Историки Французской революции - Варужан Арамаздович Погосян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В разговорах с Г.С. Кучеренко мы не обходили стороной и ожесточенные споры в современной нам историографии Французской революции. Несомненно, он был значительно более восприимчив, чем его старшие коллеги, к выдвинутым западными исследователями новым подходам в изучении революционной эпохи. Г.С. Кучеренко был далек от присущего некоторым предшественникам революционного романтизма и уже в 1983–1984 гг. проявлял гораздо более спокойное, чем они, и в то же время вполне сдержанное отношение к отклонениям от марксистской интерпретации истории Французской революции. К примеру, он не участвовал в ожесточенной критике рядом советских франковедов концепции Французской революции Ф. Фюре. Не разделяя его взглядов, Г.С. Кучеренко, тем не менее, находил и рациональное зерно в его критике трактовки Революции историками-марксистами. Ф. Фюре упрекал их за недооценку развития капиталистических отношений во Франции при Старом порядке и утверждения, что до Революции во французской экономике господствовал феодализм, а после нее наступило торжество капитализма. Такая упрощенная интерпретация истории революционной эпохи долгое время полновластно господствовала в советской историографии и была, на самом деле, достойна осуждения, ибо за одно только десятилетие Революция не смогла бы в корне изменить социально-экономический облик страны и одержать полную победу над Старым порядком. Об этом во второй половине 1980-х гг. не раз писал и А.В. Адо, подчеркивая, что победа Революции «подразумевает наличие достаточно развитых и зрелых альтернативных структур»[754].
Не принимая излишне прямолинейный подход Ф. Фюре к истории предреволюционной Франции, Г.С. Кучеренко отмечал наряду с высоким уровнем развития капиталистических отношений во французской экономике XVIII столетия и сохранившиеся в ней средневековые пережитки. Ссылаясь на данные новейшей зарубежной литературы, он отмечал: «В дореволюционной французской экономике сохранялись остатки сеньориальных отношений и одновременно развивались ростки капиталистических. При таком подходе ни Фюре, ни Рише уже не могут со мной поспорить».
Сам Г.С. Кучеренко, человек глубочайшей внутренней культуры, никогда не позволял себе отзываться с пренебрежением об историках Запада, не разделявших взглядов историков-марксистов. Поэтому его очень уязвило выступление М. Ферро в марте 1986 г. На заседании Французской группы, которой Г.С. Кучеренко руководил после кончины В.М. Далина, французский историк позволил себе довольно язвительно иронизировать над присутствовавшими только на том основании, что они придерживались марксистской методологии. Г.С. Кучеренко был крайне возмущен таким поведением и на следующий день в разговоре со мной поделился своим негодованием.
Замечу, кстати, что Ш.-О. Карбонель в отличие от М. Ферро никогда в разговорах с советскими историками, в том числе и со мной, не считал возможным сколько-нибудь неуважительно отзываться об исследователях-марксистах и об их методологии. Ш.-О. Карбонель, которого, несомненно, никак нельзя упрекнуть в симпатиях к марксизму и советской науке, о чем могу судить по нашим с ним, зачастую не очень мирным, беседам, со временем подружился с Г.С. Кучеренко и как-то рассказал мне эпизод из своего общения с ним. Во время работы Г.С. Кучеренко в Париже им довелось в 1988 г. случайно встретиться на одном из заседаний. Не скрывая своей симпатии к советскому историку, Ш.-О. Карбонель обнял его и поцеловал. И потом признавался, что многие из присутствовавших были этим весьма удивлены. Их реакцию он объяснял так: «Как. это Карбонель обнимается с советским гражданином?!» Но я, хорошо знавший Геннадия Семеновича, этому не удивляюсь. Человек глубоко интеллигентный, Г.С. Кучеренко умел деликатно себя вести со всеми, очаровывая собеседников и вызывая к себе неподдельную симпатию.
Довольно прохладно Г.С. Кучеренко отнесся и к оживленным спорам между советскими историками относительно классовой сущности якобинской диктатуры. В этом вопросе он также избегал категорических суждений. Г.С. Кучеренко полагал, что вовлеченные в эту острую дискуссию стороны в равной степени впадают в крайности. «Для Альберта Захаровича [Манфреда] левее якобинцев никого нет, для Ревуненкова они представители одной буржуазии. Надо, видимо, искать “золотую середину”». Таково было его отношение к природе якобинской диктатуры, которое я полностью разделяю… Характерно, что в 1970 г. Г.С. Кучеренко не захотел выступать на организованном в Институте всеобщей истории симпозиуме по проблемам якобинской диктатуры[755].
* * *
Г.С. Кучеренко был настоящим историком-профессионалом, страстным тружеником науки. Он изучал историю французской общественной мысли Нового времени, но в то же время его интересовали, казалось бы, самые незначительные детали политической истории Французской революции. Не раз он расспрашивал меня о правых деятелях времен Директории и зачастую, не удовлетворяясь моими объяснениями, просил указать источники. Запомнилась одна из наших бесед, ярко высветившая его высокую требовательность к точности приводимых фактов. Как-то я ему сказал, что претендент на французский трон Людовик XVIII, помимо официального титула графа Прованского, в годы Директории именовал себя и графом де л’Иль (de l’Isle). Поскольку эта информация, далекая от научных интересов Г.С. Кучеренко, его очень заинтересовала, он попросил у меня сообщить, из какой книги я ее почерпнул. На следующий день он внимательно прочел подготовленную для него выдержку из написанного герцогом де Кастри биографического исследования о Людовике XVIII и, поблагодарив меня, оставил ее у себя [756].
Г.С. Кучеренко был просто не в состоянии представить себе, как можно в научных трудах ссылаться на источники, и тем более на архивные документы, никогда не видев их в глаза. Говоря об этой порочной практике, он не скрывал презрения к подобным так называемым исследователям, которые без тени смущения и малейшего угрызения совести писали свои работы на основе материалов, собранных для них другими людьми. В этой связи он вспоминал одного неизвестного мне французского историка, который в его же присутствии, ничуть не смущаясь, раздавал по утрам задания своим ученикам у дверей Национального архива Франции, а по вечерам, после завершения работы, приходил и забирал добытые ими материалы.
С досадой говорил Г.С. Кучеренко и о коллегах, заставлявших работать на себя своих подчиненных и учеников. Такие методы, в равной степени как и подобное обращение, в особенности к ученикам, ему претили.
* * *
После завершения работы Г.С. Кучеренко в ЮНЕСКО и возвращения в Москву в конце 1990 г. мы с ним общались не столь часто, как прежде, поскольку в библиотеке он появлялся теперь крайне редко[757]. Поэтому мне, естественно, трудно сказать что-либо о его душевном состоянии, образе мыслей и переживаниях в последний период жизни. Однако многие из тех,
