Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

— Откуда ты знаешь? — спросил Джек, ведь он ни разу не пробовал заниматься спортом.

— Джек, верь мне, ты не спортивный.

Но он верил маме все меньше и меньше.

— И в какую же школу ты идешь? — спросил Серый Призрак.

— В Колледж Верхней Канады, так мама решила.

— Я поговорю с твоей мамой, Джек. Мальчики из колледжа заживо спустят с тебя шкуру.

Джек верил миссис Макквот, так что сильно перепугался и поделился страхами с Эммой.

— Как это они спустят с меня шкуру? Зачем, почему?

— Ну просто ты не спортивный, Джек.

— И что?

— Ничего, они заживо спустят с тебя шкуру, и дело с концом. Ты будешь чемпионом в другом виде — в спорте по имени "жизнь", конфетка моя.

— Спорте по имени...

— Так, заткнись и поцелуй меня, — приказала Эмма.

Они, как обычно, сидели на заднем сиденье лимузина Пиви. С недавних пор Джеков "малыш" стал небезразличен к Эмме — от нее требовалась лишь малая толика усилий. Правда, если у "малыша" было плохое настроение, то, что бы Эмма ни делала, вставать он отказывался. Эмма ходила в десятый класс, ей было шестнадцать, а на вид — то ли тридцать, то ли сорок, и еще ей поставили на зубы пластинки, что ее чрезвычайно бесило. Из-за них Джек боялся целовать ее.

— Нет, не так! — учила мальчика Эмма. — Я что, птица в клетке? Ты что, пытаешься накормить меня червячками?

— Это мой язык!

— Я знаю, что ты там мне суешь в рот. Я говорю о другом, о важном — о том, как я это воспринимаю.

— Тебе кажется, будто это червяк?

— Нет, мне кажется, что как ты меня целуешь, так я задыхаюсь.

Она притянула его за голову, затем посмотрела ему в лицо с необыкновенной теплотой и одновременно жгучим нетерпением. С каждым годом Эмма делалась все крупнее и сильнее. Про себя же Джеку казалось, что он и вовсе не растет. Но у него теперь стоял, и еще Эмма всегда каким-то образом знала, стоит у него или нет.

— Этот твой дружок — ух, он будет знаменит!

— В каком смысле?

— В таком, что очень скоро он будет нарасхват.

— Сэр, ваша подружка вешает вам на уши лапшу, — сказал Пиви.

— Сам ты сэр! А ну закрой рот и веди машину, — приказала Эмма. Как и Джек, Пиви не в силах был возражать.

Джек часто задумывался, что же такое произошло между мамой и миссис Оустлер, когда Алиса возвращала ей лифчик, если его снова оставили наедине с Эммой. И не просто оставили — они очень много времени проводили друг с другом, более того, частенько оставались наедине дома у Эммы. Даже если ее мама тоже была дома, она не беспокоила их — никаких бессмысленных криков про чай и тому подобное.

Оустлеры жили в трехэтажном особняке на Форест-Хилл, он достался миссис Оустлер от бывшего мужа; Эмма и мама разбогатели на разводе. В торонтских таблоидах женщин, которые заработали на разводе много денег, поливали ядом, но миссис Оустлер говорила, что этот способ разбогатеть ничуть не хуже любого другого.

Уже по лифчику можно было предсказать, какова миссис Оустлер на вид — маленькая, невысокого роста, а по Эмминым усикам — что растительность у нее на теле весьма пышная. Усиков не имелось только потому, что мама Эммы регулярно эпилировала верхнюю губу (а то, говорила Эмма, у нее были бы самые настоящие усы!). Иной наблюдатель посоветовал бы ей эпилировать заодно и руки, однако единственной видимой глазу мерой по контролю за волосяным покровом являлась у миссис Оустлер стрижка — очень короткая, как у мальчиков. Женщина она была привлекательная и даже красивая, но Джеку все равно казалось, что она похожа на мужчину.

— Верно, но на очень привлекательного мужчину, — поправляла сына Алиса. Она полагала, что мама Эммы "просто красавица", и говорила, что ей жаль Эмму, мол, та пошла "в отца".

Джек ни разу не видел Эмминого папу. Каждый раз после зимних каникул Эмма приходила в школу загорелая — отец возил ее то в Мексику, то еще куда-то на юг. В другое время года они не встречались. Еще Эмма проводила один летний месяц в сельском доме на берегу озера Гурон, но там за ней следила или няня, или хозяин дома, папа там появлялся только по выходным. Эмма никогда ничего про него не рассказывала.

Миссис Оустлер считала, что Эмма "мала еще" эпилировать себе усики на губе; мама и дочь постоянно ссорились по этому поводу.

— Да их же почти не видно, — говорила мама Эмме, — к тому же в твоем возрасте это не имеет ни малейшего значения.

Они ссорились и по другим поводам, что естественно для одинокой матери, растящей единственного — и "трудного" — ребенка, то есть шестнадцатилетнюю дочь, которая давно сильнее и больше ее и не собирается прекращать расти.

Миссис Оустлер считала также, что Эмма "мала еще" для татуировок — невыносимое лицемерие в глазах Эммы, ведь мама совсем недавно сделала себе татуировку у Дочурки Алисы. Джек даже не подозревал — впрочем, что бы Эмма ему ни говорила, для него это почти всегда оказывалось новостью.

— А какую? Где? — страшно заинтересовался Джек.

Как удивительно! Оказывается, Эммина мама сделала себе татуировку, чтобы скрыть шрам.

— У нее было кесарево, — сказала Эмма. Ага, вот опять, подумал Джек.

— Вот она и решила закрыть шрам.

Подумать только, когда-то Джек думал, что "кесарево" — это название отделения для трудных родов в больнице города Галифакс!

— Ей сделали надрез "бикини", — сказала Эмма.

— Чего?

— Ну, горизонтальный, а не вертикальный.

— Я все равно не понимаю.

Пришлось им отправиться в спальню к миссис Оустлер (ее не было дома). Там Эмма показала Джеку мамины трусики — черные, маленькие, точная пара к тому самому лифчику. Надрез у миссис Оустлер назывался "бикини" потому, что проходил ниже трусиков.

— Хорошо, а какая таутировка-то?

— Какая-то дурацкая роза.

Вот уж неправда, подумал Джек. Он готов был спорить, что знает, какую именно розу вывела мама на миссис Оустлер; если это так, то трусики не закрывают ее целиком.

— Иерихонская?

На этот раз, едва ли не впервые, опешила Эмма:

— Какая-какая?

Не так-то просто девятилетнему мальчику объяснить, что такое иерихонская роза. Джек показал Эмме кулак:

— Ну, вот такого примерно размера.

— Да, ты прав. Продолжай.

— Значит, это цветок, но в нем скрыты лепестки другого цветка.

— Какого другого цветка?

Джек слышал много разных слов, только не понимал смысла. Были какие-то "половые губы", еще было какое-то "влагалище", наверное, это все названия цветов, не так ли? Значит, цветок, скрытый в иерихонской розе, — вроде эти самые "половые губы" и есть, они там и спрятаны, и это что-то такое, что бывает у женщины, то есть в розе спрятано влагалище. Джек даже представить себе не мог, какую белиберду он нес, объясняя все это Эмме, но та прекрасно поняла, о чем он ведет речь.

— Ты шутишь, Джек.

— Ну, чтобы этот цветок увидеть, надо знать, что он там, а то не найдешь, — сказал мальчик.

— Конфетка моя, только не рассказывай мне, будто знаешь, как выглядит влагалище.

— Ну, там же не настоящее влагалище, — поправился Джек. Но уж иерихонских роз он за свою недолгую жизнь навидался. И лепестки того цветка ("розовые губки", как называл их Бабник Мадсен) он изучил довольно подробно, так что умел сразу их находить — те самые лепестки-да-не-совсем, которые и делали обычную на первый взгляд розу иерихонской.

— Наверное, ты просто не очень внимательно смотрела, — сказал Джек Эмме, которая до сих пор не могла поверить и стояла с открытым ртом. — Я имею в виду, ты не очень внимательно разглядела татуировку.

Эмма взяла Джека за руку и отвела к себе в спальню, не выпуская из другой мамины трусики, словно в знак того, что нижнее белье миссис Оустлер — ключевой элемент в его жизни.

Как выглядела спальня Эммы? Соберите воедино все предрассудки о том, что может быть в комнате у девочки, которая переживает самый острый момент перехода от детства через половое созревание к разнузданной похоти, — и вы получите точную картину. Повсюду валялись забытые плюшевые мишки и другие мягкие игрушки, на стене висел плакат с концертом "Битлз" и еще один с Робертом Редфордом (наверное, реклама фильма "Иеремия Джонсон", так как у Редфорда была борода). А поверх мишек — разнообразные трусики и лифчики Эммы (у одного из мишек лифчик был затянут на шее удавкой). Взгляд знатока сразу определил бы, что Эмме страсть как хочется пройти вышеозначенный процесс побыстрее, уж точно быстрее сверстниц.

Джек, конечно, не мог этого понять, он-то сам никуда в этом смысле не торопился. Ему просто повезло (или не повезло) встретиться с Эммой Оустлер, которая знала историю его папы; несмотря на разницу в семь лет, Эмма очень хотела, чтобы Джек был таким же, как она.

— Значит, ты знаешь, как выглядит влагалище, — сказала Эмма и легла на кровать посреди лифчиков, трусиков и плюшевых мишек.