Утраченный звук. Забытое искусство радиоповествования - Джефф Портер

того, чтобы усложнить тему. Так было, например, в радиомемуарах «Путь обратно», посвященных возвращению в Суонси после войны. В феврале 1941 года Суонси подвергся мощному налету немецких самолетов и пережил три ночи бомбардировок, в результате которых был разрушен центр города. Томас вырос в этом валлийском портовом городе и вернулся туда в 1947 году, чтобы собрать материал для радиосериала Би-би-си под названием «Путь обратно». С блокнотом в руках Томас изучал разрушения, причиненные немецкими воздушными налетами, ходил, как чужак, по заваленным обломками улицам мимо зданий, которых больше нет, записывая названия исчезнувших витрин, улиц и домов. «Эмлин-роуд сильно пострадала. Тейло Кресент был стерт с лица земли»[387]. Часы в Суонси все еще показывали время падения бомб, словно парализованные собственной травмой. Шесть лет спустя город все еще лежал в руинах, и, насколько Томас мог судить, старого Суонси больше не было. Он стал одним из исчезнувших миров, наполненным призраками потерянных людей и мест[388].

«Путь обратно» представлял собой серию тридцатиминутных радиопередач, подготовленных художественным отделом Би-би-си. Идея серии была связана с ностальгией: каждый эпизод отправлял известного писателя в место, имеющее особое значение для его или ее прошлого[389]. Наряду с визитом поэтессы Стиви Смит в Кингстон-апон-Халл, возвращение Дилана Томаса в Суонси было признано самой увлекательной передачей за семь лет существования программы (1945–1951). Хотя в «Пути обратно» Томас возвращается к своему прошлому, эта радиоповесть не просто мемуары. Скорее, «Путь обратно» — это смесь радиожанров: отчасти художественная литература, отчасти драма, отчасти документалистика, отчасти беседа, переносящая слушателя в современный ему послевоенный разбомбленный Суонси[390]. Поскольку устное слово пересекает границы с большей легкостью, чем печатное, радио, как более текучий медиум, способствовало распространению форм перекрестного кодирования, которые характерны для повествований, основанных на звуке. Если вернуться к Томасу, то гибридная форма «Пути обратно» позволила его кочевому рассказчику исследовать призрак бесприютности способом, поставившим под сомнение идею ностальгии, лежащую в основе сериала Би-би-си.

Рассказчик от первого лица, который никогда не называет себя (тогда уже) хорошо известным «Диланом Томасом», а только «рассказчиком», возвращается в Суонси якобы в поисках своего прежнего «я», эксцентричного и озорного «Томаса-младшего», о котором будет говориться лишь в третьем лице. Хитрость Томаса заключается в том, чтобы представить автобиографию как нечто иное:

Рассказчик (раздумывая): Лет семнадцати-восемнадцати… […] говорит как-то странно: свирепо, напористо; что-то вечно на себя напускает; лопни, но держи фасон, в таком роде; опубликовал стихи в «Геральд оф Уэльс»; […] болтливый, честолюбивый, псевдогрубый, претенциозный юнец; да, и прыщавый[391].

Этимологически «ностальгия» восходит к корню nostos, означающему «возвращение домой». Эта идея имела для греков столь большое значение, что она была возведена в ранг литературного жанра. Греческие nostoi («песни о возвращении домой») были историями, описывающими трудные путешествия греческих воинов домой после войн и разграбления Трои, и «Одиссея» — единственный сохранившийся тому пример. Как и «Одиссея», «Путь обратно» — послевоенный nostos, но в высшей степени ироничный, с модернистским подвохом: домой не вернуться. Как видно из характеристики «Томаса-младшего», рассказчик пренебрежительно относится к своему отрочеству. Как бы ни был игрив текст, в нем сохраняется доля неприязни, как будто Томас пытается обозначить реальный разрыв между собой прошлым и собой нынешним. Разделение говорящего субъекта на автора-рассказчика и призрака прошлого «я» помогает первому дистанцироваться от того эпатажного юнца, которым он когда-то был. Однако это разграничение представлено не столько как психологический прием, сколько как побочный результат войны. Реальность разрушений Суонси в военное время, как ее представляет себе Томас, во многом определяет радиомизансцену. Послевоенный Суонси — «дыра в пространстве», пустота, которая накладывает странное и мрачное заклятие на радиопьесу Томаса:

Рассказчик: Я вышел из гостиницы в снег и пошел по Главной улице, мимо белых сглаженных пустырей, где столько всего прежде было. Эддершо-мебельщик, Велосипеды Карри, Одежда Донегола. Доктор Шолл, Лучшие костюмы у Симпсона, Аптека Смита, Склады Лесли, Обувь от Апсона, Принц Уэльский, Рыба Такера — разбомбленная, снегом придавленная, несуществующая улица. Мимо дыры в пространстве, засосавшей Москательные товары, по Замковой, мимо мнящихся, помнящихся витрин — Крауч-ювелир, Сукна, Бортон, Дэвид Эванс, кафе Кардома, Самые низкие цены, Банк Ллойда, — и ничего[392].

В манере, несвойственной поэту, любившему мифологизировать свое прошлое, в этом рассказе Томас историзирует свое возвращение на родину, заново переживая разрушения, причиненные немецкими бомбардировками центру Суонси. Каталог разрушенных лавок (рассказчик перечисляет тридцать уничтоженных магазинов) скорее риторический, чем документальный. Перечисление погибших торговцев (Эддершо, Карри, Лесли, Такер, Ходжес), озвученное Томасом-рассказчиком, становится все интенсивнее и достигает кульминации непосредственно перед цезурой, которая подчеркивает «ничего», последнее слово и эмоциональный пик списка.

Эта хроника разрушений накладывает отпечаток на в остальном игривый рассказ Томаса о его юности в Суонси. Где бы ни бродил рассказчик в поисках своего прошлого, его встречают следы разрушения: магазины, некогда «приземистые и тянущиеся ввысь», теперь «гладкие могилы». Кафе Кардома, где богема пила и беседовала о политике, искусстве и девушках, «сровняло со снегом», а голоса поэтов, художников и музыкантов «запорошило непрошеным летом снежных комьев и лет». Здание старой школы «разорен[о], и обуглены гулкие коридоры, где он [Томас-младший] ленился, носился, бесился, зевал громадными, свежими, новыми днями». Все, что осталось от школы на Маунт-плезант, — высеченные инициалы погибших, двенадцать имен, которые приветствует (во время торжественной переклички) неизвестный голос под аккомпанемент «погребального колокола»[393].

Вернувшегося домой Томаса встречают мертвые мальчики и разрушенные здания. Рассказчик так и не находит Томаса-младшего, лишь следы некогда любимого прошлого. Исчезли магазины, исчезли люди, в том числе и Томас-младший, о котором сторож в парке говорит (в заключительных словах передачи): «Умер… Умер… Умер… Умер… Умер… Умер». Остались только имена. «Путь обратно» — это каталог отсутствия, некролог об исчезнувших магазинах и мальчиках. Голоса угасли, их «запорошило непрошеным летом снежных комьев и лет»[394]. Все, что можно услышать — памятные звуки звона колоколов («школьный звонок», «погребальный колокол», «колокольчик в парке»).

Для радиопоэта, восхищавшегося своим мифопоэтическим искусством, «Путь обратно» необычен не только своей мрачностью, но и отказом смягчить всепроникающее чувство утраты, чего Томасу часто удавалось добиться благодаря характерному для поэта романтическому красноречию. Эта радиопьеса, как пишет Питер Льюис, в значительной степени является «реквиемом» по старому Суонси[395]. Томас стал радиохудожником, чья экспансивная по своей природе манера теперь противостояла руинам уродливой войны. Проверенная временем бардовская магия Томаса не могла спасти Суонси. Напротив, поэт лишился исторической родины. Антипоэтическая реальность бомбардировок люфтваффе создала в его воображении пустоту, столь же реальную, как и «дыра в пространстве», которой стал Суонси