Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин

– Экая ты, мать, – огорчился Потап притворно. – То неладно, и это нехорошо. Как быть-то?

– Дак как? Учи по-русски свою чучелу! Мне что есть поругаться не с кем. Тебя, толстокожего, бранью не проймёшь.

Друзья, переглянувшись, расхохотались, сели за стол. Он был обильно уставлен мясными и рыбными пирогами, которых старуха напекла ещё до зари, пивом, груздями. До зари же тётка Аксинья пыталась окрестить Нэну, поскольку попа в Якутске не было. Но Потап положил на туфанку свою огромную руку, и старухе пришлось крестить её прямо в постели.

Сейчас же, пошарясь в сундуке, достала свой свадебный сарафан, хранившийся с незапамятных времён, кофту, холщовую сподницу, увела сноху в горницу и заставила её всё это надеть. В этой широкой неудобной одежде Нэна чувствовала себя скованно и, стесняясь мужчин, не хотела выходить в избу.

– Иди, иди! – подтолкнула её старуха. – Всё лучше, чем в шкурах звериных.

Увидев Нэну, Потап расхохотался:

– Мать, да в твой сарафан две аль три Нэны войдут. Хоть бы ушила его маленько.

– Ишь указчик нашёлся! Мать учит. Хоть и широк, дак чо? Всё одно приглядней, чем в шкурах, – огрызнулась старуха.

Из расстёгнутого вороты кофты выскользнул крест, значения которого туфанка не понимала, но и снять его не смела. В лесу привыкла к разным безделушкам, которые дарили ей родители. Верно, и крестик этот медный с каким-то тощим и голым мужиком на нём такая же безделушка.

– Успела уже? – удивился Потап. – Когда это?

– Когда надо было, тогда и успела. Чо ей нехристью жить.

– Верно, верно тётка Аксинья, – усмешливо поддержал Володей. – Ты ишо к Любиму наведайся. У него баба тоже некрещёная.

– Там Анфиса без креста на порог не пустит.

– Ну ладно, мать, – опорожнив ендову с пивом, стал одеваться Потап. – Мне Володею помочь надо.

– Хоть бы лоб перекрестил, нехристь! – ворчала старуха. – Совсем уже одичал.

- А, можно, – Потап небрежно обмахнул кое-как сложенными перстами лоб, то же помог сделать Нэне.

– Айда с нами, Нэна, – пригласил Володей. – Со Степанидой, с сыном своим сведу.

Володей, – уже за оградой спохватился Потап, – у тебя же амбар сгорел! Поди, совсем без еды остались?

Рухлядишку кое-какую привёз. На хлеб, на мясо обменяю.

– А щас зубы на полку?

Заскочив в амбар, Потап отвалил половину бычьей туши, сорвал с вешала огромного, как бревно, осетра, подумав, добавил пяток диких гусей и всё это вынес Володею.

– Не поскупился, – отворачиваясь, глухо вымолвил Володей. Сознавать себя нищим было унизительно. – Сочтусь скоро...

– Э, брось! – отмахнулся Потап, подсаживая Нэну на воз с сеном. – За Нэну я твой должник неоплатный.

Задержались у Потапа недолго и всё-таки опоздали. Возле ворот Отласов стояли двое пустых саней. В огурешнике смётывали в зарод только что ссаженное с саней сено Любим и Фетинья. На крылечке белел плотный мучной куль.

– Любимко-то опередил! – беря стогомётные тройчатые вилы, басил Потап. – Видно, Милка спать не дала.

– Я, браты, я... как хотите, возмещу. Можно шкурками... – растроганно бормотал Володей, не слишком щедрый на проявления своих чувств.

- Чо ишшо удумаешь? – резко обрезал Любим. Отняв у Фетиньи вилы, посоветовал: – Берись-ка лучше за дело. А ты, – велел он Фетинье, – веди Нэну к бабам.

– Мало вам своих – чужих понабрали... – завелась было Фетинья, но Володей одарил её таким взглядом, что на полуслове она осеклась и повела туфанку в избу.

– Тут Григория, братана моего, воевода выпорол.

- Григория?! – уронив огромный, с копну, навильник, изумился Потап. – Чем провинился? Парень-то голубя безобидней...

- Гарусов, сука, подсудобил. Григорий в воровстве его уличил.И пожаловаться некому, – сказал Любим. – С воеводой-то они заодно.

– Сам найду на него управу, – скрипнул зубами Володей, бросив через прясло навильник сена. Из пригона просяще на него глядели коровы, оголодавшие за ночь.

– Мы тоже в стороне не останемся, – сжал огромный кулак Потап.

– Тут с умом подойти надо, – осторожно сказал Любим. – Чтоб самому под батоги не угодить.

– Чо-нибудь придумаем. Не горшок на плечах-то.

В пригоне хрумкали, тяжело отдуваясь, коровы, коротко ржали в стойле кони, чуя с улицы других лошадей. С бусого неба сыпались белые хлопья. Из-за реки набежал ветер, взлохматил верхушку зарода.

Едва успели дометать сено, за Володеем пришёл посыльный.

– Пойдём все трое, – решил Любим и, не выпрягая лошадей, кинул им по охапке сена.

– Всякое повидали, воевода-батюшка, – ласково журчал Логин Добрынин, угощая Зиновьева вывезенным из Китая чаем. Тот не впервые пил диковинный ароматный напиток, но и теперь недоумевал: