Последнее поколение - Юлия Федотова

А то ведь набарец был! Шпион! Враг!

Он до последнего не верил, что с господином цергардом Эйнером так поступят. И даже когда уже началось — не сразу поверил, потому что тот долго терпел молча. В том смысле, что не кричал, а просто громко читал молитвы. И когда ему под ногти загоняли иглы, и когда растянули на «ложе правды». До электрошока дошло — тогда закричал, конечно, человек не может себя контролировать, когда через тело его пропускают ток в триста сорок хогов — но всё равно, не так жутко, как тот набарец.

Наблюдатель Стаднецкий — в то час он не чувствовал себя доктором Гвейраном, и вообще, ничего общего не желал иметь с окаянным Церангом, с этим омерзительно диким и жестоким миром — опытным глазом биолога видел и умом понимал: ничего смертельного с Эйнером не происходит. Ну, не умирают от этого ни люди, ни церангары, разве что болевой шок случится. Пытают пленного «монаха» чисто для проформы, просто потому, что так заведено и в инструкциях каких-нибудь прописано. Только смотреть на это спокойно всё равно невозможно было. А приходилось. Большее, что он мог себе позволить — это свободной рукой зажать рот агарду Тапри. Такие бешеные, отчаянные глаза были у мальчишки, что Вацлав испугался, как бы тот не наделал беды.

— Тише, тише, спокойно, — шептал он ему в ухо почти беззвучно, не дай бог, заметят, услышат палачи, что «молчальники» разговорились!

Тапри дрожал и, не осознавая, что делает, грыз чужую ладонь. Хотелось вскочить, закричать, что-то сделать, как-то прекратить весь этот кошмар… Но пришелец удерживал его с такой нечеловеческой силой, что он потрепыхался немного, и бессильно обмяк, замер неподвижно, только слёзы катились из глаз, но он не стыдился, потому что не замечал их, терзаемый чужой болью. «Ох, не место парню в разведке, ох, не место! — думал Эйнер с запоздалым раскаянием в те короткие моменты, когда вообще был способен думать. — Спасибо, Гвейран рядом, иначе…» На этом мысль всякий раз обрывалась, что было бы «иначе» — представлять не хотелось, и без того тошно…

Сколько длилась пытка, он не знал — в такие моменты теряется ощущение времени. Запас молитв кончился, пришлось пойти по второму кругу, божественные слова выплевывались, как грязные ругательства. Иногда приходил в себя Сногр, тогда они встречались взглядами, и цергард Эйнер видел тихое злорадство в глазах соотечественника. А может, это ему только казалось, слишком плох был регард, чтобы испытывать какие-либо чувства, кроме боли. Потом Сногр вдруг умер, и Эйнер порадовался за него, почти позавидовал — хоть кому-то в этом мире стало легче.

Видимо, преждевременная кончина пленного арингорадца не входила в планы полиции, они засуетились, отвлеклись, и «брат Геп» тоже получил небольшую передышку. Смог перевести дух, и, воспользовавшись моментом, проговорить беззвучно: «Всё хорошо. Я в норме. Не вздумайте заговорить!» Оставалось только надеяться, что агард Тапри в своё время усвоил обязательную для контрразведчика науку чтения по губам. И что губы изгрызены не настолько, что потеряли природную форму, и по ним стало невозможно ничего прочесть.

Убрав с глаз долой тело Сногра, квандорцы вернулись к «монаху». Но теперь они работали совсем уж без энтузиазма, видно из страха снова перестараться. Ещё раз прошлись по дежурным темам: «кто такие», «шпионы — не шпионы», «мы всё знаем, говори» — и этим решили ограничиться.

Молчальников препроводили в лучшую камеру — самую сухую, раньше в ней размещалась оружейная. Тапри едва мог идти, к тому же упирался, не желая оставлять господина цергарда одного. Гвейрану пришлось волочь его почти что силой. Хотя, сопротивлялся он зря. Некоторое время спустя, цергард Эйнер присоединился к ним. Оказывается, палачи были настолько любезны, что позволили божьему человеку привести себя в порядок, дали воды, и даже обработали раны красным спиртом, чтоб не случилось, упасите Создатели, болотной гангрены.

В камеру он пришёл на своих ногах, и даже почти не шатался. Это он так изображал «чудо». Конвоиры смотрели на арингорадского монаха с суеверным восхищением: обычных людей после аналогичных «процедур» выволакивают замертво, а этого и впрямь, мать-Вдовица хранит!

Только когда за спиной захлопнулась тяжёлая бронированная дверь, он позволил себе упасть на четвереньки, уткнуться головой в холодный пол и тихо заскулить. Тут подскочили пришелец с адъютантом. Один бестолково суетился рядом, желая помочь, и не зная, чем. Другой заставил снова встать, помог переместиться из центра помещения к стене, на подстилку, организованную из двух стёганых монашеских кацавеек. Но едва он успел улечься — снова явились квандорцы, принесли три плотных клетчатых матраса, набитых сушёным мхом. Пришлось опять переселяться, и было это занятие не из приятных, малейшее движение отдавалось болью во всём теле. Право, лучше бы он остался лежать на подстилке! Холоднее, зато спокойнее! Но Гвейран яростным шёпотом заявил, что «только пневмонии нам до кучи не хватало!», и переложил его сам, подняв на руки, легко, как маленького. Хорошо, что он такой здоровый, рядом с ним чувствуешь себя как-то… надёжнее.

