Хутор Гилье. Майса Юнс - Юнас Ли

Тогда встал управляющий, поднял свой стакан и от имени крестных пожелал маленькой Хирстине здоровья и счастья в жизни. По этому случаю хозяин предложил водки и женщинам, убеждая всех выпить, замужних по стаканчику, незамужних — по половинке. Но тут обе дочки мадам Расмуссен начали так ломаться и отнекиваться — пиво, мол, еще куда ни шло, но уж водку… — что он с трудом заставил их пригубить стакан.

— Подождите, подождите, — зашептала мадам Андерсен, — увидите, что будет, если он оставит стакан на столе. Полюбуйтесь, они уже умяли целое блюдо бутербродов, это втроем-то… Глядите, — толкала она Майсу в бок каждый раз, как мадам с дочерьми отпивали из рюмок; она просто глаз с них не сводила. — Смотрите-ка, вот так пригубила! В стакане ничего не осталось. Ну и экономка! Да какая она там экономка! С такими-то длинными серьгами! Нет уж, извините! Ох, до чего я рада, что пересела!

Мадам Андерсен распалялась все больше и больше, не могла простить этим трем, что они заняли весь диван, — уж ей-то первой полагалось сидеть на нем, как-никак она жена управляющего.

Теперь все гости говорили разом, и Дёрум с сапожником, да и сам маляр уже нетвердо держались на ногах. Они сидели в шерстяных исландских куртках, курили и обливались потом. Дёрум захватил из дому свою уже заранее набитую фарфоровую трубку, а управляющий сидел, облизывая губы, и, не отказываясь, пил пиво, сколько ему ни наливали; он заметил, что жена чем-то недовольна, и попробовал успокоить ее.

— Ну-ну, — дружелюбно похлопал он ее по плечу, — слушай, Марен, ты бы выпила, что ли. Смотри, вот пиво. И поглядывай за Енсине. Говорю тебе, мать, ты будешь в ответе. Он ведь придет сюда, этот парень, что служит у Суннбю. Пора решать — либо мы его принимаем, либо нет. Слышишь, Марен, это твоя забота, — прошептал он и ущипнул ее.

«Ага, вот оно что: значит, Енсине Андерсен и Юханнесен, что служит у Суннбю. Так, так», — смекнула Майса. Она и раньше слышала об этом.

В комнату с мороза вошел ученик медника и с ним еще кто-то. Вид у них был смущенный, — ну какие уж танцы в этой набитой людьми комнатушке! Они остановились у дверей, но маляр предложил им присесть и пропустить по стаканчику, пока не подойдут остальные. Ему не хотелось слишком рано зажигать свет в мастерской, а то еще свечей не хватит.

Управляющему наконец-то удалось отвлечь свою воинственно настроенную супругу от вдовы боцмана, рассевшейся на диване, и сосредоточить ее внимание на Енсине. Теперь он сидел довольный и благодушный, его рыжеватая щетинистая борода веером расходилась от подбородка, он задумчиво потягивал пиво, держа стакан на колене, и, пуская клубы дыма, обменивался замечаниями с Дёрумом и сапожником.

— Нельзя ли приоткрыть двери? — раздалось вдруг с дивана. — Того и гляди мы здесь сваримся! — Мадам Расмуссен потеряла терпение, и голос ее звучал уже далеко не так добродушно, как за кофе.

— Видали? — сказала мадам Андерсен. — А что я вам говорила, Майса? Я же все время к ним приглядывалась, и, знаете, я рада-радешенька, что унесла ноги с этого дивана. Они уже третью бутылку пива выхлестали. Так хитро меняют бутылки. Да и водкой тоже не брезгают.

Маляр притворился, что не расслышал, и не пошел открывать двери. На заснеженном дворе уже собрался народ, а ему не очень-то хотелось приглашать их на танцы. Да и нечего раньше времени зажигать свет в мастерской.

— И впрямь становится жарко, — заметил управляющий и вытер лицо тыльной стороной руки.

— Да что с тобой, Андерсен! — резко оборвала его жена. — Уж мы-то знаем, что в чужом доме гостям не положено распоряжаться.

— Так что там с дверями? — прозвучал с дивана командирский бас вдовы, и она сделала вид, что собирается подняться с места.

Поневоле хозяину пришлось открыть двери, и он направился в мастерскую, чтобы зажечь там свечи.

Морозный воздух клубами ворвался в комнату, и сразу стало легче дышать. За дверью в свете луны Майса различила Эллинга и других, кто, как она знала, хотел прийти к началу танцев. Кажется, народу собралось порядочно. Вот-то будет весело!

