Миграции - Шарлотта Макконахи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эннис пытается стащить меня вниз, но я держусь крепко. Я не имею права отвести от нее глаза, я обязана убедиться, что она шевельнулась, обязана увидеть, как она поднимает веки.
— Фрэнни, — говорит Эннис. — Полезли.
Внутри у меня тишина, безмолвие.
— Фрэнни.
Я не двигаюсь. Не могу — да как я могу?
— Я прошу тебя, — говорит Эннис.
Я смотрю на него, скрытого тенью от корпуса. Он повторяет: «Прошу тебя», и я лезу вниз. Мы опускаемся в воду, вдвоем, погружаемся, сплетясь, будто в объятии, удерживая друг друга в промежутках между ударами сердец, а потом он выскальзывает из моих рук и я остаюсь одна.
Мир надо мной — свирепое колыхание цветов и звуков. Подо мной покой.
Невесомость.
Полет.
Я нырнувшим бакланом устремляюсь к земле — крылья сложены, ноги отталкивают воду. Я легко рассекаю поток, задержав дыхание, чтобы не подниматься на поверхность, следую за темным силуэтом впереди. Легкие крепкие, сказал он мне однажды, и это правда, он может долго пробыть под водой, а у меня нет выбора, нужно протянуть столько же, потому что я не хочу, чтобы нас обнаружили из-за меня. Мы слишком быстро всплываем, чтобы глотнуть воздуха, но это не страшно: мы отплыли достаточно далеко, а искать нас пока не начали, они думают, что мы на борту, они думают, что я недвижно лежу на досках палубы.
Мы плывем дальше, мы почти у берега. Перед нами тут и там стоят пришвартованные суда: мы не знаем, куда направляемся, понимаем лишь, что должны уйти от…
Я замираю.
Название его — «Sterna Paradisaea». Оно и сообщает мне, что нужно делать: «Ищи ключи, они спрятаны повсюду». Это не просто ключ, это прямо-таки неоновая вывеска.
— Эннис, — произношу я, и он останавливается, ждет, пока я подплыву к нему в темноте. Дышит он тяжело: не привык к таким заплывам. Глаза безумные.
На сорокафутовой яхте со стальным корпусом темнота. Мы карабкаемся на палубу, прячемся под навес. Ключей нет, но, спустившись вниз, Эннис обнаруживает полный комплект.
— В кладовой всегда есть запасные, хмыкает он.
Я захожу в тесный гальюн, свет не включаю. Смотрю на силуэт собственного отражения, шлепаю себя по щеке, раз, другой, хочется, чтобы было больно, чтобы пошла кровь, и, не дождавшись ни того, ни другого, я едва не разбиваю лоб о стекло, однако Эннис оттаскивает меня, стискивает, не обращает внимания на то, что я бьюсь и рыдаю, пока я не утихомириваюсь, не обмякаю и не начинаю плакать у него на груди. Едва он меня отпускает, я отстраняюсь от попыток меня утешить, потому что — а что, если она умерла.
Мы ждем до рассвета. Пока полиция не покидает опустевший «Сагани».
Эннис ставит яхту с ним борт в борт и дожидается, пока я снова поднимусь на палубу.
— Ты пойдешь тоже, да? — спрашиваю я его, но он отвечает, что не может.
Он ждет, пока я обойду перетряхнутое судно, с которого полиция забрала почти все вещи, все интересное, включая и мой ноутбук. Впрочем, по причине параноидальной тревоги о рюкзаке, о сложенных в него драгоценных письмах, я всегда держала его глубоко под койкой, и мне неимоверно повезло: он все еще там, дожидается меня.
Я на всякий случай проверяю и рубку, однако, как Эннис и сказал мне заранее, штурвал заблокирован, так что даже если бы судно и было готово к плаванию, мы бы на нем никуда не ушли. Попрощавшись в последний раз, я спускаюсь назад на яхту, а потом мы с Эннисом проходим мимо «Сага-ни», корабля-призрака в сером свете зари, и я думаю, что же могло случиться с Леей, где она сейчас — в больничной палате или в морге, и мне хочется заверещать, но я сдерживаю крик, замыкаю там, где от него остается ожог, потому что он еще может мне понадобиться в тех краях, куда мы направляемся.
Когда мы выходим из бухты, Эннис встречается со мной взглядом, и между нами рождается невысказанное, но, я уверена, совершенно ему понятное. Возможно, конец у этой истории один — какого нам не пережить. Ведь нас всего двое, мы уходим на маленьком краденом судне, без компьютера и красных точек, за нами тонкой полоской сброшенной змеиной кожи тянется след разрушений.
Ни «до свидания», ни прощальных взглядов. У нас нет гарантии, что они смогут спокойно вернуться домой, хотя бы те, у кого есть дом помимо того, что сожжено в пепел из-за неверного шага, хрустнувшего черепа.
Мы, сколько можем, не сводим глаз с «Сагани». Уводя нас к югу, к самому опасному участку океана на этой планете, капитан, не скрываясь, плачет.
Во мне слишком мало живого, чтобы плакать. Слишком много животного.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
25
Когда дочь моя родилась бездыханной, захлебнувшись в водах моего тела, что-то в моей душе погрузилось в сон.
Я отправилась на поиски того, что способно ее разбудить.
СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ, НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПАРК ЙЕЛЛОУСТОУН.
ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД
Я ждала его в аэропорту. Этого не отнимешь. Я всегда прошу его поехать со мной, но он — существо иного рода. Ему нести собственные печали, собирать собственные силы, их он черпает в работе, а не в свободе от обязательств, не в странствиях и не в передвижениях, не в том, чтобы решительно ша гать вперед, не оглядываясь назад. И вот я бросила его снова, хотя обещала, что больше никогда.
Я больше не стану давать этого обещания. Унизительно для нас обоих.
Я добралась до Йеллоустоуна, до одного из роследних сосновых лесов. Здесь пусто, не как когда-то. Олени вымерли. Медведи и волки исчезли уже давно — в какой-то момент их осталось слишком мало, чтобы спастись от неизбежного. Найл говорит: ни один вид не выживет. С такой-то скоростью изменений. Я иду между деревьев, здесь не поют птицы, и это катастрофически неправильно. Я жалею, что приехала сюда — в место, где жизни все-таки должно быть больше, чем в других. Я попала на кладбище.
Сухая кора и листья хрустят под подошвами ботинок, а мне слышится ее крик — ведь ей полагалось закричать после рождения. Видимо, я схожу с ума. Накатывает паника, по коже скользит серебристая рябь — так свет движется по радужной рыбьей чешуе.
Найла я не
