Новый Мир ( № 4 2007) - Новый Мир Новый Мир

Хорошо забытое старое

Как в прошедшем грядущее зреет,

Так в грядущем прошлое тлеет.

Анна Ахматова.

В эпиграфе, извлеченном из “Поэмы без героя”, меня несколько смущает последнее слово.

Дело в том, что прошлое, тлеющее в грядущем, в свой срок пробивается искрами и в конце концов вновь возгорается ярким пламенем. Такое не раз случалось в истории отечественной архитектуры. Можно вспомнить предвоенное “освоение классического наследия”, сменившее собой авангардную архитектуру 20-х, когда на московских улицах появились интерпретации классики, исполненные с неподдельным мастерством.

Торжество военной Победы придало этому направлению дополнительный мощный импульс, выразившийся прежде всего в столичных высотных композициях и во множестве жилых зданий, украсившихся многоярусными ордерными построениями. Не успевшее созреть в том времени грядущее было решительно востребовано властным указом, а затем, после тридцатипятилетнего тления, прошлое вновь явилось на свет, на этот раз в постмодернистском обличье. Классические формы преображались почти неузнаваемо, пародировались и скоморошничали. Этим увлекались как маститые зодчие, так и студенты МАРХИ. Будь там такое в годы патронажа Ивана Владиславовича Жолтовского, он бы непременно настоял на введении в институте телесных наказаний. Однако проектируется и строится только то, что отвечает запросам клиента. Отечественная версия постмодерна стала стилем новорусского нувориша, воплотившись в соответствующей смеси французского с нижегородским. Продолжалось сие довольно долго. И вот наконец наступил момент, когда в Москве появились постройки классического толка, исполненные с должным отношением к истокам. Хорошо забытое старое возродилось на улицах столицы.

Вообще-то число подобных зданий невелико. Их всего шесть. Одно из них построено Дмитрием Бархиным на Почтовой улице и так достоверно повторяет черты построек, которые Грабарь приписывал Баженову, что может показаться новоделом, воссозданным на месте снесенного подлинника. Здесь уместно заметить, что подобное строительство (новоделов), по аналогии с подделкой иных художественных произведений, выдаваемых за подлинник, следовало бы считать мошенничеством и отнести к числу деяний, преследуемых законом. Но только в данном случае автор ставит под проектом свою подпись и потому наказанию не подлежит. Однако сомнения в правомерности подобного решения все-таки возникают.

Нынче в России модно фотографироваться в одежде и аксессуарах, принадлежащих великим мира сего, давно его покинувшим. Точно так же можно в подобном виде позировать художнику-портретисту. Однако и то и другое в большей мере свидетельствует об отсутствии собственного достоинства, нежели об изысканном вкусе. Откровенно карнавальная архитектура, судя по всему, следует той же моде и потому пользуется спросом. Заказ исполнен должным образом, с доскональным знанием предмета, и это, конечно, похвально, но только повода для карнавала на Почтовой никак не обнаруживается. Дом-маска оказался в ряду унылых зданий. Аляповато подремонтированный сосед справа ансамбля с “ряженым” домом не составляет, а во дворе открывается и вовсе неприглядная картина. Белинский цитировал высказывание критика Каченовского о поэме “Руслан и Людмила”: она, дескать, произвела такое же впечатление, как “если бы в Московское благородное собрание втерся гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: „Здорово, ребята!”” На Почтовой случилось нечто противоположное — вельможное здание окружают убогие простолюдины.

В другом случае Максим Атоянц декорировал дворовый фасад старого дома классическим сюжетом, за которым скрыта квартира заказчика. Контраст видавшей виды стены и ее украшения подобен немытому блюду, на котором преподнесен деликатесный продукт. Маска, надетая в карнавальную ночь, наутро выбрасывается или кладется в сундук до очередного скоротечного празднества. Не к месту приставленная архитектурная маска становится чучелом.

