Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве - Андрей Георгиевич Битов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне, конечно, было приятно. Но… почему-то после этой истории с отравлением мы стали с Веркой друг друга избегать…
Общая тайна нас не сплотила — она нас разъединила. Мы старались не встречаться взглядами, перестали друг другу звонить.
Мне было неловко: все-таки жила моя Верка одна. Но на контакт идти она не хотела — я это чувствовала и почти понимала.
Веркин отец начал здорово поддавать. Пару раз я его встречала на улице. Он был еще в порядке, нормально одет и пострижен, но шел он шаткой походкой и смотрел сквозь людей.
Он просил у Верки адрес матери, бывшей жены, но адреса она ему не дала…
Откуда я узнала про это? Да все просто: на улице он схватил за руку и стал умолять помочь. Объяснил, что Верка ни за что не дает адрес.
А я адрес не знала. Может быть, и хорошо?
В девятом классе Верка похвасталась народившимся братом.
Лиля-Ворона выгнала новоявленного мужа где-то через год с небольшим.
А зачем ей нюня и пьяница, тоскующий по бывшей жене? Такая, как Лиля-Ворона, найдет себе еще сто.
И Веркин папаша явился домой…
Теперь он выпивал с местными пьяницами — Колянчиком и Сергеичем. Когда дочери не было, таскал их в квартиру.
Верка эту лавочку прикрывала, ей было стыдно перед соседями, и в десятом классе она поменяла квартиру.
Нового адреса она не оставила.
Ходили слухи, что у Верки все хорошо: поступила в университет, на юридический. Она всегда мечтала стать адвокатом.
Ну а больше о ней я не знала.
Встретились мы совершенно случайно спустя, кажется, лет сто или двести. Точнее, спустя лет двадцать пять.
Она окликнула меня при входе в метро:
— Ты? Неужели?
Я обернулась. Верку я не узнала — дамой она стала роскошной! Высокая, стройная, с шикарной прической, прекрасно и дорого одетая, она стояла напротив меня, и мы разглядывали друг друга.
— Вот, — смущенно сказала она, — вчера сдала в сервис машину! И в первый раз лет за десять — в метро! Ты свободна? Может, пойдем поболтаем?
Я была не очень свободна, но, конечно, пошла.
Мы сели в уютном кафе и заказали по кофе.
И потек разговор. Верка стала адвокатом, успешным и дорогим.
— Недешевым, — засмеялась она, — не всем по карману.
Выходила дважды замуж, но семейная жизнь не сложилась. Первый муж оказался «врун, болтун и хохотун», как сказала она. С ним было весело, но ненадежно.
— Ну, а второй… — Верка грустно вздохнула, — пьяница. А мне хватит на мою жизнь одного!
Я кивнула, но спросить не решилась.
— Мама в порядке, — докладывала Верка. — Живет там же, с мужем все хорошо. Сын у них получился прекрасный! Я, разумеется, наезжаю — не часто, но раз месяца в три.
И Верка почему-то вздохнула.
— Папаша мой жив, — она отвела глаза, — совсем, правда, спился… Я столько билась… Ты даже представить не можешь! Лечила, пугала, из дома выгоняла. Все бесполезно.
— А где он? — осторожно спросила я.
— У меня, — вздохнула Верка. — А где же еще? Так и живем. А куда я его дену? — вдруг удивилась она. — Ну не на помойку же, правда? Жизнь он мне портит, конечно… но не о том разговор! Есть у меня человек, но! К себе привести я его не могу. Противно и стыдно. А что у тебя? — оживилась она.
Я рассказала: муж, дочь, работаю в школе — учителем.
— Да? — она удивилась. — Ты, и учитель? Странно как-то!
— Вер, — решилась я. — А почему ты его… ну, не отделила? В смысле, отца? Купила бы квартиру, ну и…
Она долго молчала:
— А что, непонятно? Я ведь… и так… виновата.
Больше мы эту тему не поднимали.
Потом Верка рассказала про детей. Дети вроде и неплохие, но… Сын — дурачок, живет с теткой на двадцать лет старше его. Ты представляешь? Воспитывает ее детей чуть младше себя! А дочь — идиотка! Верка снова вздохнула. Ну эта вообще… Нашла эфиопа и с ним уезжает! Представляешь, в Эфиопию, в Африку! А там нищета и болезни! И куда несет эту дуру? Здесь у них все! Понимаешь? Говорит, что любовь…
Верка отвела глаза и посмотрела в окно:
— Сын живет с той неплохо. Но видеть эту бабу я не хочу! И в гости к ней ходить, и принимать ее у себя! Ты меня понимаешь?
Я кивнула. Верку я понимала.
А потом осторожно поинтересовалась:
— Вер! А может… Ну, повлиять как-то? На него, на нее? В смысле, на дочь? Не разрешить, остановить, пригрозить? Правда ведь — Африка! И там сейчас неспокойно! А сын, — я задумалась, — может, познакомить его с кем-нибудь? С хорошей девочкой, например! Таких ведь кругом и повсюду!
Верка помолчала с минуту, а потом покачала головой:
— Нет, Наташка! Знаешь, что я поняла? Нельзя влиять на чужую судьбу! Нельзя вмешиваться, нельзя перекраивать ее под свои представления и собственное лекало! Каждый должен прожить так, как отпущено. Или так, как он хочет! Иначе…
Она замолчала и снова посмотрела в окно:
— А иначе… Я-то знаю, как бывает иначе! За все заплатила, — бывшая подруга перевела взгляд на меня: — Ну! Ты согласна?
Я была не очень согласна, но почему-то кивнула…
Александр Дорофеев
Гусик
Это только кажется, что ничего нет
Иных видишь сидящими, едящими или большей частью лежащими, а Гусик напоминал неугомонную птицу, вроде стрижа, который, кажется, только и делает, что носится над землей.
Ранней весной в середине шестидесятых он влек меня от Красных Ворот на Абельмановку. Точно было солнце и капель.
Путь усложнялся, поскольку Гусика притягивали все ближайшие газетные ларьки.
В тени высотки на Каланчевке напротив Лермонтова — может, того еще и не было? — он распахнул свежий номер «Огонька». На ослепительно-глянцевой странице протянулась узенькая черная колонка, некая струйка утекающей зимы — «метели летели, метели мели»…
Он быстро пробежал глазами первое свое стихотворение, напечатанное в таком большом журнале: «Конечно, могли бы побуйствовать и на целый разворот», — усмехнулся вслед скоро уставшим метелям и превратил журнал в подзорную трубу, куда, пожалуй, уже стремились другие ветры, вроде осеннего листобоя, и мерещился поблизости то ли памятник Михаилу Юрьевичу, почти ровеснику, то ли сам небесный охотник Орион, взиравший с небес на беглых недопесков.
«Должен сказать, — заметил Гусик, — что я просто радуюсь и удивляюсь тому, что научился когда-то читать
