Ад - Александра Маринина

Ворон понурился, попереминался с лапки на лапку.

– Ладно, давай смотреть. Только чур – я сразу в двухтысячный год полечу, ладно? Мне в девяносто девятом надоело, когда мы с тобой сериал про спортсмена смотрели, на девяносто девятом надолго застряли, у меня от этого года уже оскомина, я там все наизусть знаю до последнего дня, до отставки Ельцина. А в двухтысячном уже Путина выбирали, там как-то поживее дело пошло. Хорошо? Не возражаешь?

– Не возражаю. Только смотри, насчет Романовых ничего важного не пропусти.

В качестве руководителя службы экономической безопасности Любовь Николаевна Романова чувствовала себя отлично. Тут было где развернуться ее деловой фантазии и интуиции и было на чем применять огромный опыт и глубокие знания. Андрею Бегорскому не пришлось жалеть о принятом решении.

Теперь она часто задерживалась на работе и иногда приезжала домой даже позже Родислава. Приезжала – и вставала к плите, бралась за тряпку и пылесос, стирала, убирала, гладила, спать ложилась далеко за полночь, вставала рано и все время не высыпалась. Иногда она чувствовала, что больше не может бороться со сном, и договаривалась с Бегорским, что возьмет свободный день среди недели, а в воскресенье выйдет на работу.

И в воскресенье, 27 августа 2000 года, Люба сидела в своем кабинете, который теперь располагался уже не на шестом, а на четвертом, «руководящем» этаже административного здания холдинга «Пищевик», и составляла план внеочередной проверки Иркутского филиала, где, как ей казалось, шли хищения. Около половины шестого позвонил отец.

– Любочка, ты где?

Вопрос был закономерным: отец звонил на мобильный телефон.

– Я на работе.

– Почему в воскресенье?

– Много работы, папа. Как ты?

– Не обо мне речь. Любочка, ты ничего от меня не скрываешь?

– Господи, папа, – рассмеялась она. – Что я могу от тебя скрывать? Я на работе, можешь перезвонить на городской телефон и проверить.

– Я не об этом. Ты ничего не слышала? Ничего тревожного?

Люба растерялась. В чем дело? Что отец имеет в виду?

– Телевизор не работает, все телепрограммы отключаются, НТВ пропало, «Культура» не показывает, а теперь уже и Первого канала нет, и «России» тоже. Люба, скажи прямо: началась война? На нас напали? Где ты на самом деле?

Ей стало страшно. Во время работы она не включала ни телевизор, ни радио, посторонние звуки мешали сосредоточиться. А вдруг, пока она тут сидит и пишет планы, случилось что-то страшное? Или у отца просто забарахлил телевизор? Или антенна на крыше дома сломалась? Надо немедленно проверить.

– Сейчас, папа, минутку, я проверю.

Она поискала на заваленном бумагами столе пульт, нашла, нажала кнопку. Ни по одному каналу трансляции не было. Люба почувствовала, как сердце оборвалось на мгновение и снова забилось, но уже не в груди, а где-то в горле. Значит, дело не в телевизоре и не в антенне. Она включила радио. Ведущий мирно беседовал с гостем студии о причислении к лику святых Русской Православной церкви последнего российского императора Николая Второго и членов его семьи. Канонизация состоялась дней десять назад на Архиерейском соборе, новость не была свежей, и это как-то успокоило Любу. Значит, ничего более острого на текущий момент не произошло. На всякий случай она нажала кнопку и переключила канал и сразу услышала:

– …Возгорание произошло около пятнадцати часов по московскому времени…

Горела Останкинская телебашня. Поэтому отключились каналы. Слава богу, не война. Всего лишь пожар.

Отец в первый момент успокоился, но потом снова заволновался.

– Ты правда на работе? – с тревогой в голосе спросил он.

– Ну а где же?

– Ты не в Останкино?

– Папа, что мне делать в Останкино? Я же не политик и не телезвезда. Успокойся, пожалуйста.

– Что? Что? Я плохо тебя слышу, Любочка! Алло!

– Папа…

– Я сейчас перезвоню! – закричал отец в трубку. – Я ничего не слышу, связь пропала! Алло!

Люба выключила телефон и улыбнулась. Ах, папа, папа, старый опер! Связь у него, понимаешь ли, пропала. Сейчас перезвонит ей на городской телефон, чтобы убедиться, что она и в самом деле в конторе. В точности то же самое произошло недели три назад, когда прогремел взрыв в подземном переходе под Пушкинской площадью. Тогда прямо на месте погибли 7 человек, еще шестеро скончались в больнице, больше ста тридцати человек получили ожоги и травмы разной степени тяжести. Взрыв произошел около шести вечера, а уже в половине седьмого информация о нем прошла по всем радиостанциям. Люба с Родиславом ничего не знали, они уехали с работы сразу после обеда – отправились знакомиться с очередным будущим приобретением Бегорского: свинофермой в восьмидесяти километрах от Москвы. Звонок отца застал ее в конторе, где владелец фермы показывал документы. Николай Дмитриевич начал подробно выпытывать, где находится дочь, где Родислав, где Леля, и Люба долго не могла понять причину такого интереса. Она честно объясняла, что она за городом и Родислав с ней, но отец требовал подробностей, ссылался на плохую слышимость и просил номер городского телефона, чтобы он мог перезвонить. «Ты не была на Пушкинской? – спрашивал он. – Ты не пострадала? Ты точно не в больнице?»

