уже много лет идет война. И на этой войне у него погибла половина родных. А когда пришла болезнь, его снарядили в Москву, потому что здесь хорошие врачи и хорошие люди.
Дальше он что-то выяснял у Валеркиной матери, и она перестала переводить. Видимо, он спрашивал уже про их семью, так как смотрел на Валерку, улыбался и кивал.
Под конец Валеркина мать на трех бумажках записала номер телефона московской квартиры, где она снимала комнату на то время, пока Валерка лежал в больнице. Одну попросила отдать Рогачеву, вторую положить под стекло на сестринский пост, а третью вручила Абдул-Азизу, и тот снова заплакал.
Незадолго до обеда я отправился на первый этаж шлепнуть печати на справки и больничные листы, и получилось так, что мы с матерью Валерки вместе вышли из отделения. Около лестницы она вдруг обернулась и сказала:
— Знаете, а мы в Германию решили уехать. Вот только Валерку подлечим и уедем. Сейчас многие уезжают.
Я ничего не сказал. Но почему-то очень не хотелось, чтобы они уезжали. Белобрысый Валерка Грац и его мать.
Мы шли молча, только у поворота в холл первого этажа она произнесла:
— Старики рассказывали, в сорок втором, осенью, уже после того, как в Казахстан выслали, собрали их в бараке и объявили: если ваши Сталинград возьмут, всех расстреляем. А они не наши. Гитлер не наш. Мы в России двести лет жили, работали. Но с той поры старики решили детей не учить языку. Чтоб не выделяться. Я от бабки с дедом набралась, а вот Валерка уже не знает. Ну, даст бог, выучит еще.
И отправилась на выход.
Было уже за полночь. Проходя по коридору, я заглянул во вторую палату. Абдул-Азиз сидел на стуле, не отрываясь смотрел на спящего Валерку Граца и гладил его по руке через одеяло.
В Европе праздновали Рождество, на гемодиализе потомки депортированных народов погрузились в сон, в реанимации, куда я решил вернуться после зимних каникул, кипела работа, а в свете ночника старик-араб все сидел у кровати мальчика-немца и не отпускал его руку, боясь потерять того, кто помог установить эту зыбкую связь с миром. И Сталинград тогда устоял. И жизнь продолжалась. А за окном падал и падал тяжелый густой снег.
Москва, январь 2016
Плач Ярославны
Ольге Вельчинской
Мальчишки, давайте сходим куда-нибудь, посидим, поболтаем! — предложила Татка, едва мы вышли из корпуса. — Все-таки праздник!
— Ты чего праздновать собралась, Паничева? — На сильном ветру мне все никак не удавалось прикурить. — Бегство товарища Дыбенко и его доблестного отряда из Нарвы?
— Бегство? — несколько опешила Татка. — Я же читала, что красногвардейцы тогда разгромили передовые немецкие части!
— Читала? Интересно где? — Наконец я прикурил и с наслаждением затянулся. — В «Пионерской правде»?
Стоявший рядом Мишка Будкин загоготал, хотя новейшая история, надо сказать, его занимала мало, а вот насчет посидеть и отпраздновать — тут он был вдохновенный энтузиаст.
Мне совсем не хотелось обижать Татку, это всегда получалось само собой, причем с завидным постоянством. Правда, она была не из обидчивых, чем я и пользовался.
Сначала я идти никуда не собирался, но, как только мы поравнялись с троллейбусной остановкой, передумал. Должна же у меня быть хоть какая-то студенческая жизнь, ведь все только и делают, что после занятий отправляются то в кино, то пиво пить, то в общаге гудеть, а у меня либо ночное дежурство в больнице, либо нужно домой со всех ног бежать, чтобы Рому успеть из детского сада забрать, — вот и весь досуг.
К тому же мне стипендию сегодня выдали, и не простую, а повышенную за ударно сданную зимнюю сессию, деньжата есть. А главное — я отлично выгляжу. На мне потрясающая финская куртка, темно-синяя с бирюзовой вставкой. Маме вчера удалось отхватить на распродаже в их институте. Куртка удачно гармонировала с вареными джинсами, привезенными из Германии дядей Вовой буквально на прошлой неделе, последний писк моды, между прочим. И чувствовал я себя настолько уверенно, что можно было отправляться куда угодно, хоть на прием к королеве.
Но Татка, как только увидела меня в таком шикарном прикиде, вместо того, чтоб восхититься заодно со всеми, принялась, по своему обыкновению, голосить, с претензиями на оригинальность:
— Сорви с себя эти пошлые шмотки, Моторов, в них ты — вовсе не ты, а какой-то фарцовщик!
На это я злорадно ответил, припомнив весьма кстати Таткин рассказ о том, как прошлым летом она была звездой нудистского пляжа в Коктебеле, мол, это давай ты, Паничева, срывай с себя все, дабы открыть свою первозданную суть, тебе не привыкать, а мне и так сойдет.
Недолго посовещавшись, мы решили поехать в центр попытать счастья. Пока не наступил вечер, шансы найти столик хоть и небольшие, но оставались. От «Измайловской» я позвонил Лене на работу, сообщил, что буду поздно и Рому забрать никак не смогу.
Татка заявила, что нужно ехать до «Кропоткинской», там полно подходящих мест. Еще трех лет не прошло, как она стала жить в Москве, у двоюродной тетки в коммуналке, а гляди-ка, уже знала куда больше меня про столичные кафе, выставки и рок-концерты.
Пока брели по Остоженке, стали обсуждать дела учебные. Мишка посетовал, что философию ведет такая зараза, у которой на халяву не проскочишь. Мало того что на семинаре успевает опросить всех поголовно, так еще повадилась выборочно лекционные конспекты проверять. Тут мы вспомнили добрым словом преподавателя по истории КПСС — та ничем подобным не занималась, а за реферат
