«Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ) - Альфина

Не откажет же Охрана Петерберга главе Союза Промышленников?

А собравшимся хотелось домой. Их там ждали тряпки, плошки, стулья, жёны, дети, друзья и прочие обременяющие штуки. Они куда сильнее боялись, чем соображали головой, и были способны проглотить вынесенные им на тарелочке достоинства Союза Промышленников с Гныщевичем во главе, но не были — задуматься и уловить недостатки. Многие уже спустя четверть часа махнули рукой и со всем согласились, лишь бы выпустили поскорее. Другие обсуждали, вносили даже предложения.

Затягивать тут нечего.

— Вы, — ткнул Гныщевич пальцем в очкастого, — у вас есть бумага? Вы выглядите как человек с бумагой. Вот, хорошо. Составьте мне список имён, и первое заседание предлагаю считать закрытым. Да, да, вы секретарь. Comprenez-vous? Резолюция: разослать до вечера приглашения другим уважаемым людям, которым следует в Союзе состоять. Этим я займусь сам. Можете там отчеркнуть на бумаге и внести предложения. Вопросы?

— Напомните, вас как зовут? — хмыкнул очкастый.

— Пишите просто «Гныщевич», я с метелинского завода. И можете идти. О дальнейших шагах правление Союза, — он иронически приподнял шляпу, — вас известит.

И они ушли, а Гныщевич на сей раз предпочёл задержаться у стапелей — выдохнуть. Дошёл по рельсам до самой воды и добрых минут двадцать просто созерцал её плеск.

Говорят, после подобных escapades должно становиться страшно. Ему не было страшно ничуть. Просто хотелось унять собственный полёт. Полёты следует унимать, а то улетишь куда не надо.

Сколько бы он над «Революционным Комитетом» ни смеялся, следует оный поблагодарить. Не будь листовок, не будь обсуждений, не будь этого чрезвычайно серьёзного отношения к политике и своему в ней месту, Гныщевич всё же вряд ли воспринял бы расстрел Городского совета так спокойно. Не то чтобы испугался бы, нет; не совладал бы с любопытством. Помчался бы выяснять подробности. Но вымышленные расстрелы, перевороты и полёты над морями Революционный Комитет обсуждал так жарко и долго, что воплощение одной из вариаций — далеко не самой безумной — оказалось чем-то вроде внезапного экзамена. Неожиданно, но справиться можно.

Это придало скорости, а скорость в таких делах — главное. Главное — мыслить наперёд.

На перспективу.

И вот, s'il vous plaît, у кромки морской стоит не безвестный студент, не подающий надежды управляющий единственного заводишки, а целый глава Союза Промышленников. Выдохнет — и пойдёт выяснять, что полезного можно из этого статуса извлечь.

Конечно, по уму волноваться всё же стоило, а ещё вернее — стоило бы обзавестись в пару к ножу револьвером. За сохранность свою Гныщевич никогда не боялся, но — по уму опять же — он никогда и не жил в городе, где всерьёз бушует Охрана Петерберга. С этим вряд ли и Порт сравнится. Даже бои — на боях ведь есть регламент.

Да и затея с Союзом Промышленников могла не выгореть. Может не выгореть. Очкастый может оказаться прав, и Гныщевичу нужно не на водицу любоваться, а быстренько вспоминать всех остальных управляющих и строчить им письма. И ещё стоит когда-нибудь зайти в Алмазы — поглядеть, чего успел добиться за сегодня амбициозный и политизированный Революционный Комитет. Там Скопцов, и граф Набедренных, и хэр Ройш, и остальные тоже. Они сейчас Гныщевичу нужны.

Oui, он всё это понимал. Понимал, что скорость в таких делах — главное. И всё же первые минуты после обретения своего статуса свежеиспечённый глава Союза Промышленников провёл в мёрзлой ноябрьской грязи на сходе со стапелей.

Слишком уж хорошо было у него на душе.

Глава 38. Способ отвлечься

В Европах с душой нередко ассоциируют голубей, а зря. Глупые ведь птицы, ни малейшего соображения во взоре, к тому же бурлят беспрестанно — утробно и как-то жадно.

Разве такова душа?

Граф Набедренных отвернулся от клеток к окошку: европейская — быть может. Пусть чем хотят, тем свою душу и считают, хоть индюком. Но в чужую-то землю с насаждением уставов зачем было приходить?

Если и имеет смысл какая-либо революционная деятельность, то лишь та, которая заключалась бы в восстановлении на росской земле росского порядка.

Так размышлял граф Набедренных, нисколько не смущаясь тем, что находится в доме бывшего поданного французской короны, куда его привёл турко-греческий гражданин. То не вина их, а беда, и притом почти преодолённая. Основатель Академии, господин Йыха Йихин, тоже бежал из Финляндии-Голландии, но неужели кто-нибудь о нём осмелится сказать, будто он не росский человек и не на благо росского народа трудился?

