Небом крещенные - Виктор Трихманенко

Минут через десять подошел усталым шагом Чипиленко. Курсанты вскочили, виновато потупив головы.

— Садитесь… — Чипиленко махнул рукой. — Можно курить.

Злость его прошла. Да и вообще по натуре он добряк, только нервы у него расшатаны до предела.

Взглянул на часы.

— Становись!

До обеда шесть часов занятий, после обеда — еще два часа классных занятий и два самоподготовки. Нагрузка, как в школе ускоренного типа. Только знали курсанты, что спешка эта в учебе ни к чему: на эскадрильском складе ГСМ бензина нет, все цистерны сухие, кроме одной маленькой, которую берегут для летчиков-инструкторов.

7 февраля

После ужина выпадал часок ничегонеделания — лучшее время суток. В распорядке дня этот час именовался "личным временем". Курсанты бродили по длинному коридору казармы, собирались кучками на нижних койках, рассказывая друг другу веселые и грустные истории.

Кто-то придумал игру, в которую охотно включилось все население казармы. Надо было пройти средним шагом из конца в конец коридора — метров семьдесят — и за это время съесть порцию хлеба. Успеешь съесть — выиграл на завтра лишний ужин, не успеешь — свой проиграл. Курсант всегда голоден: что стоит сжевать, идя по коридору, кусочек хлеба, сто пятьдесят граммов всего? Да его проглотить можно! А попробовал один — не получилось. Второй вызвался — не сумел. Дежурный по хлеборезке, у кого нашлось несколько ломтиков хлеба, выиграл четыре ужина.

Тогда вышел на ринг боец тяжелого веса — рослый, цветущий здоровьем курсант, слизывавший в столовой свой ужин в полминуты. Поставил условие: если съест, отыгрывает у хлебореза не один, а сразу все ужины. Идет!

Здоровяку вручают кусочек черного хлеба. Подается команда: пошел.

Он шагает и торопливо жует хлеб. Впереди идет лидер и тащит его за руку — чтобы не замедлял ход. А сзади и по сторонам большой толпой валят курсанты, шум и хохот сотрясают казарму.

Что вы думаете? Не успел съесть даже он. В конце коридора попытался проглотить оставшийся кусочек, но поперхнулся.

Состязания были прерваны появлением старшего лейтенанта Чипиленко. Что-то там куда-то надо было перетаскивать, и старший лейтенант пришел за тягловой силой. Толпа мгновенно растаяла; бежали в курилку, на улицу, забивались в углы между задними койками. Чипиленко знал, что сейчас найдется немало больных и таких, у кого обувь сдана в починку, а потому запел своим тенорком предварительную команду:

— Все до одного!.. Больные и здоровые!.. Босые и небосые!.. Как только скажу "становись" — мухою вылета-а-ай!!!

Пока он все это пояснял, разбежалось больше половины курсантов.

Долгая пауза… Мышиная возня в казарме.

И вот:

— Ста-а-но-ви-и-ись!!!

На построение вышли жалкие остатки подразделения.

— Мухою вылета-а-ай! — выкрикнул еще раз Чипиленко изобретенную им самим команду и, видно, ему нравившуюся.

Но ни одна "муха" в коридор больше не вылетела.

"Зима не обходит стороной и эти южные края. В феврале ударили небольшие морозы, бедным, рваным покрывалом лёг на землю снег. Тяжелые на подъем вороны хрипло, печально кричали в степи…" — На этом Зосимов прервал свою очередную запись, что-то ему тогда помешало. Затяжные перерывы по времени и впредь будут встречаться в его дневнике — курсантская служба не всегда позволяет взяться за перо. Автор этих строк, хорошо знавший и Булгакова и Зосимова, шагавший с ними в одном строю, попытается восполнить пробелы хотя бы там, где пропущены события, существенно важные для двух друзей.

Короткая и почти бесснежная зима того года показалась курсантам суровой. В тылу до предела подрезали все виды довольствия. В городке, где базировалась учебная эскадрилья, не было ни полена дров, жилые помещения и классные комнаты не обогревались, радиаторы отдавали ледяным холодом, всех кочегаров уволили. Только в столовой, в топках под котлами, теплился малиновый жарок.

Особенно донимал холод ночью, не давая уснуть. Укладываясь в постель, курсант взваливал на себя "всю арматурную карточку": шинель, гимнастерку, брюки. Надевал шапку. Один придумал заворачивать на ноги нижний край матраца, прижимая, чтобы не соскальзывал, табуреткой. Все последовали его примеру. От табуретки, лежащей на ногах, вроде тоже какая-то толика тепла.

На занятиях каждый урок тянулся долго, как день. Сидели в шинелях, писали карандашами, потому что чернила застывали на перьях.