Она отлично понимала, почему Эллинг держится поближе к дверям, — хочет пригласить ее первым… И точно, как только гости вышли во двор, чтобы перейти в мастерскую, Эллинг сразу подскочил к ней…

— Хорошо, хорошо, только надо было пригласить меня там, в мастерской, как принято у людей, а не здесь, посреди улицы…

Из чисто прибранной мастерской на них пахнуло волной теплого воздуха. У маляра всегда бывало жарко; ведь все, что он зимой красил, приходилось днем и ночью сушить в помещении. Банки и ведра с краской, камни для краски и всевозможные кисти были составлены в один угол и для верности отгорожены лежащей на боку стремянкой, а санки и другие сохнущие вещи висели на деревянных шестах между потолочными балками, как раз на такой высоте, чтобы гости не задевали их головами.

На стенах горели только что зажженные свечи, вставленные в крепко прибитые деревянные колобашки, а со стола в углу светила лампа. Музыкантом был старый Шёберг, по прозванию «Машина»; он подолгу играл на скрипке, но только после того, как его угощали пуншем, а в промежутках приходилось довольствоваться гармоникой. Предполагалось, что все вновь пришедшие захватили с собой горячительного.

Скрипка заиграла, и пара за парой пустилась в пляс, так что от развевающихся юбок по мастерской пошел ветер.

Ученик медника еще в комнате, где угощались, пригласил Енсине, а Ларсине обхаживали сразу трое — видно, клюнули на все ее серьги и банты.

— Не нужно так высоко держать руку у меня на спине, Эллинг, — нетерпеливо заметила Майса. — И потом, тут совсем не холодно, могли бы снять шляпу.

Ее раздражало, что гости громко стучат и топают подбитыми железом каблуками и даже не думают снимать шляпы и шапки, а наоборот, лихо сбивают их набекрень, чтобы казаться этакими бравыми молодцами. На Эллинге хоть по крайней мере была белая манишка, шелковый шейный платок и хромовые сапоги.

Они налетели на пару, которая остановилась, чтобы переменить руки, и потом им уже никак не удавалось попасть в такт.

У стола в углу, где сквозь пар, поднимавшийся из фаянсового кувшина с горячей водой, тускло просвечивала лампа, стоял маляр в широкой синей рубахе и разбавлял пунш. Рядом на подносе дожидались своей очереди пивные кружки да пять-шесть рюмок…

— Угощайтесь, Андерсен, самое время снять пробу. Эй, Дёрум, мы сегодня порядком потрудились! Ваше здоровье! Я припрятал еще бутылочку для нас одних, никому не дадим. Не беда, если молодежи достанется больше воды, им на пользу разжижить кровь, хе-хе-хе! — приговаривал он тонким голосом, добавляя в кувшин с водой соответствующую дозу спиртного.

— Слушай, сапожник, спрячь-ка ты свой стакан себе за спину на подоконник, он тогда никуда не денется. И вам советую, Андерсен. Да и всем нам лучше запастись. — И он тоже отставил свой стакан на подоконник.

— Ну вот. — Впервые за весь вечер маляр набил свою короткую трубку. Он чиркнул спичкой сперва об стенку, потом об пол, но она тут же погасла — мимо пронеслась его племянница-экономка, поднимая ветер развевающимися лентами и тяжелым кринолином.

— Так, так, — приговаривал он, снова силясь зажечь спичку. Его хозяйские обязанности почти закончились, теперь и он мог повеселиться… Женщин, сидящих на скамьях, пусть угощает жена, да и всех остальных тоже, пока пуншу в кувшине хватит.

— Хорошая девушка эта Майса, — заметил управляющий, — не знаю, кто там был ее отец, но сразу видно, не из тех, кто занимается черной работой. Фу ты, господи, того и гляди ноги отдавят!

Танцующие пустились в галоп, да так, что за печкой слетели с полки двое санок.

Старый Дёрум, сгорбившись, сидел молча и тихо попыхивал трубкой; одним глазом он наблюдал за Майсой Юнс и Эллингом, которые танцевали шотландский танец; он знал, что у жены на их счет свои планы и что она тоже поглядывает на них и все примечает… Ну что же, Эллинг — парень работящий… Только, чтобы обзавестись своей мастерской, одного этого мало…

У дверей развернулись какие-то переговоры.

— Ну конечно! — воскликнула мадам Йёрстад. — Пусть Тилла заходит, и Марен, что служит у Суннбю, тоже. Это наши хорошие знакомые, мадам Андерсен!

— Вот уж не думала, что попаду в дом, где служанок считают за хороших знакомых. — И мадам Расмуссен стала громко звать своих дочерей: — Теа! Ларсине! Подите сюда!..

— Она уйдет! — забеспокоилась мадам Йёрстад.

— А ты, мать, дай-ка еще выпить. — Маляр налил в пивную кружку пуншу покрепче; он-то знал, где собака зарыта: питье, которым его жена угощала женщин, показалось мадам Расмуссен чересчур слабым.

Тилла и Марен уже лихо отплясывали каждая со своим кавалером, то и дело натыкаясь и наталкиваясь в тесноте на другие пары. Надо же наверстать упущенное. Юбки их так и взмывали вверх, открывая обтянутые грубыми шерстяными чулками икры и стоптанные, мокрые от снега башмаки.