Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943 - Вольфрам Айленбергер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эта цель была достигнута к 1940 году. В эссе Мы, беженцы, опубликованном в 1943 году, Арендт отмечает, что в лице немецких евреев во Франции был создан «новый вид людей – вид, который помещается в концентрационные лагеря его врагами и в лагеря для интернированных – его друзьями»[57]. Эти люди «были заключены, потому как были немцами, и не были освобождены, потому что были евреями»[58]. То есть их преступление состояло не в каком-то индивидуальном действии или поступке, а в самом их существовании, поэтому большинство обитателей лагеря составляли люди, «которые совсем не совершили ничего такого, что имело бы, по их собственному разумению либо по мнению их мучителей, хоть какую-то рациональную связь с их арестом»[59]. Как индивиды, они находились ниже любого преступника, насильника или убийцы.
Тот, кто в период июньского хаоса не осмелился на свой страх и риск бежать, вскоре оказался надежно заперт в лагере и мог лишь гадать, когда французских охранников заменят на немецких.
Транзит
Что было более незаконным – уйти или остаться? Что опаснее – официально запросить пропуск или ничего не запрашивать? В этой путанице с правилами в Монтобане трудно было что-то планировать. С французской стороны велика доля хаоса: каковы правила, непонятно, и столь же непонятно, кто и от чьего имени их назначает.
Когда генерал Петен возглавил французское правительство Виши, его первым решением 11 июля 1940 года стала отмена конституции. Новое Французское государство отказалось от девиза «Свобода, равенство, братство» в пользу другого: «Труд, семья, отечество». Особенно издевательски он звучал для беженцев. За последние десять лет их лишили именно этих опор: им пришлось оставить свои дома, они вынужденно отказались от прежних профессий и потеряли свои семьи, которые остались в другом месте или были интернированы. Несмотря на свой веселый от природы нрав, несмотря на проявления солидарности и дружбы со стороны многих окружающих, Арендт в эти дни и недели тоже борется с внутренним ступором.
Вальтер Беньямин, ослабленный гриппом, по-прежнему сидит в Лурде; в письме Теодору Адорно в Нью-Йорк от 2 августа он впечатляюще описывает положение всех немецких евреев в новой Франции:
Уже много недель меня мучит полная неопределенность в том, что принесет следующий день, следующий час <…> Надеюсь, что до сих пор мне удавалось создавать у Вас впечатление, что я даже в тяжелые минуты сохраняю самообладание. Не думайте, что это теперь не так. Но я не могу игнорировать опасный характер ситуации. Думаю, мало кому удастся спастись.[60]
А неделю спустя уточняет свою ситуацию в письме к Арендт в Монтобан:
На данный момент я знаю только то, что в Нью-Йорке думают, будто бы в консульстве в Марселе уже готова моя виза. Как Вы догадываетесь, я рад бы был отправиться туда. Но, кажется, невозможно получить пропуск без подтверждения из Марселя. Уже довольно давно я отправил туда телеграмму (с RP[оплатой ответа. – В. А.]), чтобы получить то самое подтверждение. Ответа пока нет. Так что я продолжаю пребывать в неизвестности, тем более из-за опасения, что ходатайство об иммиграции отклонят из-за моего ходатайства о «визите». Из-за сильной жары моя физическая и духовная жизнь совсем замерла. <…> Вдвойне больно от страха, который охватывает меня при мысли о судьбе моих рукописей. Мало контактов с друзьями; мало писем.[61]
Это пишет изолированный человек, жизненное пламя которого грозит угаснуть. Он озабочен уже не собой, а делом своей жизни, которое считает пропавшим. Несколько недель назад Беньямин узнал о том, что гестапо обыскало его парижскую квартиру и конфисковало все рукописи.
Для Арендт и Блюхера все пути на свободу тоже ведут через Марсель, последний свободный порт в неоккупированной части Франции, единственный город, где еще можно получить визу и достать билет на корабль в Северную Африку. От Монтобана до Марселя два или три дня пути на велосипеде. Число положительных решений по визам сильно уменьшилось по сравнению с прошлым годом, но Арендт рассчитывает на помощь бывшего мужа Гюнтера Штерна, который теперь живет в Калифорнии. А еще на поддержку сети Молодежной «Алии». Monsieur Генрих в любом случае сможет поехать с ней как ее муж. Мать Арендт тоже приехала из Парижа в Монтобан, и это создало дополнительные трудности.
Тысячи беженцев в Марселе хотят только одного – как можно скорее выбраться из Франции. Но никто не знает точно, как это можно сделать. По крайней мере легально. Ведь кроме визы страны назначения обычно требуется еще разрешение на транзит через Испанию и Португалию, а главное – документ, разрешающий выезд из Франции (visa de la sortie[67]). Это и стало ключевой проблемой. Разумеется, на черном рынке есть любые документы, порой даже настоящие. Симона Вейль с родителями тоже оказалась в Марселе, и там ей дали ценный совет: если нужно во что бы то ни стало добраться до Касабланки, виза страны назначения не играет роли. И вот в августе 1940 года семья Вейль получает три визы в консульстве Сиама. Но тут выясняется, что они действительны только для кораблей, идущих из Марселя прямо в Сиам. А таких нет и никогда не было[62].
Ангел истории
Когда Арендт и (ее любимый) Блюхер 20 сентября 1940 года снова встречаются с Беньямином, теперь уже в Марселе, у того есть все документы для путешествия из Лиссабона в Нью-Йорк, а еще доза морфия, которой хватит, чтобы убить лошадь, как он несколько дней назад по секрету рассказал своему бывшему соседу Артуру Кёстлеру.
Арендт хорошо запомнила ту встречу:
Когда мы увиделись с Беньямином, до окончания его испанской визы оставалось восемь или десять дней. На получение visa de la sortie не было никакой надежды. Он в отчаянии спросил меня, что же ему делать. <…> Я сказала, что, скорее всего, эти испанские визы скоро перестанут выдавать и было бы рискованно упустить такой шанс. Сказала, что нам лучше всего ехать втроем, чтобы он приехал к нам в Монтобан, но никто не может ничего гарантировать. Но он решил отправиться в путь немедленно.[63]
После этого Арендт и Блюхер возвращаются в Монтобан с двумя американскими визами и рукописью, врученной им на прощание Беньямином. Это был написанный им в Лурде текст О понятии истории[64]. В этой вольной композиции из двенадцати философских этюдов сконцентрированы в поэтической форме все мысли Беньямина о взаимосвязи времени, истории и личности. В
