Хутор Гилье. Майса Юнс - Юнас Ли

Батюшки, да ведь это он ее домом интересуется, когда же он ее выследил?

— Я говорю о доме Эллефсена. Знаете, там внизу магазин, и ворота не закрываются.

Она прибавила шагу, но он не отставал. И вдруг спросил:

— Скажите, нет ли здесь где-нибудь поблизости школы для глухонемых?

При этих словах она невольно рассмеялась, но тут же раскрыла зонт и отвернулась. Вот чудак!

— Что, по-прежнему неприступны?.. Вспомните, пожалуйста, там вокруг дома Эллефсена еще такой низкий белый забор, а во дворе много построек, и живет там самый разный люд, — настаивал он.

Какие у него дерзкие кошачьи глаза, так и блестят за очками, а по голосу слышно, что он веселится от души.

Ответ уже вертелся у нее на кончике языка, но с чужими мужчинами нельзя вступать в разговор. Скажи хоть словечко, и тебя тут же сочтут за одну из тех, с кем можно вести себя как заблагорассудится. Это она твердо знает… Поэтому Майса сдерживалась и молчала, пока они не дошли до лавочки Суннбю, что на углу. Она быстро юркнула внутрь. Теперь-то она отвяжется от этого студента, к тому же здесь можно купить леденцов и немного поболтать с хозяйкой…

А он прав, в доме Эллефсена и в самом деле живет разный люд. В пять утра принимается за работу медник, Майсе даже будильника не нужно, потом стекольщик поднимает страшный шум, когда ребятишки слишком близко подходят к его рамам, выставленным у стены, и всю ночь напролет гудят и грохочут паровозы на железной дороге, проходящей прямо за деревянным забором.

Пробираясь по доскам в непроглядно темной подворотне дома Эллефсена, где всегда гулял ветер, Майса безошибочно находила дорогу. Доски с хлюпаньем оседали под ее шагами, но она даже с закрытыми глазами нашла бы три кирпича, с которых можно перепрыгнуть на деревянные плашки, там и сям разбросанные по грязи и ведущие направо, к маленькой пристройке, занимаемой мебельщиком Дёрумом, ее квартирным хозяином.

И как же она испугалась, когда позади нее в подворотне вдруг раздался возглас:

— Ну что за свинство! Настоящая подлость!..

Опять этот студент! Значит, он так и следит за ней…

— Слушайте, где тут брод в этой грязище — направо или налево?

— Держитесь середины, там поглубже, как раз в вашем вкусе.

— Постойте, постойте, не с вами ли я только что разговаривал? Так теперь вы решили еще и утопить меня? Во всяком случае, могу заверить, что вы расправитесь с невинным человеком. Нет, ну что за свинство! — Голос звучал жалобно — видно, студенту плохо приходилось. — Послушайте вы, достопочтенная, глубокоуважаемая йомфру, неужели вы не способны проявить сострадание к ближнему, чьи намерения были истолкованы столь превратно? Ну скажите только, куда идти — направо или налево? Есть же здесь то, что именуется досками. Не парите же вы в воздухе, словно тень из лучшего мира… Нет, тут становится просто опасно, — бормотал он, — того и гляди, придется пускаться вплавь! Вы, кажется, смеетесь, йомфру?.. Да не ошибся ли я адресом? — воскликнул он вдруг. — Но я видел ясно номер у самого фонаря — сто пятьдесят три. Понимаете, мне нужно в дом сто пятьдесят три к подрядчику Эллефсену… Должен вам сказать, что я где-то здесь живу; вернее, я был здесь неделю назад и снял комнату, но это было при дневном свете, а теперь здесь сам черт ногу сломит. Днем я даже переправил сюда свои вещи, если только посыльный честно выполнил свой долг. Я ищу вдову Турсен.

Ах, вот оно что! Тут Майса сразу все поняла; выходит, она все время разыгрывала перед ним дурочку.

— Ну да, она живет здесь, — быстро заговорила Майса. — Как выйдете во двор, перед вами сразу будет лестница. Хотя да, вам же ничего не видно; стойте там, где вы стоите, а я буду говорить, куда вам идти.

— Большое спасибо. Местечко, где я стою, не из приятных, один башмак совсем увяз в грязи…

Чтобы ему было понятно, куда ступать, Майса топнула по доске, так что вокруг забулькало.

— А теперь держитесь за зонтик, я вас проведу до лестницы.

— Вы сама доброта, йомфру! — услышала она галантный ответ.

Майса благополучно довела его до лестницы. Этот полуразвалившийся деревянный флигель снимал таможенник Шульц, а наверху жила вдова Турсен, сдававшая комнату с обслуживанием. Летом объявление заманчиво обещало: «Великолепный вид на залив Бьёрвикен и на порт!», а в холодное время года, когда трудно было залучить постояльца, так как в комнате дуло из всех щелей, объявление отличалось энергичной краткостью: «Самое дешевое жилье!»

