Фаза Урана - Кирилл Чистяков

Я опять разглядываю Аню. Такой красивой, я не видел ее еще никогда, даже в своих лучших снах. И ей тоже что-то снится, и по ее мерцающей улыбке, я пытаюсь угадать, что. Пытаюсь рассмотреть картинки, которые еще шевелятся в ее самом длинном и самом прекрасном сне, длинном, как дорога и прекрасном, как покой. Надеюсь, там уже нет ни меня, ни горя, ни насилия, ни грязи, ни кошмара. Я трогаю ее волосы, прикасаюсь губами к ее щеке, и глаза у меня тоже слезятся, как у собаки, и я не знаю, почему так: может, действует газ, а, может, мне и вправду хочется заплакать.

– Талифа куми, – шепчу я ей.

Но она не поднимается и не отвечает мне…

– Талифа куми, – повторяю я, на этот раз на прощанье, на этот раз навсегда, – Талифа куми…

…талифа куми…

Я беру за ошейник спаниеля и вывожу его из квартиры, захлопываю дверь. В лифте ехать я не хочу, и курить мне тоже не хочется. Мы с собакой бесконечно долго спускаемся по лестнице во двор, и там, под черным небом, дышим свободным воздухом, который не подозревает ничего, и головы наши кружатся, и конечности наши заплетаются, а звезды прячутся за тучи, как нашалившие дети…

– Уходи, дружище, – говорю я собаке, – уходи, пожалуйста, умоляю…

Спаниель пропадает в темноте, но только за тем, чтобы скоро вернуться оттуда, и в зубах у него тяжелая, опавшая ветвь осины. Играть…

Я беру ветвь и, размахнувшись, с силой бью по доверчивой морде спаниеля. Кид визжит, не понимая, что стряслось с ним, и что произошло со всеми нами. Он опять бежит в пустоту, бежит, исчезая, чтобы я его никогда больше не встретил вдруг. Друг…

…круг…

Кровь пульсирует с мозгом, ударяясь о стенки каналов, угождая нейронам, нейтронам, неронам…

…не ранам…

…И я опять остаюсь один. Совсем один, если не считать ночи…

V. Ночь

Я свернул за угол и, неожиданно, чуть не врезался в три возникшие из темноты фигуры. Вспыхнувшая зажигалка осветила лицо стоявшего впереди человека. Лицо, изъеденное следами оспы, словно стершийся протектор, выражало брезгливую уверенность. По сравнению с бритым черепом, щетина вокруг рта казалась прической. Лицо сплюнуло, блеснув зубной коронкой.

– Шестью восемь, – сказало лицо.

– Сорок восемь, – сказал я.

– Я тебя, сука, не спрашивал, – размеренно, и как-то совсем не злобно, произнес бритоголовый.

Тут у него из-за спины выскочил еще один любитель арифметики, точно такой же, только поменьше.

– Ты, пидор, самый умный, да? Так я тебе покажу, кто здесь, падла, самый умный, – голос у него был гтротивный и визгливый, как у шакала в мультике про «Маугли». В их маленькой компании он, по-видимому, отвечал за связи с общественностью: может быть, именно поэтому он обрызгал меня слюной.

– Сейчас мы пидору расскажем, кто тут умный, – произнес третий, остававшийся в тени.

Я понял, что меня будут бить. Раздутые ноздри шакаленка почти упирались мне в подбородок. Я размахнулся и твердой подошвой ударил его по внутренней стороне берцовой кости. Играя переднего защитника, я такое не раз проделывал на футбольном поле. Шакаленок повалился – нарушение явно тянуло на красную карточку. Не дожидаясь реакции его товарищей, я бросился бежать, что есть мочи. Стартовая скорость у меня еще неплохая.

Бежать пришлось по темным дворам, изрытым погребами, сквозь проходные арки, мимо детской площадки с каруселью. Небо оставалось черным, луна закатилась за тучи, как грош под кровать. Несколько раз я спотыкался, но удерживался на ногах.

Я добежал до бетонного парапета, перепрыгнул через него, упал вниз с двухметровой высоты. Поднялся, рванул дальше. Обогнул угол сарая и налетел на решетку – тупик. Это был склад. Склад овощного магазина. Нужно было искать что-то тяжелое, но я не успел.

– Попался, корешок, – услышал я сзади голос с одышкой.

Мне не дали даже развернуться, с силой толкнули. Я ударился головой о контейнер для хранения капусты. Сполз на асфальт, кто-то навалился сзади. Большим пальцем я нащупал чье-то глазное яблоко и стал его выдавливать. Мой противник заорал и вырвался. Не давая подняться, он принялся бить меня ногами. Через мгновение меня били уже двое. Я пытался извернуться так, чтобы они не задели почки и печень. Было очень больно. Я сделал вид, что потерял сознание.

Мои карманы обыскали, и ничего не нашли, кроме ключей от квартиры. За это я получил удар в позвоночник. Ключи выбросили в сторону.

– Ладно, хватит, еще убьешь мудилу, – сказал кто-то, кажется, бритоголовый.

