Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

— Джек, можешь сказать, что порезал губу о скрепку от степлера. Я пыталась разжать скрепку, чтобы разделить несколько листов, а ты вызвался помочь, взял скрепку в рот и порезался.

— А с какой стати мне брать скрепку в рот?

— С такой, что ты еще ребенок, — сказала миссис Оустлер и потрепала Джека по голове, точнее, по своим трусам, которые все еще играли роль шляпы; затем сняла их и зашвырнула в открытый ящик для грязного белья в другом углу ванной. Отлично попала, кстати, — она вообще выглядела как спортсмен, причем именно как юноша-спортсмен.

— Пойду найду тебе футболку, в ней отправишься домой. Скажи маме, что твои рубашку и галстук я отдам в химчистку сама.

— Так и сделаю, — сказал Джек.

Эммина мама вышла в спальню и открыла ящик комода. Джек все смотрел на себя в зеркало над раковиной, на свой обнаженный торс — словно ждал, что сию секунду начнет расти. Вернулась миссис Оустлер с футболкой, черной, как ее трусики, с очень короткими и узкими рукавами, как носят женщины. Эммина мама была очень маленькая, ее футболка оказалась Джеку почти впору.

— Это моя, разумеется, — сказала миссис Оустлер. — Эммина одежда тебе будет очень велика, — добавила она с укоризной.

Кровь наконец перестала идти, но губа распухла; в зеркале Джек хорошо видел шрам. Миссис Оустлер бережно помазала ему губы помадой; тут в ванную вошла Эмма.

— В этой футболке ты вылитая девчонка, — сказала она.

— Наш Джек такой красивый, из него выйдет отличная девочка, верно? — шутливо парировала миссис Оустлер.

Эмма ссутулилась, ее лицо приняло обиженное выражение. Казалось, она поняла маму буквально — мол, Джек-то красавец и девочка из него выйдет отличная, не то что она, Эмма.

— Мы скажем Джековой маме, что он порезал губу о скрепку от степлера, пытался, глупыш, разжать ее зубами.

— Иди в жопу! Я хочу увидеть эту чертову иерихонскую розу! — твердо сказала Эмма. — И я хочу, чтобы Джек тоже смотрел.

Не говоря ни слова, миссис Оустлер расстегнула серебряный пояс и плотно сидящие черные джинсы и закатала заправленную в них кофту. Затем она немного спустила джинсы с бедер, весьма стройных, и Джек увидел, как из черных же трусов растет иерихонская роза (половина скрыта под ними). Миссис Оустлер запустила под резинку большие пальцы, но прежде, чем спустить трусики, сказала:

— Джек, если твоя мама об этом узнает, она очень, очень расстроится. Это еще хуже, чем целоваться с шестнадцатилетней девочкой, понимаешь?

— Вот оно что, — сказал Джек, и миссис Оустлер спустила трусы.

Ну вот и он, цветок этот. Разумеется, на иерихонскую розу Джек даже смотреть не стал — он верил в мастерство мамы и думал, что все ее розы совершенные копии друг друга. Пока Эмма, ахая, разглядывала тот другой цветок внутри татуированной розы, Джек внимательно, тщательно рассмотрел "настоящий" цветок. Да, вот уж улов так улов — целых два настоящих влагалища в один день! Лобковые волосы Эммы торчали во все стороны, словно стремились отразить ее непокладистый характер, не то у миссис Оустлер — все причесано и аккуратно подстрижено. Если раньше Джек немного сомневался в истинности Эмминого вердикта (в ее формулировке, "страсть к женщинам постарше"), то теперь убедился в этом окончательно. Влагалище Эммы не произвело почти никакого впечатления на "малыша", а тут он повел себя... ну совершенно иначе!

— Это отвратительно! — сказала Эмма, имея в виду мамину татуировку.

— Это самая обычная иерихонская роза, таких полно, — не уступал Джек. — Моя мама умеет делать ее лучше всех.

И продолжил глазеть на влагалище миссис Оустлер, а та лишь взъерошила ему волосы и сказала:

— Ну конечно, дитя мое, конечно.

Тут вдруг Эмма возьми и ударь его со всего маху; от неожиданности Джек оступился, упал на пол у ящика с грязным бельем и сразу же приложил палец к губе, проверить, не пошла ли снова кровь.

— Конфетка моя, ты вовсе не на татуировку смотрел.

— Эмма, мальчики — это мальчики, их не переделаешь, — сказала миссис Оустлер. — А ты гляди, будь с ним поласковей. Да и крови на сегодня хватит.

Эмма схватила Джека за футболку матери и рывком поставила его на ноги; в одном из многочисленных зеркал Джек успел заметить, как миссис Оустлер возвращает трусы на прежнее место и натягивает обратно джинсы.

— Ну и что подумал "малыш" по поводу иерихонской розы моей мамы? — угрожающим тоном спросила Эмма.

Миссис Оустлер не поняла, что Эмма имеет в виду пенис Джека. Наверное, решила она, дочь издевается над небольшим ростом мальчика.

