Небом крещенные - Виктор Трихманенко

Школа ускоренного типа

Повесть первая

В кабине истребителя полковник Валентин Булгаков чувствовал себя увереннее да и лучше, чем за письменным столом в штабе. Машина повиновалась ему безропотно, как бы круто он ее ни повернул; радиомаяки, пеленгаторы и приводные радиостанции вели с ним немногословную, четкую беседу; отблески полярного сияния и звезды, вызревшие в небе, служили ему как электронное табло, по которому он читал обстановку. До сорока лет дожил Булгаков, до полковничьего звания дослужился, а как был, так и остался летчиком, и если бы вдруг основное пилотское отнять у него, то, верно, не стало бы и самого существа в этом человеке…

Когда он приземлился и вернулся в штаб, нашел на своем столе телеграмму командующего, которая явилась для него большой неожиданностью. Булгаков не знал, радоваться ему или нет, но телеграмма удивила его примерно так, как если бы среди северной ночи вдруг наступил однажды утром рассвет по московскому времени.

Телеграмма командующего предписывала ему, полковнику Булгакову:

Прибыть к 20 ноября в высшее авиаучилище ПВО страны.

Возглавить государственную экзаменационную комиссию по летной подготовке выпускников училища.

Основание: приказ главкома ПВО страны.

"Ну, дела"… — вздохнул Булгаков, прочитав телеграмму дважды. И усмехнулся устало. Вслед за чувством изумления он уже ощутил на своей груди теплые объятия воспоминаний молодости.

С этой необычной для строевого командира миссией ему предстояло лететь в училище, которое он сам окончил… Когда? В мае сорок четвертого. Тогда там, в Средней Азии, была авиационная школа пилотов ускоренного типа, выпускавшая младших лейтенантов, этаких переодетых в солдатское обмундирование мальчишек; нынче там — высшее авиационное училище, готовящее летчиков-инженеров. Перемены, конечно, разительные и во всем — в людях, в самолетах, в условиях жизни и учебы. Пусть так. Ко пустыня, начинавшаяся сразу же за границей аэродрома, осталась? Журчащая вода в арыках не испарилась? Романтика первого полета не пропала? На все это Булгаков не против еще разок взглянуть.

А самое главное то, что уже сейчас не дает ему покоя: в училище ведь работает преподавателем Вадим Федорович Зосимов — однокашник, фронтовой напарник, однополчанин и друг. "Здравствуйте, подполковник Зосимов, преподаватель сверхзвуковой аэродинамики! Вы еще не профессор? Ну, тогда дайте-ка помять ваши кости и мускулы…"

"Надо черкнуть Вадиму письмишко: так, мол, и так, скоро буду", — думал Булгаков. Сегодня он против обыкновения не подхватился по звонку будильника. Утопил кнопку заранее, чтобы не дрынчал железный изверг, и продолжал вылеживаться. "Надо написать. А еще лучше — телеграмму".

Раздался звонок. Булгаков недоуменно уставился на будильник. Затем, вдруг поняв, схватил телефонную трубку. Дежурный штаба доложил ему, что звонила Москва, какой-то Засимов, что ли…

— Зосимов, а не Засимов! — внушительно поправил его Булгаков. — Ну и что он сказал?

— Сказал, будет звонить ровно через час, в восемь ноль-ноль.

Булгаков вскочил и стал быстро одеваться. Елена подняла на него вопросительный взгляд, на что он ответил ласковым шлепком ладони по ее плечу, обтянутому сорочкой. А сам торопился, как на пожар: машину — немедленно! Завтрак — потом!

В половине восьмого Булгаков сидел в кабинете, выжидающе смотрел на телефонный аппарат и курил нещадно. Связистов предупредили, что будет говорить хозяин и чтобы слышимость, значит, как надо!

Звонок раздался ровно в восемь.

— Булгаков? — спросил далекий знакомый голос.

— Я! Здорово, Вадим! Рад тебя слышать! — закричал в трубку Булгаков.

— Мне известно, что ты, Валентин Алексеевич, прибываешь к нам в образе председателя комиссии. Приказ главкома в училище получен.

— Точно. А ты не доволен, Вадим Федорович?

— Очень даже доволен, страшно рад, но нам не придется с тобой встретиться, почему и звоню.

— Уезжаешь куда, что ли? Перевод?

— Да нет, не перевод. Сижу на месте и мхом обрастаю.

— А что ж тогда?..

— Тут вот какое дело, Валентин Алексеевич. Пересветова моя опять болеет. Возил ее вот в Москву к профессору. А сейчас летим в Цхалтубо, у нас парная путевка с пятнадцатого ноября. Еду только ради Пересветовой. Если бы не ее болезнь, отменил бы я сейчас и отпуск и курорт, но сам понимаешь: как ее оставить в такую минуту?

