Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин

– Полно! – властно притиснул её к себе Иона. Глаза, тусклые, почти лишённые всякого выражения, наполнились чёрною жгучей влагой. Вспухло и переполнилось кровью сердце. Всё, что таилось неведомо в остуженном, начавшем вянуть теле, ожило с новою молодою силой, и перед старцем раскрылась такая цельная, страстная, совсем ещё не растраченная натура, что он изумлённо охнул.

Искал когда-то особенную любовь себе, менял лёгких и податливых француженок одну на другую, бросал их, чаще его бросали... Не находил... Стал искать любовь в боге. И вот явилась ему женщина... Познал под старость то, о чём думал все годы, как она же, обуздывая свою плоть.

- Ионушка! Идол ненасытный! Господи, прости ты меня! – плакала она, испытав радость и душевную муку, впервые почувствовав себя женщиной и великою, но счастливою грешницей. Тогда, девчонкой, лишь боль испытала.

– Не плачь, отмолим всё, в чём грешны. Очистимся...

– Ты Стешку-то, дочку-то нашу, признал?

– Стешку? Дочку? – Старца словно обухом по черепу ударили.

- Но. Понесла я тогда... Видел же ты её. Волосом рыжа, зеленоглазая. И нрав твой, лю-ютый! – продолжала Ефросинья, а внутри горел пламень сильнее и ярче, чем в преисподней.

А старец ошарашенно замолк. Помолчав, выругался:

– Что ж молчала-то, окаянная?

– Думала, сердце тебе подскажет.

- Ожесточилось моё сердце, оглохло... Родную кровь не признал, – глухо промолвил Иона.

Вот этот их разговор и слышал Григорий, шедший к старцу покаяться в своих тяжких сомнениях.

– Сюда её, в скит! Немедля! – сказал Иона.

– Муж у неё, брат Григорьев. И – ребёнок.

- Ежели так, не тронь. Не станем ломать им жизнь. Как себе сломали.

С тех пор старец выходил на люди уж не такой сумрачный, как раньше, прямоплечий, помолодевший. И словцо находил весёлое, и сильней взмахивал топором.

А ночью, как девка, впервые познавшая любовь, к нему крадучись пробиралась Ефросинья.

Сидя напротив неё в трапезной, Григорий через силу прикасался к миске, которую подала Ефросинья. Миска казалась ему грязной. Он заставлял себя есть, пить. Но в мозгу вяло и обидно плескалась всё та же мысль: «Там палкой бога во мне выбивали... Здесь – лукавством. Нет его, бога-то... не-ет!». Но должно же что-то быть над великой бескрайностью земли и небес, человек должен во что-то верить. Иначе оскотинеет человек, отринет от себя всё святое. Жизнь, смерть, обман, блуд, убийство станут привычными для него.

А разве ставят себе пределы стоящие у власти? Тот же воевода, тот же сотник... Из одной вздорной прихоти выпороли полгорода, лишили людей крова. И если господь видит это, что ж он молчит, милостивый и справедливый?

Как волны в озере, одна на другую накатывают мысли. С этими мыслями Григорий и шёл к Ионе. Теперь не пойдёт. Сам до всего додумается. Не додумается, будет спрашивать у других людей и, может, у других народов. Значит, надо ходить по земле. Много ходить, чтобы добиться ответа. У каждого народа свой бог, а наши пророки учат: бог един. Как же един, когда у якутов он похож на якутов, люторцы ладошками лицо обмахивают, и бог ихний иной лик имеет. И у китайцев есть бог – китайский. Так, может, не бог человека создал, а человек бога, по своему образу и подобию?

Словно желая спасти его от этих неожиданных грешных и горьких мыслей, в трапезную шумно ворвался Володей.

– Григорий, братко!

Узнав Отласа, каким-то чудом проникшего через частоколы в скит, сидевшие за столом старообрядцы не донесли ложки до рта, угрюмо заворчали.

– Как проник сюда? Как проведал?

А Володей, весёлый и нарядный, обнимал брата. Вокруг, угрожающе взмахивая кулаками, угрюмились обитатели скита. Он же невозмутимо посмеивался, дерзко подмигивая им через Григорьево плечо.

– Чо, от мира скрыться удумали? Скрывайтесь. А я вас всюду найду.

Послали за Ионой, но тот не явился. Велел привести к себе Володея.

В келье его уже сидели братья Макаровы, виновато прятали хитрущие маленькие глазки.

Володей и радовался, и огорчался, что сам вынужден был разыскивать по лесам Григория. Если б рядом оказались Потап с Любимом, наверно, выкроил бы час-два, отлучился от своего отряда, упредил брата, что его ищут и что скит велено сжечь. Но предусмотрительный сотник послал с ним своего соглядатая племянника Лучку Старицына. Володей лихорадочно обдумывал, как ему оторваться от своих людей, увести хотя бы Григория, если скитские не захотят уйти вместе с ним и тогда придётся идти на приступ. Убивать ни в чём не повинных людей он не хотел. Да может статься, и самого пуля достанет. Среди староверов добрых стрелков немало. Жить хотелось, особенно теперь, когда родился Иванко. Да и мир ещё так мало видан. Есть много стран и народов, в которых Володей не бывал, но побывать должен – и побывает, побей гром!

Лёгкий на ногу, жилистый и неутомимый, он к вечеру валился от усталости. Ещё трудней приходилось его спутникам, непривычным к дальним таёжным переходам. Неделями водил их по буреломам, по