— Эмма, а ну брось, стыдно пугать маленьких, — сказала она. — Приличные люди так себя не ведут.

На прощание Джек столкнулся еще с одной неожиданностью — его поцеловала и Эмма, и ее мама, Эмма в здоровую верхнюю губу, миссис Оустлер в щеку. Что-то в этом странное, подумал Джек, но счел, что рассказывать маме не станет, ни к чему ее расстраивать; да и вообще решил, что о большинстве событий, случившихся в тот день в особняке Оустлеров на Форест-Хилл, стоит умолчать.

Вечером Джек лег спать в футболке миссис Оустлер, хотя Лотти заметила мальчику, что пижама идет ему больше. Она завернула в тряпочку немного льда и приложила к губе, а сама стала, как обычно, молиться.

— Боже, храни Джека и не дай ему делать больно другим, — так всегда начинала Лотти (сам мальчик думал, что вторая просьба какая-то глупая, зачем ему делать больно другим, он совсем этого не хочет). — Боже, сделай так, чтобы миссис Уикстид прожила подольше, — продолжала Лотти. — Боже, дай мне умереть здесь, в Торонто, и избавь меня от необходимости возвращаться назад, на остров Принца Эдуарда.

— Аминь, — пытался обычно вставить Джек в этот момент, надеясь, что тут молитве и конец. Но он ошибался.

— Господи, прошу тебя, избавь Алису от ее наклонностей...

— Чего?

— Знаешь ты все прекрасно, Джек, от ее... от ее друзей, она не очень-то хорошо их выбирает, — говорила Лотти.

— Вот оно что.

— Господи, храни маму Джека, пусть она никогда не повредит себе, во всех смыслах слова, — не унималась Лотти. — Господи, благослови землю, по которой ступает нога Джека Бернса, и не введи его во искушение. Господи, пусть Джек станет таким, какими мужчины должны быть, а не таким, какими они обычно бывают.

— Аминь, — снова сказал Джек.

— Нет, сначала это должна сказать я, а только потом ты.

— Ах черт, верно.

— Спасибо вам за все, миссис Уикстид, — шептала Лотти, словно миссис Уикстид сама была Бог и Лотти с самого начала обращалась именно к ней. — Аминь.

— Аминь.

Завершив молитву, Лотти сняла лед с губы Джека, тот ее не чувствовал. Спать ему не хотелось (столько впечатлений в один день, так просто не уснешь), и как только Лотти ушла, он пошел к маме в спальню и залез к ней в кровать, где и заснул некоторое время спустя.

Как обычно, Джека разбудила мамина нога, а ее — его футболка, то есть футболка миссис Оустлер. Алиса включила свет.

— Джек, почему на тебе футболка Лесли? Эмма что, начала таскать у матери футболки?

Ах вот как, значит, миссис Оустлер зовут Лесли, и мама тоже называет ее по имени. Вот так новость. Более того — маме хорошо знакома даже ее футболка. Джек осторожно объяснил маме, что миссис Оустлер дала ему футболку вместо его одежды, та-то вся в крови, она сама отнесет ее в химчистку, а Эммины футболки Джеку велики. Джек показал маме и распухшую губу, которую он якобы порезал о скрепку степлера.

— Я думала, ты уже достаточно взрослый, чтобы не разжимать скрепки зубами, — сказала Алиса.

Затем Джек, так же осторожно, сообщил маме следующее: ходят слухи, что Алиса сделала миссис Оустлер татуировку, Эмма толком не смогла объяснить, она в этом плохо понимает, но Джек догадался, что речь идет об иерихонской розе (звучало не очень убедительно). Миссис Оустлер сказала, будто бы татуировка в таком интимном месте, что ему нельзя ее видеть.

— То есть она тебе не стала ее показывать? Надо же, не думала, — сказала мама.

— А зачем мне смотреть на иерихонскую розу, — сказал Джек чересчур уверенно, — что такого особенно в розе миссис Оустлер?

— Ничего, просто я ее сделала в особенном месте, Джек.

— Вот оно что.

Тут Джек, наверное, отвел глаза. Мама ведь такая профессиональная лгунья, что соврать ей очень сложно.

— Она очень необычно бреет себе лобок, далеко не все женщины способны на такое, — сказала Алиса.

— Что бреет?

— Лобок, лобковые волосы, Джек.

— Вот оно что.

— У тебя их еще нет, но они обязательно вырастут.

— А ты бреешь свой лобок так, как она? — спросил Джек.

— А вот это вас, молодой человек, совершенно не касается, — объявила Алиса Джеку, тут он заметил, что мама плачет, и замолчал.

— Лесли... запомни, кстати, ты должен звать ее миссис Оустлер... она очень... очень независимая женщина, — начала было Алиса, словно читала первый абзац длинной-длинной книги. — Она прошла через развод, крайне тяжелый, но она... она очень, очень богата. Она настроена решительно — все, что с ней происходит, происходит отныне лишь по ее воле. Она очень... сильная, властная женщина.