Хутор Гилье. Майса Юнс - Юнас Ли

— Ну и давка! Не хотите ли взять стаканчик и присесть? — И он указал на малособлазнительное место рядом с краснолицей толстухой, мадам Расмуссен.

Мадам не удостоила студента особым вниманием; она не сводила глаз с управляющего, который благодушно распивал пунш с приказчиком Юханнесеном. Ее Теа стояла позади них. Только-только она в первый раз за весь вечер улучила момент, чтобы заговорить с приказчиком, как Андерсены оказались тут как тут и постарались увести его поскорей…

Шёберг заиграл на скрипке вальс; кавалеры поспешили к своим дамам.

…Ну вот опять Теа ни с чем, этот приказчик протиснулся мимо нее, снова к своей Енсине Андерсен…

Мадам Расмуссен ерзала на скамье, сопя и пыхтя, словно кипящий чайник:

— Я же говорю, все они здесь, на этом дворе, в сговоре с управляющим. Уж поверьте, я могла бы порассказать кое-что, если бы захотела. — И она презрительно хмыкнула. — Не думаете ли вы, что этот маляр мог бы сам напасти дров на всю зиму, чтобы сушить здесь свою дребедень… Ведь если б за них платить… Ясное дело, если управляющий Андерсен таскает ему тайком доски да горбыли со своего участка, так за это Йёрстад размалюет ему всю квартиру и снаружи и внутри, будьте спокойны. А если этому Андерсену, или его жене, или деткам башмаки понадобятся, то тогда и у сапожника дрова затрещат и в плите и в печке. А вздумается ему стекла вставить, так за чем дело стало, только подбросить стекольщику парочку тачек с плашками, и готово! Вот они и ходят перед ним на задних лапках и сами не знают, как лучше угостить да напоить всю эту семейку. Уж такие они, видите ли, добрые друзья! Знал бы только Эллефсен про все эти проделки…

Плик, плик, плик, — музыка оборвалась в самом разгаре танца.

Шёберг заявил, что он устал.

— Подмажьте его снова, сразу заиграет.

И через несколько минут скрипка снова запиликала с прежним рвением.

К Майсе-швейке еще никто не успел подойти, и Хьельсберг поспешил пригласить ее.

Сначала они немного постояли, взявшись за руки и покачиваясь, словно примеривались, прежде чем войти в тесный круг. Мимо них с топаньем проносились пары, мелькали красные, потные лица, сутулые спины. Вытянутые в сторону руки словно предупреждали: «Расступись, задену!»

Этот студент знал, как нужно вести даму в танце: он прижал к себе ее руку и, если им грозило столкновение с другой парой, сразу же ловко поворачивался, никого не задевая.

— А я все сидел и наблюдал, как хорошо вы танцуете, йомфру Юнс, — сказал он, когда они очутились в самой гуще танцующих. Продолжить разговор не удалось, — они едва успевали смотреть, как бы не столкнуться с кем-нибудь.

Глаза Майсы приходились на уровне его подбородка, и она, не отрываясь, глядела на пуговицу на его жилете, которая висела на одной нитке.

— А вы, оказывается, были сегодня крестной?

— Да-а…

Она подняла глаза. Так и есть, он просто потешается над ними всеми. Она вдруг сразу напряглась и отстранилась от него — над собой-то она не позволит смеяться.

— Вы знаете, нет людей без недостатков. Вот вы, например, все время смотрите себе под ноги.

— Я?

— Вы, вы, я заметил… — И снова им пришлось сделать два резких поворота, чтобы спастись от столкновения. — Стоит ли сгибаться в три погибели и смотреть все время вниз, точно в колодец, при таких-то славных глазах… От вас остается одна макушка…

— Надо было так и сказать перед тем, как пригласить меня, тогда бы вы получили другой ответ.

— Рассердились? Напрасно… Честные люди должны смотреть друг другу в глаза. А впрочем, можете спросить своих Скэу, или как их там зовут, они вам скажут, прав ли я… Куда это годится — я поверну голову на восток, вы — на запад, словно мы не вместе танцуем, а знать друг друга не хотим. Или вы уставитесь в пол, а я в потолок. Думаете, так полагается?

— Пожалуй, ваша правда, — засмеялась она.

«Господи, век живи, век учись…»

Плик, плик, — и скрипка замолчала.

— Смажьте Шёберга!

— Да нет, он больше не хочет играть!

— Ну что ж, мы не кончили танца, йомфру Юнс, вторая половина за вами.

Она поторопилась сесть на место.

— Давайте гармонику!

Эллинг вихрем подлетел к Майсе и пригласил ее. Кто-то похлопал Хьельсберга по спине. Снова Шёберг:

— Знаете, если поразмыслить хорошенько, как избавиться от сквозняков, так это целая наука…

— Расскажи нам лучше о бедности, Шёберг! — крикнул сапожник.

