Пастырь добрый - Попова Александровна

-  Ну, пусть так, - отмахнулся Керн. - Concedo[85].

-  Id est[86], на поездку в Хамельн вы благословение даете? - уточнил Курт; тот вздохнул:

-  Оно вам понадобится, если все, что ты высказал, имеет хоть какое-то касательство к правде... Да, езжайте. Возьмете с собою четверку голубей и Хоффмайера.

-  Вальтер, помилуйте! Он в седле держится, как коза на поганом ведре!

-  Спасибо, - покривился Бруно.

-  Извини, но это правда. Что мы будем делать с тобой, если ты снова сверзишься наземь, да еще и, чего доброго, что-нибудь себе сломаешь?

-  Тогда - я упал нарочно.

-  Это не обсуждается, - оборвал обоих Керн. - Хоффмайер - местный, и это оправдывает любую задержку. Сколько это займет?

-  На курьерских... - Бруно умолк на мгновение, задумавшись, и нерешительно предположил: - Часов десять, быть может, если не останавливаться.

-  За десять часов ты сделаешь десять привалов по часу.

-  Довольно, Гессе, - покривился Керн. - Все же, ты прав в одном - путь займет гораздо более десяти часов; учитывая, что Хоффмайеру придется припоминать дорогу, добавьте еще часа два, да и вы - не курьеры, сбавьте скорость и прибавьте время на отдых - еще те же два часа; а принимая во внимание тот факт, что дороги, к сожалению, прямо не лежат...

-  А учитывая его умения наездника - на путь мы потратим весь день и еще кусок ночи. Да уж сутки, и не будем мелочиться. Вальтер, к чему он там...

-  Я сказал - не обсуждается, Гессе, - чуть повысил голос Керн, и он вскинул руки, всем своим видом выражая глубочайшее смирение. - И последнее: ты покинешь Кельн только после трех часов сна. Это - не обсуждается тоже.

-  Вальтер!.. - начал Курт возмущенно; тот нахмурился, пристукнув кулаком по столу:

-  Всё! Ты и без того в последнее время обращаешь внимания на мои приказы не более, чем на зудение комара.

-  И не напрасно, как показал последний случай... - чуть слышно пробурчал Курт.

-  Это не дает тебе права самовольничать в том, что касается здравого смысла. Когда ты спал в последний раз?

-  Не помню, - откликнулся он раздраженно; Керн наставительно поднял палец:

-  Вот. Одно это уже противоестественно. Это во-первых. Во-вторых, если вы отправитесь немедленно, в Хамельне вы и впрямь будете лишь к середине ночи; сомневаюсь, что это самое благоприятное время для поиска следов события, сотворившегося незнамо когда и где. Если же ночью отправиться в путь, на место прибудете засветло, что, сдается мне, гораздо удобнее. В-третьих, ваш отъезд не привлечет излишнего внимания горожан, и без того обеспокоенных в последние часы. В-четвертых, Гессе, ты сам упомянул о том, что - никто не знает, с чем тебе доведется повстречаться, что может грозить вам всем, если твоя версия окажется истинной; полусонный, валящийся с ног инквизитор против самого захудалого малефика... Опыт показал, что полусонный инквизитор даже при встрече со студентом-недоучкой - с ног валится в смысле буквальном. Это попросту вредно для дела, а делу гадить я тебе не позволю; ясна моя мысль?

-  Но время...

-  Терпит время, - оборвал Керн строго. - И это - также любые промедления извиняет.

-  Собственно, академист в некотором роде прав, - нерешительно вмешался Райзе, несколько приунывший и растерявший значительную часть своего воодушевления. - Солдат бюргермайстер и впрямь запугал, уж не знаю чем, и они держатся непреклонно, однако горожане все настойчивей, и я не исключаю вероятности...

-  Мятежа, - докончил Бруно, когда тот замялся. - Со всеми прилагающимися к тому атрибутами - палками, камнями и факелами. Особенно факелами. Все бунтовщики отчего-то питают к этим штукам особенную слабость. Наверное, они греют им душу. Если не пошевеливаться, добрые горожане, в конце концов, согреют Друденхаус.

-  Уж больно ты весел, как я погляжу, - осадил его Керн, нахмурясь, и обернулся к Райзе: - И что ты предлагаешь, Густав? Отправлять его за пол-Германии после трех суток бодрствования? Если кто и свалится с седла по дороге, так это он.

-  Нет, к чему же так изводить парня; попросту надо сдать горожанам жертву для утоления их жажды возмездия - это поможет протянуть время, а возможно, как знать, и угомонить их вовсе. Мясник более не нужен; он рассказал все, что мог, и толку от него теперь никакого. Завтра же на помост его, и люди успокоятся враз.

-  А не излишне будет подозрительно? - усомнился Курт. - Когда это Друденхаус столь скоро учинял казнь? Обыкновенно мы тянем днями, а то и неделями, и чем серьезнее обвинение, тем дольше дознание.