Основатель Академии и первооткрыватель оскопистской традиции.

Графа Набедренных немедля потянуло закурить, но он вовремя догадался, что в голубятне, вероятно, не стоит. Голубятня для господина Гийома Солосье была очевидной святыней, и пустил он туда графа Набедренных из неевропейской душевной широты — приметив, что тому невмоготу уже находиться на публике.

Господа всё спорили, предполагали-предлагали, строили догадки и планы, и вынести эту бурю графу Набедренных было не по силам. Он вышел будто бы умыться, а на самом деле — помышляя об убежище от «Революционного Комитета» в самом новоявленном «убежище Революционного Комитета». Господин Гийом Солосье был к нему милостив и предложил голубятню на чердаке: дотуда никто из гостей без подсказки не доберётся, да и на Большой Скопнический можно из окошка поглядеть и тем успокоиться.

Наверное, граф Набедренных уже нагляделся: ни омнибусов, ни личных средств передвижения, а прохожие делились на тех, кто шагает спешно, не разбирая дороги, и тех, кто любую дорогу загородит в горячечном разговоре. Зелёные шинели Охраны Петерберга мелькали чаще обычного, но весь проспект до сих пор не озеленили, как опасался господин Скопцов. Никаких пока ужасов, а в бокале тревоги, небрежно опрокинутом на скатерть города, был бы даже свой шик, если бы не одно-единственное обстоятельство.

Есть ли резон волноваться о человеке просто потому, что он не рядом?

Граф Набедренных встал с занозистого ящика и решительно зашагал к выходу на лестницу. Споры внизу утомительны, но хотя бы отвлекают.

Пока он уединялся в голубятне, вернулись господа Золотце и Приблев, по-прежнему переодетые фельдшерами. Интересно, найдётся ли у них нюхательная соль для хэра Ройша, переодетого девицей?

— …да не могу я судить, можно ли как-то воспользоваться захватившим Порт воодушевлением! — тряс растрепавшимися кудряшками Золотце. — Я не смыслю в портовых делах, я там практически никого и не знаю — кроме тех, кого сам же поселил. И да, мистер Уилбери рвался к своим портовым знакомцам, но я настоятельно ему рекомендовал пока отсидеться. Сами понимаете… Вот и где носит господина Гныщевича, когда он так нужен?

— Господин Гныщевич, — вздохнул хэр Ройш, — из той породы людей, которая о своих делах всегда печётся больше, чем об общественных.

— Вы слишком строги, — привычно вступился за объект порицания Скопцов, но истинного горения в нём сейчас не было, — у господина Гныщевича имеются обязательства перед фамилией Метелиных и перед рабочими. Уверен, он занят решением важнейших вопросов.

— Хотел бы я с ним повидаться, — пробормотал господин Приблев. — Из города, говорят, даже по пропускам сейчас не выберешься, сколько это продлится — неизвестно, но если мы не хотим, чтобы завод замер, следует найти способ обеспечить застрявших там рабочих всем необходимым. Централизованно, потому что нечего им по деревням за крынкой молока разбредаться.

Хэр Ройш думал было подняться с дивана, но с неудовольствием поправил свою пышную юбку и воздержался от демонстрации её во всей красе.

— У меня есть для вас способ накормить рабочих, не выходя за кольцо казарм. Я знаю, откуда и куда можно телеграфировать подобный приказ: у одной деревни на севере как раз задолженность перед моим отцом, которую легко конвертировать в продовольствие, услуги и прочее, в чём ваши рабочие могут нуждаться. Единственное, — посерьёзнел хэр Ройш, — я хотел бы гарантий, что не только вы, но и господин Гныщевич не забудет об этой любезности.

— Как можно! — энергично замотал головой господин Приблев.

— Как? Исходя из принципа «каждый сам за себя», — хэр Ройш побарабанил пальцами по скромным юбочным кружевам, — который в тяжёлые времена всегда одерживает победу в душах большинства.

— Не понимаю ваших опасений, — нахмурился господин Приблев. — Но обещаю сделать всё, что только смогу…

— Так или иначе, час уже поздний для телеграмм, придётся отложить до утра. И не волнуйтесь: линия конфиденциальная, то есть неучтённая, ведёт от выселок шахтёров прямиком к дому одного из отцовских управляющих; если моего отца уже арестовали, резать её не догадаются. Я бы вернулся к вопросу, но после того, как мы побеседуем кое о чём с графом. — Хэр Ройш требовательно обернулся: — Признаюсь, опасался вашего бегства.