Хорошо, когда в такой холод собачий найдется шутник, с ним теплее всем от смеха. Шестнадцатую группу веселил высоченный парень, чернобровый и краснощекий. Глаза его закачены куда-то в верхний угол — направо или налево, — и губы растянуты в бесоватой улыбке. Размахивая длинными, угловатыми в локтях руками, которые, казалось, прикреплены, как у деревянного Буратино, гвоздиками, курсант изображал разные сценки. Мим он был замечательный. Ребята покатывались со смеху.

Преподаватель почему-то опаздывал. Уже прошло пол-урока.

— Очкарик идет! — раздался предостерегающий крик от двери.

Моментально все уселись на места, воцарилась тишина. Старший группы браво отрапортовал инженер-майору.

— Итак, газораспределение M-25-го. Посмотрим, как тема усвоена… — Инженер-майор нацелился очками в журнал, выбирая по списку очередную жертву.

Они изучали мотор М-25, тот самый, что стоит на истребителе И-16. Сами не знали, зачем изучали, ведь на практике пока что не дошли даже до легкомоторных самолетов.

Вадим пробегал глазами страницы конспекта. Тревожное, сосущее предчувствие, что его сейчас вызовут, овладело нм.

— Курсант Зосимов.

— Я!

Он пошел к учебному мотору, установленному на железной треноге в углу класса. Другие с облегчением вздохнули.

Добрая школьная привычка готовить уроки на совесть сохранилась у Вадима и в армии. Материал он знал хорошо, говорил складно, умело пользуясь своим довольно обширным словарным запасом. Слушая его ответ, инженер-майор поощрительно кивал головой.

Следующим был вызван Костя Розинский. Лицо у него до последнего квадратного миллиметра засеяно рыжими, ячменными веснушками. Он ленив на редкость, за что получил прозвище Шкапа, то есть кляча. Трудно поверить, что такой безразличный ко всему на свете, тщедушный паренек был чемпионом области по боксу в весе мухи, но его земляки из Мелитополя свидетельствуют, что это правда.

— Ну-с? Молвите вы сегодня хоть слово? — прервал инженер-майор слишком затянувшееся молчание.

Костя переменил наклон головы — с левого плеча на правое, но рта не раскрыл.

— Что же, прикажете двойку ставить?

Прозвенел звонок на перерыв, но он не выручил ни Костю Розинского, ни других курсантов шестнадцатой группы. Инженер-майор решил:

— Полчаса и так проболтались, пока я был занят в учебно-летном отделе. Будем заниматься без перерыва.

Мучительно протекал второй урок, на котором инженер-майор продолжал свирепо спрашивать. До звонка оставалось минут двадцать, когда вдруг завыла сирена: тревога!..

Курсанты вскочили.

— Выходи! — воскликнул преподаватель, недоуменно пожимая плечами.

Осенью, в период сильных песчаных буранов, внезапно налетавших из соседней пустыни, курсантов часто поднимали по штормовой тревоге; на аэродроме они руками удерживали легкие тренировочные самолеты УТ-2 [2], чтобы их не расшвыряло. А какая теперь тревога? Не штормовая, потому что на дворе штиль. И, конечно, уж не боевая — до фронта отсюда тысяча километров, ни один бомбардировщик не долетит.

Сирена по-волчьи завывала. Появившийся у подъезда учебного корпуса Чипиленко строил курсантов всех групп в одну колонну. Наскоро подровнял строй, скомандовал:

— Направление на аэродром. Бегом марш!

Все-таки что-то случилось на аэродроме. Курсанты наддали ходу. Отставший Чипиленко с инженер-майором шли далеко позади.

Притрушенный снежком, гладкий, без следов самолетных колес, простирался аэродром. На окраине шеренгой стояли легкомоторные самолеты — как ласточки, усевшиеся на проволоке четким рядком.

У самолетов хлопотали механики. Поодаль расхаживал, заложив руки за спину, командир эскадрильи капитан Акна-зов, самый старший и самый строгий, судя по его недоступному виду, начальник. Хозяин в эскадрилье и во всей округе, ибо ничего, кроме маленького гарнизона, в степи больше нет.

На аэродроме командование над курсантами захватил инженер эскадрильи.

Выждав минуту-другую, приблизился к строю капитан Акназов. На его лице блуждала холодная усмешка человека, уверенного в своей силе и власти, умевшего при любых обстоятельствах сохранять спокойствие.

Правая бровь приподнялась вверх, когда он заговорил:

— Товарищи курсанты, мы передаем десять самолетов в другую эскадрилью. Так нужно. Вылет задержан исключительно из-за того, что машины грязные. Сейчас инженер распределит вас по экипажам, и вы поработаете на материальной части.