Женское оружие - Евгений Красницкий

– Я не проговорюсь, – пообещала Аринка серьезно. – Ты только мне расскажи. Может, он и со мной когда-нибудь так говорить начнет?

– С тобой? – хитро поглядел на нее Дударик. – Может, и начнет. Ты ему нравишься.

– Это он тебе говорил? – Аринка с трудом сдержалась, чтобы не схватить мальчишку за руку, так у нее сердце ухнуло при этих словах.

– Нет, я сам вижу, я же не дурной. Он, наоборот, о тебе не говорит. Ты думаешь, я мал, так и не понимаю ничего, да?

– А как ты его понимаешь? Ну что запретил? У вас знак есть какой-то, чтобы слова обозначать или что?

– Да не знак – музыка. Музыкой все передать можно, только это не все чувствуют, понимаешь? Вот слушай…

Дударик поднес к губам свою дудочку и сыграл на ней коротко, словно одну фразу произнес. Аринка прислушалась и сказала нерешительно:

– Будто ты приветствуешь кого-то?

– Да, и ты слышишь, – кивнул мальчишка. – А если привыкнуть, так все понимать можно. Мы с дядькой Андреем уже знаешь как наловчились? Что угодно он мне сказать может, а я – ответить… и слов не надо.

– Так он что, тоже на дудочке играет? – изумилась Аринка. Андрея, играющего на дудочке, она совсем представить себе не могла.

– Нет… – покачал Дударик головой. – Это я на дудочке. В первый раз совсем случайно получилось. Я-то давно понял, что дудочкой говорить можно. Ну и когда, бывает, словами нельзя сказать, а душа просит, я так и говорю. Вот как-то раз сидел так же, как сейчас и… – Мальчишка засмущался, но признался: – Мамка меня в тот раз наказала зазря, не виноват я был. И так обидно стало, но нельзя же показать – мальчишки задразнят. Вот я и жаловался, чтобы никто не слышал. А дядька Андрей подошел и понял все. – Дударик улыбнулся. – Ну почти… всё мы уже потом с ним научились. А я тогда хотел и его научить на дудочке, ну чтобы и он мне отвечать мог, а он свистеть хорошо умеет – с переливами, щелчками разными. Если он захочет, то на его свист даже птицы откликаются.

– И о чем же вы беседуете?

– А! – Дударик махнул рукой. – Так просто болтаем.

– А все-таки о чем? Ну, к примеру, в последний раз?

– Ну я, например, говорю: «Хорошая погода, солнышко», – а дядька Андрей отвечает: «Жарко, в доспехе свариться можно». Я ему: «Так хорошо же, ни дождя, ни грязи», – а он говорит: «От нужников воняет».

Аринка прыснула, представив этот разговор, да и Дударик засмеялся.

– Да? И как же по-вашему будет нужник?

– Никак, я ж тебе говорю – мы не словами разговариваем… – Дударик умолк, затрудняясь объяснить свои ощущения. – Тут чувствовать надо. Вот ты же почувствовала, что я приветствую кого-то.

– Да, свистел ты приветливо, – улыбнулась Аринка. – Словно увидел кого-то, кто тебе мил… И что же, вы так о чем угодно говорить можете?

– Ага! Мне вот бабушка покойная рассказывала, что у древлян все воины умели свистом разговаривать. Враг по лесу идет, думает, это птицы поют, а на самом деле это древляне между собой перекликаются. Воеводу, который это придумал, Соловьем прозвали.

– Молодец, Дударик, здорово ты рассказываешь, только… – Аринка замялась, – этому все могут научиться? А я смогу?

– Вообще-то не все, – мальчишка погрустнел. – Мало кто может. Больше всего просто что-то улавливают, но мало совсем. Тут ведь такое дело… тут не умом понимать, а нутром ощущать надо. На всю воинскую школу чуть более десятка, наверно, наберется, даже музыканты не все могут. А есть еще такие, кому медведь на ухо наступил. Для них даже музыка – просто шум. А еще такие есть…

Дударик задумался, пытаясь подобрать определение, потом сам себе кивнул:

– Бесчувственные, вот! Которые ни радоваться, ни огорчаться по-настоящему не умеют и чужой радости или горя не понимают.

– И много таких?

– Ну всех я не знаю. – Дударик пожал плечами. – Но многие. К примеру, Первак тот же. Он вообще как истукан деревянный… Нет, не так. Он и смеется, и разговаривает, ну как… – Мальчишка растерянно поводил в воздухе руками, не находя слов. – Не знаю, как сказать… – И вдруг проиграл что-то на своей дудочке. Аринка нахмурилась, вслушиваясь в переливчатые трели и пытаясь сообразить, и вдруг сама догадалась:

– Как по приказу?

Дударик удивленно уставился на нее, словно с запозданием осознал смысл «переведенной» фразы.