Так и случилось, Николай Дмитриевич действительно перезвонил. Люба еще несколько минут поговорила с отцом, потом решила устроить небольшой перерыв в работе, налила в чашку из принесенного из дому термоса овсяный кисель, выпила небольшими глоточками. Кисель она старалась варить тайком, рано утром, чтобы не вызывать лишних вопросов: Люба никогда прежде не ела овсяный кисель, она его с детства не любила, и все в семье это знали. Теперь из-за язвы приходилось по возможности есть не то, что нравится, а то, что можно.

Она вернулась к работе, мельком взглянув на часы. Во вторник она передала Аэлле очередной конверт с деньгами для ее любовника из криминальных сфер. Договорились созвониться сегодня в пять часов, уже должны быть новости о Коле. Ровно в пять Люба уже звонила подруге, но домашний телефон не отвечал, а мобильный был выключен или «находился вне зоны действия сети», как сообщил доброжелательный безликий женский голос. Уже почти шесть. Куда Аэлла запропастилась? Наверное, предается любовным утехам в объятиях своего бандитского дружка, потому и мобильный отключила, и к городскому не подходит. Люба решила дождаться шести и позвонить еще раз. Ей было непонятно, как можно договориться созвониться в определенный час и именно в этот час выключить телефон, сама она так никогда не поступила бы, но это же Аэлла… Ей не понять тревоги матери, с нетерпением ждущей известий о своем пропавшем ребенке.

В шесть часов тоже дозвониться не удалось. Аэлла включила мобильник только около половины седьмого. Голос ее, доносящийся из трубки, звучал неуверенно и как-то растерянно, и Люба подумала, что, наверное, не ошиблась, подруга и в самом деле только-только вылезла из постели.

– Ты мне что-нибудь скажешь? – деловито спросила Люба. – Уже есть информация?

– А ты где сейчас? – последовал встречный вопрос.

Неужели Аэлла тревожится так же, как отец? Странно. Не похоже на нее.

– На работе.

– А-а-а…

Снова пауза. Люба начала сердиться. Что происходит, в самом-то деле? Неужели так трудно сказать несколько слов?

– А я думала, ты дома, – послышался голос Аэллы. – А Родик где? С тобой?

– Нет, Родик сегодня навещает Дениса.

– Значит, ты одна?

Люба с трудом подавила закипающее раздражение.

– Да, я одна. Ты мне скажешь что-нибудь?

– Скажу… Только ты не думай… Ну, в общем, они сказали, что Колю больше не ищут.

Слава богу! Люба чуть не взвизгнула от радости. Они больше не ищут ее сына, и он может спокойно возвращаться. Только нужно сделать так, чтобы он об этом узнал. Как же ему сообщить?

– Значит, его простили? Или забыли?

– Люба, они не простили и ничего не забыли.

– Но ты же сказала, что его не ищут, – не поняла Люба.

– Его не ищут, потому что его нашли.

Люба не могла понять, что ей сказали. Какие-то слова, вроде бы знакомые, но в то же время непонятные. Каждое слово в отдельности имело смысл, а вместе эти слова не складывались в фразу, которую она могла бы постичь.

– Как… нашли? – с трудом спросила она.

– Вот так. Нашли.

– И… и что?

– Ничего. Всё. Любаша, я не знала, как тебе сказать, все тянула, тянула, даже телефон отключила, чтобы с тобой не разговаривать. Плохо, что ты сейчас одна…

– Погоди, – Люба потрясла головой, словно пыталась проснуться. – Погоди, Аэлла. Что значит – всё? Его что…

– Да, – подтвердила Аэлла. – Да. Володя просил тебе передать, чтобы ты его больше не ждала.

Люба замерла неподвижно с трубкой в руке. Это неправда. Это не может быть правдой. Она ничего не почувствовала. Между матерью и ребенком есть сильная биологическая связь, и если с ребенком случается беда, мать не может ничего не почувствовать, в этом Люба была абсолютно убеждена. А ведь она ничего не чувствовала, жила себе, как обычно, радовалась, огорчалась, ходила с Родиславом в гости, принимала гостей у себя дома, смотрела телевизор, работала, спала. Как же так? Как же могло получиться, что Коли больше нет? Совсем нет. И больше никогда не будет. Почему она ничего не почувствовала? Почему сердце не заныло? Почему, почему? Как же так?