Постоянство хищника - Максим Шаттам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чтобы привести мысли в порядок, Хлоя навязала им жесткую дисциплину. Коды, чтобы держаться. Они стали ритуалами, наподобие рефлексов. Они успокаивали ее, поддерживали внутреннюю силу сцепления, не давая распасться на куски.
Все начиналось с пробуждения. Она не могла больше спать, но то и дело задремывала, что ее слегка тревожило. Каждый раз, открывая глаза, Хлоя немедленно гнала от себя это ужасное чувство: она не знает, где находится, она где-то в другом месте, а это лишь отвратительный кошмар, но сердце рвется на части, когда она понимает, что это реальность. И она приучила себя вспоминать что-то хорошее, только открыв глаза. Это стало получаться автоматически. Стряхнуть летаргическое наваждение, почувствовать боль во всем теле и включить воспоминание, прежде чем на ум придут проклятые вопросы. В основном она вспоминала о детях и, конечно, об Арно. Каникулы, семейные обеды, смешные истории о дочерях. Ритуал № 1.
Ритуал № 2 был самым жестоким. Включался, как только открывался люк и опускалась лестница. Ничего не чувствовать. Отстраниться от эмоций. Отделиться от плоти. Считать, что дальше будет всего лишь накопление информации в нервной системе, которую нужно поместить в дальний уголок мозга и надежно там запереть. Каждая ступенька лестницы, по которой Хлоя поднималась, была шагом к понижению чувствительности. Это было непросто, иногда боль рефлекторно возвращала ее в тело, но Хлоя упорно держалась на расстоянии, хотя ненавидела происходившее сильнее всего на свете. Это было мерзко. Она чувствовала отвращение к своему телу, приходилось убеждать себя, что оно ей не принадлежит.
Ритуал № 3 был связан с № 2. Контролировать свой мозг в эти моменты. Она отказывалась осквернять воспоминания о семье тем, что он с ней творил. Во время измывательства она мысленно запиралась в запечатанной комнате, куда не допускались ни дочери, ни муж. Никогда. Это будет ее секрет, чтобы никогда не связывать их лица – такие красивые и чистые – с насилием. Огрызок не сможет их опоганить. НИКОГДА. НИ-КО-ГДА!
Остальное время она позволяла себе блуждать в воспоминаниях и сомнениях, четко осознавая, что не сможет постоянно контролировать ситуацию, не взорвавшись.
Зачем она так старается? Чтобы продержаться еще немного? Но ради чего? У Хлои не осталось иллюзий, что он ее отпустит. Она долго цеплялась за надежду, ей нужно было за что-то зацепиться, но в конце концов она прозрела. Она для него ничто. Удобный кусок мяса, который он держит в живых, чтобы им пользоваться. Но рано или поздно ему надоест. Его раздражала пассивность Хлои, когда он оказывался сверху, ощущение, будто она уже мертва. Он сам себе противоречил. Хотел, чтоб она была покорной, как манекен, но все еще живой внутри и в движениях; чтоб откликалась на его желания.
А потом эти удушения. Он не всегда затягивал кожаный ремень на шее, только когда злился. Теперь она могла это предугадать по его жестам. Если был грубым, быстрым и жестоким, когда привязывал ее к столу и опорам, она знала, что он выдернет ремень из штанов. Ей приходилось бороться с животным ужасом, с ощущением, что это ее последние минуты. Хлоя читала по глазам, что он упивается ее страхом. В первый раз это стало пыткой, ужасала сама мысль о том, что человек может испытать радость – хуже, настоящий взрыв удовольствия, – глядя на объятую страхом женщину. В такие моменты Хлоя была предельно уязвима. Она – никто, он властен над ней и может раздавить в любую секунду, как назойливого комара.
Он упивался ее перекошенным лицом, расширившимися до предела зрачками. Это был его нектар. Чем сильнее она боялась, тем энергичнее он двигался, мышцы напрягались, сухожилия выступали, в углах темных, почти синих губ собиралась пена, а удавка затягивалась вокруг ее шеи. Хлоя чувствовала, что умирает, ночь сгущалась вокруг нее, легкие опадали, сердце колотилось в горле, из ниоткуда возникало холодное Нечто, подходило, садилось рядом и гладило ее по волосам, ожидая, когда жизнь покинет тело. Смерть с ледяным дыханием. Терпеливая. Уверенная в себе.
Но Огрызок вовремя останавливался. Дышал тяжело, со всхлипами – и вдруг ослаблял ремень, потому что не хотел сломать свою игрушку. Пока нет. Дважды все едва не кончилось фатально. Однажды, когда она была в полной отрешенности, он так разозлился, что затягивал ремень все туже, туже и туже… так сильно, что внезапно все ритуалы и отстраненность пропали, дверь ее бункера треснула, она забилась в конвульсиях, дочери и муж предстали перед ней прощальными образами, тело пронзила боль, из горла вырвалось гротескное хрипение. Огрызок понял, что теряет ее, ослабил удавку и изверг в нее свое дьявольское семя. Хлоя усвоила урок: никогда не забывай изображать присутствие!
Во второй раз он сам был в прострации. Издевался слишком долго, струйка воздуха становилась все тоньше. Хлоя мало-помалу погружалась в небытие. Очнулась оттого, что Огрызок делал ей искусственное дыхание. Она открыла глаза, но он не проявил ни малейших эмоций. Только вздохнул, как ребенок, убедившийся, что любимая игрушка цела. Он дал ей стакан воды и отступил, указав на люк. В тот день он опустил ей обед в пластиковом пакете на веревке, вместо того чтобы заставлять есть в кукольном подвале. Порция была больше обычной, что она сначала восприняла как форму извинения или раскаяния, но быстро спохватилась. Огрызок желал убедиться, что она восстановит силы и поживет еще недолго. Она не прикоснулась к еде.
И вот теперь, когда ей пришлось испытать непостижимое, Хлоя и ее проклятая гордость смогли извлечь из этого пользу. Это было единственное, что она могла хоть как-то контролировать. У нее появилось ощущение, возможно тщетное, что она нашла способ бороться за выживание.
Нужно было дозировать ужас и выражение чувств. Превратить их в орудие наслаждения. Доводить подонка до пика быстро, чтобы он не успел ее убить, и не слишком резко, чтобы не повторилась история с удушением. Тошнотворный баланс между жизнью и смертью, потакание отвратительным фантазиям монстра и навык, от которого Хлоя никогда не оправится, если вырвется живой из этого ада. Впрочем, на данный момент это казалось маловероятным.
Тоже мне, гордость! – ругала она себя с занятной отстраненностью.
Воздух был
