За чертой - Александр Николаевич Можаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В передней, самой большой, комнате, которую тётка Полина называла «зала», в левом восточном углу висела большая икона Спасителя. Там в праздничные дни всегда засвечивалась лампадка. В сумерках её свет нежно трепетал на Лике Христа. На стене, в потемневшей от времени рамке, портрет атамана Власа. Папаха сбита набекрень, твёрдый, проницательный холодный взор, но в то же время в губах шевелится едва уловимая усмешка. «Это, верно, он усмехается, глядючи на нас», – догадывался я.
– Как, похож? – вздёрнув нос, и взглядом указывая на портрет, спрашивает младший Кудин.
– Не-а… – качаю я головой.
Кудин достаёт дедовскую папаху, пытается, как и он, сбить её набекрень, но голова вместе с ушами утопает в ней.
– А так? – спрашивает он.
– Не-а… – честно говорю я.
Озираясь, чтоб не видел отец, Кудин лезет в святая святых – древний сундук. С минуту разгребает в нём старые вещи и наконец достаёт со дна дедовскую шашку. Затаив дыхание, вынимаем её из ножен. Заворожённо смотрим на тускло поблёскивающую сталь. Но его отец – дядька Митька Кудин, тут как тут. Недолго раздумывая, отвешивает подзатыльники.
– Без дела не вынимай, без славы – не вкладывай! – с назиданием говорит он.
– Мы казаки! – протестуя, вопим мы.
– Кизяки… – передразнивает дядька Митька. – Деды были казаки! Мы – сыны казачьи! А вы – хвосты собачьи…
Отца Кудина, Митрия Власыча, знали в хуторе как большого шутника. Правда, шуточки его были с подвохом, и хотя об этом все помнили, всё равно попадались. Как-то под Пасху очень захотелось Митрию выпить. Полина до праздника всё попрятала, а купить в сельповской лавке, где работает соседка Зойка, – денег нет.
«Ладно, попробую упросить…» – думает Митрий, и идёт к Зойке.
– Выручай, Зоя, гости пришли – на стол нечего поставить, – на ходу придумывает причину.
– Что ж, Полина ещё бражку не перегнала?
– Так закисла бражка, пропала… У тебя «Солнцедар» есть?
– Есть.
– Дай мне «огнетушитель».
«Огнетушителем» Митрий называл восемьсотграммовую бутылку.
– Деньги есть?
– За деньги, Зоя, и дурак купит… Ты мне «под тады» дай.
– Под какое ещё «тады»?
– Ну, как деньги заведутся, «тады» и отдам.
– Вот заведутся, «тады» и приходи, – убирая под прилавок бутылку, говорит Зойка. – Тут и без тебя в такой убыток попала, что не рассчитаться…
– Что за убыток?
– Бочка кильки пропала… Сами просроченную привезли, а виновата я. Сказали, не распродам – весь убыток с меня…
– Так-так-так… – почёсывает затылок Митрий. – А если я пособлю распродать?
– Да кому она надо! Воняет, к бочке не подойти…
– Ну а всё-таки, если?..
– Два «огнетушителя» без всяких «тады» подарю, – смеётся Зойка, не веря в свою удачу.
А Митрий идёт сразу к стойлу, где хуторские бабы собираются на обеденную дойку.
– Девки, займить мене сотню, пока у меня в магазине товар не перехватили, – обращается ко всем сразу.
– Ого, губу раскатал – «сотню»…
– Так я через два дня сто десять отдам!
– Ого! А что за товар ценный?
– Бочку кильки нужно забрать.
– Тю на тебя! Ты чи сказился… Она ж уже ржавая – в рот не возьмёшь… Да ещё бочку…
– Для меня – самое то… Вы ж телевизор не глядите, – там агрономы такие дела открыли…
– Какие дела?
– Какие… Вам скажи…
– Не скажешь – не займём!
– Ладно, чего там… Всё равно завтра сами узнаете… Картошку когда сажаешь, в каждую лунку нужно по две кильки кидать, и чтоб килька была не дюже свежая…
– Это ещё зачем?
– Вот же дурные бабы! В ней же все минералы! Там тебе и фосфор, и железо, и чёрт знает что… Картошка потом так прёт, что выше подсолнухов!
– А тебе зачем стоко? У тебя что, гектары картошки?
– Так завтра все кинутся в сельпо за килькой, а она вся у меня! И на посадку хватит, и деньги верну, ещё и сверх наварю. Монополия… Ну так что, займёте денег?
Денег никто не занял, зато через полчаса в сельпо была уже давка.
– Зоя, а ты себе хоть успела откласть? – спрашивают бабы.
– Нашто мне её откладывать?.. – грубо отвечает та.
«Значит, отложила, – понимают бабы. – И небось немало… Своя рука – владыка. Кто ей помешает…»
– Зоя, больше трёх кил в руки не давай! – кричат задние. – А то он передние дорвались – гребут вёдрами…
Через час Зойка уже выскребала со дна. А когда лавку покинули последние покупатели, торжественно зашёл Митрий.
Не теряйте время даром —
Похмеляйтесь «Солнцедаром!» —
провозгласил он.
– Так, где тут мой улов?
– Ох, Митрий, побьют тебя бабы… – доставая из-под прилавка два «огнетушителя», говорит Зойка.
– За что?! – искренне удивляется Митрий. – Я их что, под пистолетом принудил?
Уже осенью, когда все маленько поостыли, ему всё-таки выговаривали:
– Какое ж ты брехло, Митрий!
– Чего это я брехло?! – обижался он так натурально, что человек, плохо знающий его, мог и устыдиться своих слов.
– Да то, что килька твоя вонючая ничем не пособила картошке!
– А вы как кидали её?
– Да так и кидали… По две штуки в кажную лунку.
– Её нужно строго вниз головой тыкать, чтоб хвост наружу торчал.
– Тебя б туда самого тыкнуть вместе с хвостом… У самого чего ж не уродило, когда умный такой?..
– Так мне ж не досталось – всю вы расхватали!..
* * *
На Святки, перед тем как идти христославить, первым делом мы собирались у Кудина, а уж потом всей гурьбой шли к Натахе. Без Натахи, как и без Кудина, колядки не ладились. Тётка Васятка, мать Натахи, всегда нарочито строга.
– Опять побираться идёте?.. – ворчит она.
– Вот же придумала, ма, «побираться»… Христославить идём! – наряжаясь, отзывается из своей комнаты Натаха.
Отца своего Натаха не помнит. Когда она была маленькой, он уехал куда-то на Север на заработки, да так и затерялся невесть где. Погоревав какое-то время, мать Васятка принялась устраивать свою жизнь. Со своего двора уходить она не хотела, с пришедшими в примы не церемонилась и от этого успела побывать замужем раз десять, а то и больше. Бывало, приходит время сажать картошку – приведёт мужика, а на копку, гляди, у ней уже новый… С годами Васятка растеряла свою былую бабью красу, и любителей «копать картошку» становилось всё меньше, потом и вовсе перевелись.
Взятыми из