Еще один опус Бархина в классическом духе стоит на “Туполев-плазе”. Есть отдельный вопрос, касающийся модных нынче словосочетаний. Андрей Николаевич подивился бы соседству своей фамилии с незнакомым словом. Он бы не понял и то, что значит название “Барвиха хилл”. Что же касается плазы, то здесь постройка, стоящая в центре, отражается в стеклянных плоскостях окружающих строений. Имитация памятника смотрится в “зеркала”. И здесь не обошлось без маскарадного камзола. Конечно, если клиент поощряет эксперименты и это доставляет удовольствие автору, за него можно порадоваться. Но карнавальная архитектура не принесет российскому зодчеству мировой славы. Вряд ли на этом пути вызреет что-либо грядущее.

Больший интерес представляют три других здания, о которых можно сказать, что они под стать лучшим вариациям на классические темы, созданным в советские времена. Дом Ильи Уткина в Б. Левшинском, названный “Дворянским гнездом”, на дворянский не похож. На мой взгляд, такую архитектуру (речь о всех трех домах) следовало бы называть буржуазной. Буржуазное — значит, добротное, надежное, дорогое, модное — словом, то самое, что способствует утверждению общественного положения владельца. Данному дому в этом не откажешь, но его формы и, в частности, четверо близнецов-атлантов, несущих не тяжкий груз, явно “с чужого плеча”.

Дом Михаила Белова в Филипповском переулке, называемый “Помпейским”, представляется слишком нарядным, как если бы он предназначался исключительно для праздничного проживания. Для будних дней он чересчур ярок. Если бы он был игрушкой, его следовало бы повесить на елку. В чем-то он под стать чайному дому на Мясницкой. Утонченные колонки верхнего яруса напоминают айваны хивинских гаремов. Но в отличие от холодного колорита, уместного в жарком климате, здесь, в холодном, преобладает жаркий. Однако тут есть своя гармония, и вся эта “помпея” мне симпатична.

Третий дом Михаила Филиппова, в 1-м Казачьем переулке, зовется “Римским”. Он сделан “шиворот-навыворот”. Главным в нем оказался фасад, почитаемый обычно за дворовый. Ни в одном жилом строении я не встречал такого многообразия интересно придуманных, хитро сочлененных и тонко нарисованных элементов. Не только во дворе (он круглый), но и по всему периметру распространены любовно исполненные фрагменты и детали. Скажу, что ни в до-, ни в послевоенном сталинском наследии не было композиции такой сложности. Быть может, за нее автор достоин академического звания? Получил же его Жолтовский за особняк Тарасова на Спиридоновке.

Все это заслуживало бы восхищения, если бы только не перегружало собой постройку. На мой взгляд, этого декоративного материала вполне хватило бы на целый квартал. Я выскажу еще одно сомнение. В тарасовском особняке есть полная гармония внешнего и внутреннего облика здания. Там всем элементам целого присуще единство парадности . Здесь же оно не обнаруживается. За торжеством фасада содержатся пусть большие, предназначенные для состоятельных людей, но все же заурядные квартиры. Лабиринты коридоров, комнаты — наверное, для прислуги, — изломанные углом, с тем, чтобы достичь светлой фасадной плоскости, случайные формы жилых помещений, определенные очертаниями двора, опоры отступающих этажей, стоящие посреди комнат, — все это свидетельства очевидной нарочитости приема. Словом, нет во внутренней планировке того изящества и композиционного содержания, которое демонстрируется вовне.

Я слышал, что поклонники вышеназванных классических опусов полагают, что это творческое явление Россия должна противопоставить Западу и утвердить таким образом свою самость, собственный путь в современном зодчестве, что в этом и состоит национальная идея в ее архитектурной форме. Однако в центре Москвы появились столь же мастерские постройки иного толка, утверждающие право присутствия в исторической среде острых современных решений. Сложилась ситуация, эпиграфом никак не предусмотренная, — прошедшее и грядущее “пламенеют” одновременно.

Я знаю, что Президент РФ не заказывал портрета, имитирующего композицию Давида. Но Путин, сидящий верхом на вздыбленном коне Наполеона и одетый в его треуголку, — это чистой воды маскарад. Столь же маскарадным является фасад жилого дома с поэтажными квартирами в одеждах ренессансного палаццо. Разумеется, каждый архитектор вправе строить то, что считает нужным. Но если российское зодчество действительно хочет обрести собственное оригинальное лицо, оно прежде всего должно решительно снять маски.