Майса стояла внизу у лестницы, дожидаясь, пока он, нащупывая в темноте перила, взберется наверх и постучится. Во всех окнах было темно, только внизу, в спальне таможенника, горел свет. Видно, студента уже не ждали сегодня и улеглись спать. Тогда Майса взбежала наверх и забарабанила в окно кухни. На стук вышла Тилла.

— Я студент Хьельсберг, — представился он. — Мой посыльный должен был предупредить, что я въеду вечером. Спасибо вам за помощь, йомфру! — прокричал он Майсе, поспешившей вниз, и она услышала голос обескураженной фру Турсен:

— Кто же ходит так поздно?

Все огни в маленьких домах вокруг давно погасли, во дворе было темно, и только у маляра из-за белой занавески пробивалась сиротливая полоска света — верно, опять заболел кто-то из детей. Было время, когда этот участок относился к пригороду и на нем стоял только деревянный желтый флигель, который сейчас занимали таможенник и фру Турсен. Теперь подрядчик Эллефсен выстроил себе здесь белый кирпичный дом с окнами на улицу, в нижнем этаже которого помещался магазин. В ожидании, пока цены на земельные участки возрастут, он сдавал домишки и сараи во дворе разным ремесленникам, которым негде было разместить свои мастерские.

Через кухню Майса вошла в маленькую ветхую пристройку, где жил мебельщик. Ее встретил застоявшийся запах помойного ведра; она чиркнула спичкой о печь, чтобы найти маленькую керосиновую лампу, которую оставляли ей на столе, где стояла груда грязных тарелок и чашек, не вымытых после ужина. Майса сбросила промокшие туфли и придвинула их к еще теплой плите, где уже сохли две пары тяжелых разношенных мужских башмаков и висели на шесте грубые носки. С лампой в руках она осторожно пошла через мастерскую.

В свободном углу за токарным станком и незаконченными стульями на складной кровати спал подмастерье сапожника Эллинг. Он и мебельщик пользовались кухней пополам, и не раз случалось, что, когда Майса пробиралась к себе, Эллинг просыпался и начинал болтать и шутить с ней.

Одну из двух тесных комнатушек за узким коридором занимали Дёрум с женой, а над ними, в комнате направо от лестницы, вместе со служанкой сапожника помещалась их глухонемая дочь — хилый подросток, обездоленное существо, беспомощное как малый ребенок.

Обычно немая не спала, дожидаясь возвращения Майсы.

Услышав нечленораздельное глухое мычание, Майса поставила лампу у дверей и вошла в комнату. Два леденца из тех, что она купила у Суннбю, тут же перекочевали из кулечка в рот несчастной, а еще несколько достались проснувшейся служанке, которая пообещала, что как только она завтра разведет огонь в плите, она сразу же высушит юбку Майсы.

Весь чердак, даже за брандмауэром, был заставлен материалами мебельщика, так что Майсе приходилось тщательно освещать себе путь. Говоря по правде, комната Майсы была не чем иным, как отгороженной частью чердака с квадратным оконцем, прорубленным в покатой крыше; но все-таки она могла сойти за отдельную комнату. В ней стоял комод, доставшийся Майсе от матери, несколько стульев, гладильная доска, полка с чашками и кухонной посудой, а на стене на вешалке висели платья.

Майса задержалась у комода и стала рыться в ящиках. Она нашла пару чулок и после беглого осмотра убедилась, как и предполагала, что они нуждаются в штопке. Уже много вечеров она откладывала это занятие и снова и снова натягивала те чулки, которые были сейчас на ней. Но больше их носить невозможно.

Какая досада, ведь она так устала и хотела поскорее забраться в постель, укрыться периной и наконец-то согреться по-настоящему. Эта перина и коричневая раздвижная кровать с шарами на столбиках у изголовья служили ей с тех пор, как она себя помнила. На этой кровати умерла мать, когда они жили еще в Хаммерсборге. Ее фотография висела на стене, между спинкой кровати и покатым потолком. Мать была в кособоком кринолине, ее большие рабочие руки были неудачно выставлены вперед, а продолговатое лицо говорило об упорном характере и терпеливой выносливости. Рядом под стеклом и в рамке висела вырезка из иллюстрированной газеты. На ней был изображен доктор — известный профессор, который был кандидатом и заместителем главного врача в больнице, когда там служила мать.

Майса поставила лампу на маленький стол у кровати и придвинула стул. Потом принялась за штопку, положив перед собой леденцы и с наслаждением засунув ноги под перину.