— Все ясно, Вадим Федорович. Поезжай без промедления. Кланяйся там от меня Варваре Александровне. Желаю скорой поправочки.

— Спасибо. Так у меня одно предложение, Валентин Алексеевич.

— Какое?

— Понимаешь, квартира моя теперь пустует. Младшую дочь отправили к бабушке, старшая в институте учится, в Минске, как тебе, наверное, известно.

— Знаем, знаем. Как же…

— Так вот, Валентин Алексеевич, квартира наша, когда будешь в командировке, в твоем полном распоряжении. Хозяйничай. Ключ возьмешь у соседки.

— Стоит ли? Я и в гостинице…

— Гостиница в городке училища неважнецкая. Приглашаем к нам, и только к нам! Значит, ключ у соседки. Пиши адрес…

Булгаков записал адрес и как зовут соседку. Оставалось поблагодарить друга и пожелать ему всяческих благ, но тут Булгаков вспомнил то, о чем рассчитывал поговорить с Зосимовым с глазу на глаз в училище.

— Слушай, Вадим Федорович, назови-ка мне пяток выпускников, которые ко мне пойдут…

— Получше хочешь выбрать?

— Конечно же, не худших.

— Да все вроде хорошие, Валентин Алексеевич.

— Назови, не жмись!

— Сейчас не припомню, Валентин Алексеевич. Народ хороший…

— Ну ладно! С тобой, как видно, не договоришься.

К концу их разговор стал стынуть, будто северным ветром на него подуло, — Булгаков уж был не рад, что попросил назвать лучших выпускников. Положив трубку, он ругнулся с досады и даже хотел было швырнуть в корзину бумажку с адресом Зосимова. Но расправил ее, скомканную, и положил в карман.

Да, черт возьми, не стоило говорить на эту тему. Это же Зосимов! Уж его-то натура хорошо известная вон с каких пор, еще стрижеными курсантами, бывало, сшибались как петухи…

К 20 ноября, как и было предписано, председатель экзаменационной комиссии полковник Булгаков прилетел в училище.

Экая здесь была теплынь в конце ноября: припекало солнце, стоявшее в полдень высоко-высоко средь ясного неба, зеленела молодая трава, воспрянувшая после летней засухи, офицеры ходили по территории городка в шелковых рубашках с погончиками. А ведь не дальше как сегодня, всего несколько часов назад, Булгакова провожала полярная ночь, подняв на небосклоне радугу прощальных огней, и взлетевший ТУ-104 закладывал разворот над сизыми снегами.

С северо-запада на юг — почти через всю страну.

С рубежа сорока лет да в юность! Ведь это здесь, в этих краях, курсанты Валька Булгаков, Вадим Зосимов и им подобные начинали свою службу в авиации.

Булгаков, однако, не дал разыграться чувствам, не ушел в тенистую прохладу воспоминаний, считая, что это в данной ситуации ни к чему.

Осмотр знакомых мест отложил: сейчас делом надо заниматься.

Он собрал всех членов комиссии, провел короткое совещание. Обратил внимание на то, чтобы зачеты по технике пилотирования и боевому применению принимались как положено, без натяжек. А то, понимаешь, прибывают в часть молодые летчики-инженеры: ромбики на кителях, дипломы в карманах — учить же их надо заново. Таких лучше не выпускать! И строевым командирам покойнее будет, и государству больше пользы.

Члены комиссии, слушая своего председателя, сразу как-то подтянулись, переняли его тон строгости и дальновидности.

До конца дня были у Булгакова еще совещания накоротке, встречи с инструкторами-летчиками и преподавателями. Лишь после ужина в летной столовой он освободился от текущих дел. Подумал немного и все-таки направился ночевать не в гостиницу, а домой к Зосимовым.

Собедка вручила ему ключ, заявив с очаровательной улыбкой, что о Валентине Алексеевиче она много слышала…

Зосимовы занимали квартиру, каких теперь немало строят в военных городках: две комнаты и кухня, невысокие потолки, балкончик. Просто и хорошо. Булгаков сразу почувствовал себя как дома, потому что многое здесь напоминало его собственную квартиру.

Перед тем как завалиться спать, порыскал по книжным полкам довольно солидной библиотеки. Так попалась ему вложенная в объемистый том авиатехнических премудростей школьная тетрадь, видимо, со старыми конспектами, на которую он почему-то обратил внимание. Перелистал первые страницы, прочитал один-два абзаца… Черт побери! Ведь это дневниковые записи Зосимова! В чужие дневники, пожалуй, нехорошо заглядывать, надо положить тетрадку на место. Вот здесь она, кажется, была затиснута в книгу. Туда же ее, как в обойму!..