Новый Мир ( № 4 2007) - Новый Мир Новый Мир

Ну а потом я оказался в Москве и нашел четыре привлекательных объекта. Прежде чем их назвать, скажу о том, что вскоре после возвращения мне позвонил приятель и поделился впечатлением от интервью Отара Иоселиани, которое удивило его оценкой столичной архитектуры. “От того, что новые русские понастроили, — сказал режиссер, — я прихожу в ужас”. А на вопрос журналиста: “Что же вас ужасает?” — ответил еще резче: “Все эти высокие, безвкусные, отвратительной архитектуры здания. Москва и так-то никогда не была сравнима с Петербургом, а сейчас ее и вовсе уродуют”.

Звонивший спросил меня: “Не является ли такое суждение своеобразной реакцией на российско-грузинский конфликт?” На последний вопрос я ответил отрицательно. Присутствия же в Москве ужасной архитектуры отрицать не стал. Однако у нас тут речь о другом — о шедеврах или, точнее, о кандидатах на это звание. Во время последнего визита в российскую столицу я, как и в прежних наездах, искал лучшее, что возникло после предыдущего, и нашел то, что показалось мне достойным высокой оценки. И я сказал своему приятелю, что в Москве есть хорошая архитектура. Но тому, кто хочет ее увидеть, надо знать адреса. В Коробейниковом переулке “Проект Меганом” построил “Crystal House” (по-моему, “Хрустальный дом” звучит не хуже). На Садовом кольце, против известного Дома музыки, мастерская Михаила Леонова отметилась интересным офисным зданием. Александр Скокан построил в Борисоглебском переулке небольшое сооружение, чем-то перекликающееся со знаменитым домом Мельникова. Все эти объекты отличаются ясностью композиции, чистотой форм, тонкостью прорисовки деталей — одним словом, высокой профессиональной культурой. Скажу еще, что Галя Лихтерова и ее соавторы создали в пойме реки Лихоборки отличный парк “Отрада”. Живописная композиция, умелая работа с рельефом и водой, оригинальные малые формы и “триумфальная” арка при входе, построенная художником Николаем Полисским из... стволов орешника, сделали это место столичной достопримечательностью. В Москве понемногу собирается коллекция архитектурных произведений — кандидатов в список “шедевров” нового века. А как можно поспособствовать увеличению их числа?

Конечно, тому могут послужить конкурсы. И бывало, что так оно и случалось. Однако же далеко не всегда. Взять, к примеру, конкурс в Нью-Йорке на Ground Zero. Блестящие имена, интересные предложения. Но, на мой взгляд, выиграть его должен был все-таки Минору Ямасаки — автор рухнувших башен ВТЦ, а вовсе не Либескинд. Конечно, последнему поспособствовали власти города и штата. Здесь в случае подобной протекции, предрешающей исход дела, принято говорить: “В блюдечко уже налили и подули”. Но что осталось от его проекта? И какое отношение он имеет к тому, что строится? Если бы в конкурсном проекте была такая “Башня Свободы”, которую теперь строит Чайлдс, не видать бы тому проекту победы. Конечно, участие в создании этого комплекса таких звезд, как Калатрава, Фостер, Роджерс, обеспечит интерес к результату, но только единым комплексом, каким мыслился организаторам международного конкурса, Ground Zero, увы, не станет. Конкурс на новую Мариинку — тоже далеко не гарант успеха. Как бы ни сложилась судьба этого проекта, я не понимаю, почему театральное здание само по себе не имеет выразительного облика, а получит его, только накрывшись подобием золотого одеяла, предложенного Домеником Перро.

Московское Сити начинает обретать реальные черты. Там есть проект Михаила Хазанова, завоевавший право на реализацию в итоге конкурса. Но только не припомню, что у него в конкурсном варианте башня мэрии венчалась силуэтом, подобным кремлевскому зубцу. Быть может, зубец этот возник как дань вкусу утверждающего лица? И тут встает вопрос: мог ли такой силуэт принести победу? А конкурс на проект стадиона “Зенит” в Санкт-Петербурге представляется удачным. Предложенное Курокавой решение обещает успех при реализации. Город получит еще одну достопримечательность, подобной которой в бытность Ленинградом ему не доставалось.

А есть ли заведомые гарантии получения шедевра? Разве что имя знаменитого мастера. Случай с Курокавой это подтверждает. Но станет ли шедевром московская башня Фостера? На сей счет я испытываю некоторые сомнения. Боюсь уподобиться тем, кто пугал парижан проектом Эйфелевой башни, но высота, масса и силуэт небоскреба представляются агрессивными. Есть в этом образе механическое начало.