– Ой! Правильно сказала! Надо же, тоже понимаешь! – тут же разулыбался. – Вот даже сейчас поняла лучше меня. Он будто думает: «Вот сейчас надо засмеяться», – и смеется, а самому, может, и не смешно. Сам себе приказывает! Вот!

– А кто лучше всех тебя понимает? Ну кроме Андрея.

– Лучше всех – Прошка. Так он и скотину, и зверей понимает, а те тоже говорить не могут, – и тут же смутился, поняв, что ляпнул. – Я не про то, ты не подумай…

Аринка кивнула – поняла, что не хотел мальчишка Андрея обидеть.

В тот раз они с Дудариком хорошо поговорили. И сестренок ее помянули – Дударик сказал, что Андрей его просил за девчонками при случае присмотреть, он и Аринке это пообещал, – она бы и про Андрея хотела еще расспросить, но тут уже и на ужин пора было сигнал давать. Дударик спохватился, когда услышал, что дежурный отрок у казармы кричит, его зовет, и убежал. Но прежде пообещал ее научить их язык понимать. Тоже – тайком от прочих…

Вот так почти незаметно и подошла суббота. Это только первый день Аринке нескончаемым показался, остальные будто в единый миг пронеслись. В субботу у всех женщин крепости был банный день. В прочие дни, кроме воскресенья, две бани, расположенные в дальнем конце острова на берегу Пивени, топились для мужей и отроков – их было в Михайловом городке не в пример больше, и приходилось строго соблюдать очередность. О строительстве дополнительных бань уже подумывали – больше трех заходов не сделаешь, всем известно, что четвертый пар – для банника, вот и теснились. Хорошо хоть плотники поставили себе еще одну в посаде, а то совсем беда была бы. Сейчас же в одной бане мылись холопки, в другой – вольные: девки из девичьего десятка, сама Анна и Плава, а теперь и Аринка с девчонками и Ульяна. Пока что больше вольных женщин в крепости не было, но скоро сюда семьи наставников должны были перебраться. Правда, надеялись, что на усадьбах в посаде у всех тоже свои бани будут.

Еще накануне Аринка, узнавшая про банный день, стала готовить смеси, потребные для мытья волос и для прочего ухода за собой, без которого не обходится ни одна разумная баба, желающая сберечь свою красоту как можно дольше. Хотя замоченная зола всегда исправно стояла в постоянно топящихся банях, женщины редко ограничивались этим – имелись и дополнительные способы, хотя бы тот же корень мылянки или горицвета – их Ульяна нашла на берегу Пивени и припасла как раз для такого случая. Анна живо заинтересовалась их приготовлениями и предложила сравнить составы с теми, которые и они с девками готовили для себя. Оно и понятно – в каждой веси свои секреты и излюбленные средства. Основа, как водится, одна, но и различия нашлись. Так, к удивлению Аринки, в Ратном совершенно не использовали в подобных снадобьях мед и конопляное масло, ограничиваясь только огурцами и молоком со сметаной, зато вовсю применяли отвары ромашки и мелко рубленную петрушку, и ноги парили не с клевером, а с подорожником. А вот что отвар той же петрушки добавляет волосам блеска, а для густоты волос можно применять репейник и липовый цвет с медом, то ли не знали, то ли просто не привыкли использовать. Словом, было о чем поговорить и чем заняться, приготавливая и так и этак различные настои и смеси в горшочках – увлеклись все не на шутку и не опоздали на ужин только потому, что и так занимались этим на кухне. Плава хоть и ворчала для вида на суету и толкотню, но и сама вспомнила кое-что из того, чем пользовались в ее родной веси. Так что к субботе все результаты их бурной деятельности, в горшочках и мисках, явно превосходящих своим числом обычный набор, с утра были отнесены холопками в баню, где и ждали своего часа. Первыми в два захода мылись девки; взрослые бабы и Аринкины девчонки должны были идти третьим, последним паром.

Когда Анна, Аринка, Ульяна, Плава с Радой и Стешка с Фенькой неспешно подходили к бане – девки должны были уже заканчивать свое мытье, – от реки до них донесся отчаянный то ли вопль, то ли рев, переходящий в обычный многоголосый девичий визг. Анна с Аринкой забеспокоились и ускорили шаг, Ульяна испуганно перекрестилась – нянька до жути боялась банника, удушившего, как говорили, когда-то накануне свадьбы ее младшую сестру. Плава тоже посуровела лицом и подобралась, хотя креститься не спешила: обращенная в христианство почти насильно, она не особенно полагалась в таких вопросах на святое крещение. Девчонки, наслышанные про банников, испуганно вцепились в Аринкину юбку.

– А вдруг там правда ОН? – пискнула Стешка.

– Да что вы, ополоумели? – рассердилась Анна, а Аринка осуждающе покачала головой:

– Да какой банник? И время еще раннее, и бани всегда протоплены стоят, да и веник с хлебушком ему оставляют тут каждый день – я спрашивала. Ульяна, не пугай детей-то!