Следом за матрасами им принесли еду, вполне сносную. Но цергарду Эйнеру кусок в горло не шёл. Проглотил несколько ложек через силу, для того лишь, чтобы не заподозрили анорексию, и велел больше его ничем не тревожить: «Хочу помереть спокойно». На самом деле, помирать он вовсе не собирался — не с чего было, просто брякнул для красного словца. Но Адъютант Тапри вдруг расплакался горько, совсем по-детски — нервы не выдержали.

— О-ох, мать твою… вдовицу, чьё имя благословенно в мире сущем… — где гарантия, что в камере не налажена прослушка? — Уймись, любезный брат Пупа, не горюй, ибо, хвала Создателям, не помираю я ныне, но отдохнуть прилёг! Ешь себе кашу и молись о здравии моём, скоро оно мне понадобится… хе! — самому смешно стало от этой нелепой тирады.

Но эффект она возымела. Агард понемногу успокоился, перестал хлюпать. И скоро задремал, свернувшись калачиком на своём матрасе. Эйнеру тоже хотелось заснуть, но не получалось, потому что болело… он даже не мог понять, что именно. Всё. Каждая клетка тела, каждый нерв. Это сказывался электрошок. Ужасная штука! Сколько раз испытывал — до сих пор не привык. Невозможно к такому привыкнуть!

Гвейран заметил, что он не спит, склонился заботливо, спросил еле слышным шёпотом:

— Ну, как ты?

— А! — с досадой поморщился цергард, благо, перед пришельцем не было нужды демонстрировать бодрость духа. Помолчал немного, и добавил тоскливо, без особой надежды, — может, к утру пройдёт…

— Обязательно пройдёт, — пообещал пришелец, осторожно устраивая голову лежащего у себя на коленях — как тогда, в яме, в набарском плену. — Не до конца, но легче станет. Ты главное, спи. — Он положил свою широкую ладонь ему на глаза, чтобы не мешал резкий, неприятного сиреневатого оттенка свет от трёх трубчатых ламп, нарочно расположенных таким образом, что негде было обитателям камеры от этого света укрыться. — Спи, мальчик, — повторил он ласково.

И Эйнер Рег-ат послушно заснул. А перед сном успел подумать, что пришельцы наверняка умеют исцелять болезни посредством высшего своего разума. Ведь тогда, в яме, ему было совсем плохо, рука гнила, и он обязательно должен был умереть. Но появился Гвейран — и он остался жив, самой природе вопреки. Значит, и теперь всё будет хорошо. К утру.

Утром полицейский следователь Аф-Мыжиг проснулся с отчаянной мигренью. Слишком долго не мог заснуть накануне, ворочался с боку на бок. Ну, не шли у него из головы три арингорадских монаха, не давали покоя! Всё думал, как с ними поступить, перебирал в уме варианты, просчитывал возможные последствия.

Изобличить пленных в шпионаже не удалось, ни поп не помог, ни допрос с пристрастием, ни прослушка камеры. По всему выходило, что монахи они настоящие. Можно, конечно, удерживать их и дальше. Можно вбить какие угодно показания: и резидентами себя признают, и диверсантами, и самого Чёрта родными племянниками. Да только зачем это нужно? Прославить родной отдел? Отдел-то, может быть, и прославится. И ему самому ленточку на плечо, пожалуй, навесят, в звании повысят… Но как знать? Вот лежит он сейчас на своей койке, ворочается с боку на бок, а они там, в камере, в эту самую минуту проклинают его, как умеют проклинать только божьи слуги… И отправится он, весь из себя такой прославленный, с ленточкой и званием, прямиком в топь — пиявок кормить… Страшно? То-то же… Опасно воевать с неведомым. Лучше держаться подальше…

С другой стороны — а вдруг всё-таки шпионы? Арингорадская разведка и раньше, в имперские времена, считалась одной из лучших на континенте. А уж с тех про, как возглавили её люди (а теперь уже и нелюди!) из дома Анге, стала и вовсе притчей во языцех. Ничего святого для арингорадских шпионов не существует. И боли они не боятся — нарочно их тренируют боль терпеть, и на любую подлость и дикость способны, настоящих божьих людей убьют, глазом не моргнув, чтобы себя за них выдать. И «Символ благословения» достанут, если захотят: ради этого и храм разорят, и музей… А уж зазубрить слова священных текстов — для них сущая безделица. Равно как и подорожную подделать… И ведь не докажешь ничего! Отпустишь шпионов на волю — потом греха не оберёшься! И даже не в том беда, что пострадает обороноспособность отечества. Чёрт бы с ним, с отечеством! Сколько их, арингорадских резидентов, по нему сейчас гуляет, никто не считал, тремя больше, тремя меньше — не велика разница… Хуже, если выйдет-таки на них контрразведка, расколет — это она умеет, куда нам до неё! — и узнает, что побывала троица агентов в Выргрском отделении полевой полиции, да и была отпущена с миром… Вот тогда — конец. Позор, фронт и смерть. И никакой дядя в министерстве не поможет…