Имя мастера отнюдь не всегда обеспечивает успех. И вот тому свежее свидетельство. В Рочестере добрый десяток лет обсуждался вопрос строительства зрелищного сооружения. Искали площадку в центре города и деньги для реализации затеи и наконец определились. За 230 миллионов долларов решено строить конгломерат, в котором кроме театра будет учебное здание колледжа и автобусный терминал. В качестве автора был приглашен Моше Савди. Я видел его работы в Монреале, Оттаве, Ванкувере и Иерусалиме, которые подтверждают право мастера числиться в ряду зодчих мирового класса. И я присутствовал на презентации его предложения.

Элегантный и уверенный в себе, маэстро рассказывает мэру, главе графства и собравшейся публике о своем проекте, демонстрируя на экране слайд-шоу — планы, фасады, разрезы. Функции размещены логично, должные связи обеспечены, но жесткое скрещение осей, симметрия не составляющих целого элементов комплекса, невыразительное решение фасадов — все это не позволяет надеяться на достойный результат. И хотя Савди сказал в свое оправдание: “Здесь не место для сенсаций, тут надо вписаться в историческую среду”, — этого тоже не случилось. Невольно возникла мысль о том, что проект, исполненный под брендом мастера, сделан вторыми и третьими руками. Что-то не везет Рочестеру.

Впрочем, надежды на будущие шедевры теплятся. Ведь до конца века еще девяносто три года.

Плавильный котел архитектуры

Иностранцы обслуживаются вне очереди.

Объявление в парикмахерской.

Плавильным котлом называют Америку, переплавляющую свою эмиграцию, исходящую из многих стран мира, в общность, называемую американским народом, в культуре которого смешано все, что привносят в эту страну пришельцы с разных концов света. Это касается всех сфер жизни общества и в том числе культурных ее проявлений. Архитектура не исключение.

Мис Ван дер Роэ явился в Америку из Германии, Сааринен — отец и сын — из Финляндии, И. М. Пэй — из Китая, и строящие сегодня в Штатах Либескинд, Пьяно, Исодзаки, Роджерс, Хадид, Фостер, Калатрава, Герцог и де Мирон в Америке не “прописаны”. Все они “плавятся” в этом “котле”, создавая американскую архитектуру.

Известно, что в послевоенные годы советские архитекторы много строили за рубежом — в Восточной Европе, в Азии и Африке: госпитали, стадионы, отели, учебные заведения и промышленные предприятия. Даже целые города. И притом в отечестве практически не пользовались услугами иностранных зодчих. Конечно, это было одной из форм советской экспансии. Многое строилось на советские деньги, дарилось “вождям” сомнительных африканских режимов. А вот до того дело складывалось противоположным образом и после того складывается так же.

В предыдущей новомирской статье я называл имена российских мастеров, успешно работающих на Западе. Но речь шла только о тех, кто обосновался за рубежом — в Канаде, Франции, Германии. Ни до и ни после советских времен никто из зодчих с российской пропиской не строил за пределами отечества. (Павильоны международных выставок Шехтеля, Щуко, Иофана, Посохина, так же как и советские посольства в разных странах, по понятным причинам в счет не идут.) Почему это так? Ведь и вправду не приглашали наших мастеров ко дворам чужеземных государей, и не знаем мы значимых зданий, созданных по нашим проектам, одержавшим победу на конкурсах. Стало быть, есть тому какие-то веские причины.

Быть может, дело в том, что страна, приглашающая к себе зарубежных мастеров, слывет неспособной экспортировать свои таланты? Однако Америка не только импортирует архитектуру извне, но и сама экспортирует ее в другие страны — в Европу и в Азию. Стало быть, это предположение ложно. Замечу попутно, что известное утверждение Андрея Бурова: “Архитектуру нельзя ни занять, ни купить”, — опровергается не только нынешним опытом, но также и историей. А в наши дни архитектура сплошь и рядом и покупается, и продается. И этим пользуется весь мир. И Россия тоже явилась на этот рынок в поисках подходящего товара. А вот на продажу пока что предложить ничего не может. Где тут собака зарыта?

Есть оспариваемое, но не лишенное основания утверждение о “вторичности” российской архитектуры. Если с ним согласиться, можно получить исчерпывающий ответ на заданный вопрос. Отечественная версия византийского стиля не могла быть воспринята Европой. Ампир, импортированный из побежденной Франции и ставший “русским”, появись он в любой иной стране, стал бы третичным явлением. Барокко Растрелли тоже было местной транскрипцией европейского стиля, а наше собственное “нарышкинское”, так же как и русская версия ар-нуво, названная у нас модерном, не пользовались спросом на мировом рынке. Понятно, что всяческие вариации на сугубо российские темы, опиравшиеся на допетровское зодчество, не могли найти заморского покупателя. И только идеи авангардистов можно было бы посчитать “рыночным товаром”, если бы советская власть открыла им свободный выход в мир.