-  Если сейчас дать отмашку агентам, - широко улыбнулся тот, - и они распустят слух о том, что виновник найден - к рассвету горожане сами потребуют немедленной расправы над живодером; погреются у костра и спокойно разойдутся по домам.

-  Никаких костров, - возразил Курт со вздохом. - Если рассматривать этот вариант, мясника следует отдать для исполнения светским; в то, что их сосед, которого они знают всю свою жизнь и изучили вдоль и поперек, оказался вдруг малефиком, горожане ни за что не поверят и заподозрят неладное.

-  Быть может, дабы неладное не заподозрили, стоит выдать твоего приятеля Шварца? - предположил Ланц; он поморщился.

-  Не стоит; тогда вполне резонно учинят погром в старых кварталах, ибо «все они одним миром мазаны», «вот где обретаются живодеры», «давно они всем кровь портят, душегубцы и тати» и прочее. Городские волнения, Дитрих - они нам нужны?.. Нельзя. Если впрямь кого отдавать - то мясника и, как я уже сказал, светским. Пойдет как изувер, попросту, по обвинению в убийствах. Кроме того, это не создаст у горожан неверного мнения о том, что на Друденхаус можно надавить и в будущем.

-  Ну, hac abierit[87], - подытожил Керн решительно. - Стало быть, вот что. Дитрих, Гессе, Хоффмайер; в путь отправитесь ночью. Пока - отдыхать. Всем. Густав? Поднимай агентуру; пускай разнесут слухи о мяснике. Вопросы есть?.. Вопросов нет. Все свободны. И... Гессе, - окликнул тот, когда Курт с тяжким вздохом повернулся к двери, - останься. Еще на минуту.

-  За что костерить будете? - спросил он обреченно, когда дверь позади него закрылась; Керн удивленно округлил глаза:

-  С чего такое взял?

-  Всех выставили, меня оставили... Видно, крыть намерены всерьез. Что я еще сделал не так?

-  На сей раз ничего, - успокоил тот. - Всего лишь просьба. Еще одна причина, по которой я не хочу отпускать тебя сию секунду: навести бюргермайстера. Не спросишь, для чего, и почему именно ты?

-  Нет, - с невеселой усмешкой качнул головой Курт. - Ему, само собою, придется все разъяснить; он ведь тоже не слабоумный, поймет, что мы выдаем не истинного виновника, а он таким не удовольствуется. Бюргермайстеру надобен подлинный убийца. Лично. И - я ему это обещал.

-  В детали не вдавайся, - предупредил Керн кисло. - Я и сам еще не до конца верю в то, что всерьез решился бросить основные силы на проверку такой версии. Наверное, это первые признаки старческого слабоумия - впадаю в детство и снова начинаю верить в сказки.

-  «Снова»? - переспросил он с усталой улыбкой. - Не могу себе вообразить маленького Вальтера, боящегося чудовища в темном углу.

-  Под кроватью, - исправил тот мрачно. - И я не боялся - попросту утром зачерпнул святой воды в церкви и щедро плеснул под кровать.

-  А что факел не бросили?

-  Ну, довольно, Гессе, - посерьезнел тот, махнув рукой в сторону двери. - К делу. Посети бюргермайстера и - отдыхать, у тебя впереди в любом случае, как бы все ни повернулось, тяжелый день.

Глава 15.

На сей раз Керн оказался прав - день выдался и впрямь нелегкий.

День начался около четырех часов пополуночи, когда несильный, но настойчивый внутренний толчок вынудил Курта открыть глаза и с невероятным усилием выкарабкаться из глубокой, тяжелой дремоты, более походящей на забытье, нежели на нормальный здоровый сон. В комнате было темно, за окнами царила тишина; никто не вошел, чтобы его разбудить, однако он точно знал, что проспал отведенное ему для того время - внутренний часовой на этот счет мог ошибиться не более чем на минуты.

Короткий сон не освежил ни тела, ни разума, оставив после себя ощущение разбитости и подавленности; на осеннем воздухе улиц ночного города, зябком и сыром, Курт тотчас покрылся гусиной кожей, а когда в сопровождении Ланца и Бруно, таких же хмуро молчаливых и полуживых, как и он сам, выехал за ворота, на открытой всем ветрам дороге промерз совершенно, казалось, до костей. Некоторое время все, не сговариваясь, двигались шагом, и даже курьерские жеребцы выглядели апатичными и какими-то помятыми; наконец, спустя полчаса понурого движения по старой каменной стезе, Ланц встряхнул головой, сгоняя сон, и ободряюще улыбнулся: «Ну, juventus[88], кто за мной?». Ответа сослуживец дожидаться не стал и, от души подстегнув жеребца, умчался вперед, тотчас скрывшись из глаз в предутренней темноте.