Ад - Александра Маринина

Люба не могла понять, радуется Родислав или сердится. Лицо у него было злым и напряженным, голос звенел от негодования. Но если он сердится, то на кого? Неужели на Геннадия? Глупо. Уж он-то тут совсем ни при чем, он не просил их помогать его семье, пока он отбывает срок. «На себя, – поняла Люба. – Родик злится на себя, потому что это он в ту ночь возвращался от Лизы и видел человека на лестнице, это он побоялся признаться, что не ночевал дома. Я, конечно, тоже боялась, что все узнают о его измене и нашем договоре, но он же первым начал, он первым завел любовницу и изменил. Моя измена была лишь ответом на его неверность, на то, что он ко мне охладел. Похоже, я пытаюсь себя оправдать. Я тоже виновата, и не меньше, чем Родик. А может быть, и больше, потому что договор предложила именно я. Он бы не додумался. Наверное, он злится не только на себя, но и на меня тоже».

– Ты прав, Родинька, ты совершенно прав, – заговорила она. – Это я во всем виновата. Если бы я не предложила тебе договор, ты бы не мог так свободно проводить время с Лизой, и ничего этого не случилось бы. Ты бы мирно спал в своей постели и никого не встретил в подъезде. И не было бы этого ужасного чувства вины, которое испортило тебе жизнь.

Его лицо просветлело, и Люба буквально кожей почувствовала облегчение, которое испытал в этот момент ее муж.

– Ну, я тоже хорош, – Родислав решил проявить великодушие, – ты договор предложила, а я его принял. Я же согласился, значит, тоже отчасти виноват. Но слава богу, что все кончилось. Теперь все будет по-другому.

– Что будет по-другому? – насторожилась Люба.

– Ну как же? Раз мы ни в чем не виноваты, значит, можно уже не помогать. Мы им ничего не должны. Все произошло так, как должно было произойти. Геннадий убил свою жену и за это отправился на зону. Мы ни при чем.

– Родинька, для нас с тобой ничего не изменится, – тихо сказала Люба. – Мы, конечно, можем больше не помогать Ларисе, но как ты себе это представляешь? Она позвонит в дверь, а мы не откроем? Или выставим ее за порог? Она попросит помочь с Костиком, а мы ей откажем? Почему? Столько лет помогали – и вдруг даем от ворот поворот. Как это объяснить? За восемнадцать лет отношения определенным образом сложились, и какую ты видишь возможность их изменить? Да и с какой стати? Ларису нам придется тащить на себе, это наш крест, который мы сами на себя взвалили. Да, ошибочно, да, по недоразумению, которое разрешилось спустя много лет, но мы уже сделали это, и хода назад у нас с тобой нет. Помогать придется. И в самое ближайшее время.

– Что ты имеешь в виду?

Люба рассказала о разговоре с врачом. Родислав помрачнел.

– А я надеялся, что все обойдется, – признался он. – Поболеет и поправится. Значит, опять похороны?

– Видимо, да, – кивнула Люба.

– И опять за наш счет?

– Разумеется. У Ларисы на это нет денег, Геннадий все пропивал.

– И организовывать тоже нам придется?

– Родинька, ну куда же нам деваться? У Ларисы ребенок на руках. А мы с тобой уже опытные. К сожалению, – грустно добавила она. – Мы и бабушек наших с тобой похоронили, и мою маму, и твоих родителей, и Гришу, и Ларисину бабушку. Ничего, мы с тобой справимся.

Родислав еще немного поворчал и лег спать. Люба дождалась Лелю, которая после театра отправилась в гости обсуждать увиденный спектакль, и тоже легла. Сна не было. Перед глазами стояло исхудавшее, изможденное лицо Геннадия, в ушах звучал его грубый хрипловатый голос, говорящий: «Это я Надьку убил». Столько бессонных ночей, столько сказанных себе горьких, безжалостных слов, столько конфликтов с детьми по поводу надоевших назойливых соседей, столько угрызений совести – и все напрасно. Столько жертв, которые оказались ненужными и неоправданными. «Почему ненужными? – возражала Люба сама себе. – Разве плохо, что мы помогали семье соседей? Разве кому-то от этого стало хуже? Лариса получила хорошо оплачиваемую работу, ее бабушка дожила свой век в заботе, ухоженная и сытая. Кому плохо от того, что все так сложилось? Да, не счесть вечеров, которые я в собственном доме провела не так, как мне хотелось, и не счесть часов, когда моим детям и мужу приходилось считаться с непрошеными гостями, но разве это может идти в сравнение с результатом! Или может? Что важнее, добро, которое ты делаешь кому-то, или добро, которое делаешь себе? И если проводишь время с собственным ребенком, занимаешься им, разговариваешь, вникаешь в его проблемы, слушаешь его рассказы, то это добро ребенку или тебе самой? И стоят ли эти бесценные часы общения и радости того, чтобы ими жертвовать во имя чужих людей, перед которыми ты не виноват?»