– Да эту суку и надо убить. Он Коржику ногу чуть не сломал. Не по понятиям пидор метелится. Зрачок выдавить хотел, сука, – говоривший отхаркнул мокроту и плюнул в меня.

Я лежал тихо, дожидаясь, когда они уйдут достаточно далеко. Потом, опираясь на контейнер, встал на четвереньки и, на ощупь, полез искать ключи. Один глаз ничего не видел.

Отыскав ключи, я поднялся и сделал пару шагов. Кажется, я мог идти, а это было уже неплохо. Пошатываясь, я вышел со двора овощного магазина и побрел вниз по переулку. Впереди забрезжили огни проспекта. Показалась троллейбусная остановка.

На остановке, в свете ночного киоска, стояло двое рыбаков в военных маскировочных куртках. У них были спиннинги из титанового сплава и бамбуковые удочки – они ехали на водохранилище к утреннему клеву. В эту пору как раз начинался жор у окуней, судаков и щук.

– Парень, тебе помочь? – спросил бородач, сидящий на ящике со снастями. Борода у него была окладистая, как у трефового короля. – Митрич, помоги пацану!

Бородач и второй, которого назвали Митричем, взяли меня под руки, отвели и положили на скамейку под навесом. Положили аккуратно, как манекен.

– Все в порядке, все в порядке, – залепетал я.

– Какой же ты, блин, в порядке? Скорую звать надо. Митрич, сгоняй к автомату.

– Нет, не надо скорой! Пожалуйста, не надо.

– Кто это тебя так? Совсем шпана озверела. Слушай, у меня тут рядом кум – участковый. Сейчас его поднимем. Мы этих сволочей в два счета найдем.

– Милиции не надо. Не найдут они никого. Я сам виноват. Упал сам, споткнулся.

– Н-н-не х-х-рр-ена себе спотк-н-нулся, – сказал Митрич, оказавшийся заикой.

– Нет, пожалуйста. Не надо никого звать.

– Ну, и ладно. Не надо, так не надо, – неожиданно согласился, теряющий ко мне интерес, бородач, – дело хозяйское… Митрич, у тебя бинт должен быть, эластический.

– Г-где-то должен.

Пока Митрич рылся в ящике для снастей, бородач положил мне под голову рюкзак.

– Дышать б-больно? – спросил подоспевший Митрич. В руках у него был бинт и бутылка водки.

– Больно.

– Наверное, ребро сломали, – установил диагноз бородач. – Тошнит?

– Вроде нет пока.

– А то если б тошнило, то тогда сотрясение. Точно не тошнит?

– Чуть-чуть, – сказал я, чтоб сделать бородачу приятное.

Митрич открыл водку, свернув крышку. Смочил край бинта Бородач помог мне снять футболку и приподняться. Сначала мне продезинфицировали кровоподтеки водкой, а потом вокруг туловища туго намотали бинт. Я провонялся хлебным спиртом. Дышать я теперь мог только очень мелко, словно ошалевший от жары пекинес. Наверное, со стороны это выглядело забавно.

– Выпей, – бородач поднес к моему рту бутылку.

– Не хочу.

– Пей, кому сказал.

– П-пей, всс-се равно за-заставит.

Я выпил. Водка пошла плохо, обожгла горло. Я закашлялся.

– Занюхай, занюхай, – бородач ткнул меня носом в рукав своей куртки.

Куртка бородача пахла чешуей, анисом и изолентой. Кашель мой прошел. Я взбодрился.

– Дай еще, – сказал я, и вновь отхлебнул из горла.

После второго глотка мне стало значительно лучше. Боль смягчилась. Правда, левую руку я перестал чувствовать совершенно.

Из депо подошел первый за эти сутки троллейбус. Это означало, что скоро четыре и через час начнет светать. На борту троллейбуса была реклама магазина обуви «Тип-Топ». С рекламы улыбались два ботинка. Еще немного арифметики: меня било в два раза больше пар обуви.

Рыбаки помогли мне зайти внутрь салона и усадили у окна. Троллейбус тронулся, его затрясло. Я схватился за переднее сидение, уставился на выцарапанное на стекле изображение влагалища. Меня по-настоящему начинало тошнить.

Подошла жирная, неповоротливая женщина-кондуктор. Бородач расплатился за всех.

– Алкашня, – проворчала женщина и плюхнулась на свой кондукторский трон.

Я боялся, что меня вырвет. Если что, решил я, выблюю в снятую футболку. Чтоб сосредоточится, я считал остановки. Каждая из них фиксировалась мозгом и ребрами. На своей, я резко вскочил и рванул к выходу.

– Э-э-э! Куда! – закричал бородач.

– Ф-футболку! Футболку забыл!

Троллейбус уехал, скрипнув мехами дверной гармошки. Меня бил озноб. Зря я забыл футболку. Поддерживая левую руку, я доковылял до своего подъезда. У крыльца попытался вырвать, ткнув пальцами в гланды, но ничего не вышло. Поднялся на второй этаж, опираясь на перила. С каждой ступенькой, под ребром ощущалась резкая боль, будто туда всаживали маникюрные ножницы.