Миграции - Шарлотта Макконахи

— Блин.

— И что теперь? — спрашивает Аник.

— А если пробраться на борт?

— Вон того видишь?

Я смотрю, куда он указывает, и замечаю дозорного в «вороньем гнезде»: он за нами следит.

— Кладовые на всех судах примерно в одном месте?

Аник рассматривает судно, пожимает плечами:

— Типа того.

— Возвращайся на «Сагани». Там увидимся.

— Чего?

— Я добуду воду.

Он фыркает от смеха:

— До него добрых две мили. А то и больше — ты же не сразу поплывешь. И как ты притащишь воду?

В рундуке лежит веревка. Я наматываю ее на плечо, дожидаюсь, когда дозорный отвернется ненадолго, и тихонько соскальзываю в море. Сколько могу, остаюсь под водой, выныриваю у самого корпуса промыслового судна. Огибая его, вижу, что к садкам спущено множество трапов — моряки используют их, чтобы подбираться к круглым емкостям и проверять, как там рыба.

Дожидаться безопасного момента некогда — «Сагани» с каждой минутой уходит все дальше, поэтому я вытягиваю тело в набрякшей одежде и веревку из воды, поднимаюсь по трапу. На борту тихо — уже хорошо. Садки похожи на кипучие розовые щупальца, свернувшиеся в клубки. Оставляя мокрые следы, я добираюсь до основного трапа, спускаюсь по нему на жилую палубу. На камбузе никого, в кладовой тоже, так что баки с водой я нахожу без труда: переносные, на пять галлонов, поставлены в ряд вдоль стены. Вижу и запасные аккумуляторы, засовываю несколько штук в спортивный бюстгальтер. Больше двух баков мне не унести, я хватаю их и с трудом выхожу — прямиком перед капитаном.

Он смотрит на меня в упор — на просоленного дрожащего вора, с которого капает вода. Двое его подчиненных, судя по всему, удивлены не меньше.

Я выдыхаю — сердце бухает молотом — и, поскольку других слов на ум не приходит, произношу:

— Пожалуйста.

У капитана, похоже, нет слов, как и у меня.

Проходит долгая мучительная секунда, по ходу которой «Сагани» уходит все дальше, вернуться на него становится все невозможнее, однако я вижу, как на лице капитана постепенно проступает понимание: ему известно о санкциях, о них известно всем, а потом капитан делает шаг в сторону и показывает мне рукой: ступай. Я обмякаю от облегчения:

— Спасибо.

Я тащу воду вверх по трапу, громко шлепаю ногами по палубе. Обвязываю конец веревки вокруг пояса, делаю беседочный узел, другой конец пропускаю через ручки баков, завязываю тем же узлом. Беседочный узел, пожалуй, мой любимый. Он не затягивается. Подхожу к лееру. Возможно, это самая большая глупость в моей жизни — да и в любой жизни. Не исключено, что я сейчас уйду на дно океана.

Я почти смеюсь, почти перестаю дышать. При этом паника — мой враг. Любые чувства могут погубить. Дыши медленно, глубоко, в ритме метронома. Скоординируй руки и ноги, приведи мысли в порядок — и в воду.

Нырять я даже не пытаюсь — баки вытащат меня на поверхность. Я просто падаю с борта, плавно опускаюсь и вымахиваю на поверхность еще до того, как баки коснутся воды у меня за спиной. Они, кажется, тонут, тянут меня вниз за собой, и на один жуткий миг — всё, гибель, слишком быстрая, непростительно быстрая, все, что останется, — раздутая плавучая штуковина, прикованная к морскому дну собственными цепями, и тогда я начинаю работать руками и ногами изо всех сил, вытягивая себя на поверхность. Зря я переживала, что меня утянет вниз: баки с пресной водой обладают плавучестью. Я вхожу в ритм, не обращая внимания на вопли моряков, которые наблюдают за этой ненормальной; не обращая внимания вообще ни на что, кроме ощущения воды вокруг.

Мама всегда говорила, что моря не боится только дурак, — и я пыталась об этом помнить. Вот только страха не вызовешь, если его не существует. А непререкаемая истина состоит в том, что я никогда не боялась моря. Я любила его каждым своим вдохом, каждым биением сердца.

И оно воздает мне должное, поддерживая мои конечности, придавая им легкость и силу. Оно влечет меня за собой, заключает в объятия, как его заключала я. С ним не поборешься. Я даже не знаю как.

Из письма, которое мне когда-то написал Найл: «Я на втором месте в списке твоих Любовей. Но нужно быть полным идиотом, чтобы ревновать к морю».

Аник, громко матерясь, затаскивает меня в шлюпку, на ней мы и преодолеваем последние несколько сотен метров, а там нас встречает вся команда, включая Энниса.

Руки и ноги отказали, приходится поднимать меня на борт. Меня заворачивают в одеяло и уносят вниз, целуют в щеки, все по очереди, и я улыбаюсь, меня благодарят, и мне кажется, что они все ошарашены, — и от этого неловко.

— Ладно, хватит. Не тормошите меня.

Моряки выходят, все, кроме Энниса. Он остается.

Я протягиваю руку, беру его кулак, разжимаю. Ладонь у него плотная, грубая, с грязными обломанными ногтями, вся в шрамах.

Взгляды наши встречаются.

— Аккумуляторы — вещь полезная. Но воды хватит только на неделю, — говорю я негромко. — Я останусь с тобой. Я останусь с тобой до самого конца, до той точки, до которой мы доберемся, но если у тебя, Эннис, есть план, сейчас самое время им воспользоваться.

Он сжимает мои руки — они тонут в его руках.

— Фрэнни, — произносит он тихо, — ты меня напугала.

А потом целует в лоб.

24

НА БОРТУ «САГАНИ», ПОБЕРЕЖЬЕ АРГЕНТИНЫ. СЕЗОН СПАРИВАНИЯ

Когда-то здесь было прохладно, даже летом. А теперь гораздо теплее, чем должно быть. На климат всегда влияла близость Антарктиды, она протягивала к северу свои прохладные пальцы, поглаживала это плодоносное побережье. А теперь ей так далеко не дотянуться — она сильно уменьшилась. Мы ушли далеко к югу, свернули в бухту, позволили двигателю заглохнуть. Неподалеку от нас — «город под брюхом мира», так называют Ушуаю. Эннис говорит, рыболовные суда в эту бухту не заходят, только роскошные прогулочные яхты; порой появляются местные, чтобы искупаться. Ловить рыбу здесь запретили давным-давно. Именно сюда и хотел добраться наш капитан, прежде чем признать, что судно сдало окончательно: единственное известное ему укромное потайное место, и, может быть, хотя и без гарантии, нас тут не обнаружат, пока Лея и Дэш добывают необходимые для ремонта запчасти. Оказалось, что план у него все-таки есть, а дополнительный запас воды позволил нам сюда добраться.

Аник перевозит команду на берег на своей шлюпке, а мы с Эннисом