Она запуталась в собственных вопросах и, ощутив полное бессилие, тихо и горько заплакала в подушку.

Геннадий Ревенко скончался через два дня. Лариса больше не плакала, была серьезной и сосредоточенной, словно ей предстояла большая и ответственная работа. Она попросила подругу посидеть с маленьким Костиком, чтобы не быть связанной расписанием работы яслей, и сама ездила вместе с Любой заказывать гроб и венки и договариваться с администрацией крематория. Как только ей позвонили из больницы и сообщили о смерти отца, через полчаса раздался звонок представителя ритуальной службы, но Лариса от его услуг отказалась.

– Тетя Люба, я же не знаю, а вдруг это мошенники какие-нибудь, деньги возьмут, а потом обманут и ничего не сделают. Откуда они узнали, что папа умер? Откуда у них мой номер телефона? Наверняка бандиты, – сказала она Любе, когда они, уставшие и голодные, возвращались домой после целого дня, проведенного в печальных хлопотах и переговорах то с похоронным бюро, то с крематорием.

– Ларочка, телефон им дали в больнице. Сейчас все так делают. Ритуальные службы борются за клиентов, поэтому им важно успеть первыми предложить свои услуги. Они договариваются с больницами, чтобы им сразу же сообщали обо всех летальных исходах и давали телефон родственников умершего. Ты напрасно испугалась, они не мошенники и не бандиты.

– Значит, нужно было соглашаться? – растерянно спросила Лариса. – Я глупость сделала, да?

«Да, – подумала Люба, – конечно, ты сделала глупость. Они приехали бы к тебе домой с каталогами, и ты спокойно выбрала бы гроб и венки, вместо того чтобы таскать меня через весь город и истязать вопросами о том, каким должен быть гроб, какая обивка лучше и какой венок красивее. А у меня не хватает духу объяснить тебе, что при кремации гроб должен быть самым дешевым, потому что ему все равно гореть в огне. И венки тоже могут быть любыми, и надписи на лентах не нужны, потому что венкам этим негде лежать, могилы не будет, урну с прахом выдадут не раньше, чем через неделю, и ее тихо и незаметно подзахоронят в могилу, где лежат твои мама и бабушка. Но тебе ничего этого в голову не приходит, ты думаешь только о том, как достойно похоронить своего непутевого отца, которого ты при жизни стыдилась, проклинала и боялась, и у меня просто не поворачивается язык сказать тебе все это. И с крематорием ритуальная служба договорилась бы сама. И транспорт обеспечила. Она бы все сделала, и мне не пришлось бы тратить время и силы на то, чтобы заниматься этим вместе с тобой».

Но вслух она, разумеется, сказала совсем другое. Если бы Лариса согласилась, было бы неплохо, но они и сами справятся. Ничего страшного.

Похороны прошли быстро и спокойно, на поминки попытались прорваться какие-то синюшного вида мужики с опухшими физиономиями, но Родислав быстро и решительно выставил их из квартиры. Помянуть Геннадия собрались Романовы, Лариса и три ее подружки, которые Ларисиного отца не знали и никогда не видели, они просто пришли поддержать девушку. Костик плакал и требовал внимания, Лариса нервничала, и заниматься малышом пришлось Леле, которая с нескрываемым удовольствием вышла из-за стола и ушла вместе с ребенком в другую комнату. Она не любила детей, дети ее раздражали, но еще больше она не любила застолий, и уж совсем не любила Ларису, которую считала тупой, примитивной и необразованной хамкой.

Когда все разошлись, Люба осталась, чтобы помочь Ларисе убрать и вымыть посуду. Костик уснул, телевизор не работал, и в квартире было необычно тихо и как-то умиротворенно. Не было атмосферы горя и страдания, было спокойно и немного пусто. «Ужасно, – снова подумала Люба. – Как ужасно вот так умереть, и никто по тебе не плачет, никто не горюет. Твоя смерть принесла только облегчение, которое стыдно показать, и все кругом притворяются, что понесли утрату. Не дай бог так уйти, не дай бог».

– Хочешь, я останусь с тобой на ночь? – предложила она Ларисе.

– Что вы, тетя Люба, не надо, – слабо улыбнулась та. – Со мной все в порядке.

– Точно?

– Точно. Вы за меня не беспокойтесь, я справлюсь. Вы не думайте, я сильная, да и потом, мне теперь легче будет. Никто не пьет, денег не ворует, не орет, не дерется. У меня Костик из-за всего этого нервный стал, а теперь он успокоится. И я успокоюсь. Правда-правда, не волнуйтесь за меня.