— Да, да, бедность — она велика, на всех ее хватает, это уж точно…

Управляющий покачал головой, а Дёрум буркнул:

— Да уж, бедности и нищеты у нас хоть отбавляй…

…Нетрудно догадаться, что этот Эллинг, который крутится и вертится возле Майсы, не давая другим к ней подойти, по профессии сапожник. Это заметно не только по его манере держать локти. Черный чуб свисает на лоб, по мелким, тесно посаженным зубам можно понять, что ему изо дня в день приходится перекусывать дратву и выплевывать щетину. Впрочем, парень он видный… Вон какая у него стройная и сильная спина и какой он расторопный — поди, все Майса вселяет прыть в этого детину…

Как только танец кончился и сапожник отошел, Хьельсберг протиснулся к Майсе, чтобы потребовать должок.

— Должок? Вот уж не знала, что должна вам, господин студент! — Она снова вспомнила то, о чем подумала с самого начала: зачем он явился сюда?

— Пока вы танцевали с этим парнем, ваши башмаки вам опять покою не давали. Неужели трудно расстаться с этой привычкой?

— Просто мне так хочется.

— Ах, вот что…

На гармошке заиграли польку.

Но смотреть ему прямо в глаза Майса никак не могла; она пробовала глядеть на его лоб и тут же отводила глаза в сторону, и взгляд ее скользил по его галстуку и плечу… Сюртук у него довольно потрепанный, и обшлага не мешало бы привести в порядок.

— Сейчас я вам дам совет, йомфру Юнс, и это сразу вылечит вас от вашей глазной болезни. Можете послушаться меня, ведь я — будущий доктор.

Марен, служанка Суннбю, чуть было не опрокинулась навзничь, и они едва успели убраться в сторону.

— Знаете, вам совсем не идет смотреть вниз, невольно приходит на ум иголка с ниткой…

Тут она встрепенулась и сердито посмотрела на него.

— Вот так уже лучше, хоть вы и злитесь, да еще как злитесь! Знаете, когда вы даете волю своим чувствам, рожица у вас становится премилой, все дело в выражении, вот так-то.

— Глупости! Кто может отвечать за свое лицо!..

Понемногу она овладела собой. Оказывается, не так трудно смотреть на его разгоряченный лоб над очками и на мягкие темные волосы. Легко понять по этому лбу, что он студент, а главное — как деликатно он держит ее за талию, как с ним приятно кружиться. Ведь они ни разу не сбились с такта!

Интересно, пригласит он Енсине или еще кого-нибудь из девушек; она красивая, эта черная Енсине, а нос длинный, как у журавля… Хотя, может, он и впрямь пришел сюда ради самой Майсы…

— Ну и духота здесь, без хорошей порции пунша не выдержать, — сказал он, слегка запыхавшись; она чувствовала, как бьется его сердце под жилетом, но танцевал он с прежним азартом. — Надо бы нам еще станцевать сегодня, йомфру Юнс.

Гармошка вздохнула всеми ладами, издав протяжный жалобный стон, и полька кончилась.

— Надо же дойти до того, чтобы согласиться танцевать с каким-то студентишкой, — прошипела позади них мадам Расмуссен. Она явно хотела, чтобы ее услышали. — Каждому понятно, что у таких, как он, и быть не может честных намерений…

Майса задохнулась от гнева, но Хьельсберг спокойно обернулся и с язвительной любезностью поклонился вдове:

— Мадам, разрешите пригласить вас на следующий танец!

Толстуха уставилась на него, раскрыв рот, — неужто он смеется ей прямо в глаза?

— Ну так как? Всего разочек! Это очень освежает, когда сидишь в такой духоте.

«Ну и ну, — подумала Майса, — он говорит так искренне и спокойно, что мадам прямо растаяла, глаза засветились, лицо расплылось — вся она так и засияла».

— Соглашайтесь! Всего один круг.

— Уж и не знаю, господин студент, в мои-то годы…

Посмотрите-ка, она еще и на комплименты напрашивается!

— Вон ведь у меня какие дочери — Теа и Ларсине, — пошутила мадам Расмуссен. — Правда, я рано вышла замуж, господин студент.

Так и напрашивается на комплимент!

— Представляю, как вы плясали в свое время.

— Я-то? Уж будьте уверены!

— Нетрудно догадаться, что фигура у вас была хоть куда.

— Хе-хе-хе, — смущенно засмеялась она, опустив глаза, — негоже, конечно, себя хвалить, однако… В те дни зал для танцев на Грёнланнслере украшали так, что любо-дорого посмотреть, и собирались там и наши матросы, и заграничные, и штурманы, и кто хотите, вот как бывало. — Она горделиво посмотрела на него. — В тот вечер, как я впервые увидела Расмуссена, в зале Улсе ни одного целого стекла не осталось, и на Расмуссена вся полиция набросилась, а он был ни при чем, просто его хотели вышвырнуть за двери. Все это чистая правда, могу хоть сейчас поклясться.